Вторые сутки Егорьев не покидал мостика. Он то вглядывался в ревущую темень, то посылал узнать, не принято ли по беспроволочному телеграфу новых приказаний, то шел к рулевым и подбадривал их.

В середине ночи с седьмого на восьмое декабря, когда шторм достиг наибольшей силы, Егорьев вызвал на мостик капитана второго ранга Небольсина, а сам отправился в обход по кораблю.

Несмотря на поздний час, в жилых палубах никто не спал. Комендоры сидели не раздеваясь, готовые вскочить по первому сигналу. В роте лейтенанта Дороша маленький ясноглазый матрос — Евгений Романович так и не вспомнил его фамилию — рассказывал что-то веселое; матросы хохотали, слушая его, и лишь время от времени кто-нибудь поднимал голову, прислушиваясь: не утихает ли штормяга?

А он все нарастал и нарастал. Уже на палубах и в жилых помещениях вода переливалась каскадами; уже воздух в кубриках сделался от перенасыщения влагой невыносимо тяжелым; уже внизу, в кочегарках, стало темно от пара и угольной копоти, а ничто не предвещало ослабления шторма.

Лишь к вечеру третьего дня понемногу начало стихать. Стали поступать вести с других кораблей. На «Суворове» во время шторма загорелся уголь. С «Дмитрия Донского» волной смыло катер. Вышел из общего строя кораблей буксир «Русь».

«Аврора» поплатилась вельботом.

— Ну вот, — сказал Егорьев. — Вот мы с вами, Аркадий Константинович, и получили возможность на деле проверить мореходные качества экипажа. Ваше мнение о них?

— Что ж, в общем… — осторожно произнес Небольсин.

— Не «в общем», дорогой Аркадий Константинович, не «в общем»! Превосходные качества, доложу вам. С таким экипажем можно смело идти в бой!

Небольсин отмолчался.

Шестнадцатого декабря, в седьмом часу утра, при ясной, тихой погоде, на облачном небе открылся по носу берег Мадагаскара и лежащего по его восточную сторону небольшого острова Сент-Мари. Эскадра взяла курс в пролив между островами и, медленно и осторожно продвигаясь вперед, около полудня достигла места якорной стоянки. Чистое, чуть тронутое облаками небо, прозрачная сине-голубая гладь моря, диковинная пышная зелень на берегах, ширококрылые неторопливые чайки… И невольно приходило на ум: да было ли все это — шторм, ночь, грохот ветра?..

Они были похожи на стаю огромных взъерошенных птиц, утомленно приникших к воде, — корабли, только что вышедшие из шторма.

На «Авроре» прошел слух: в Сент-Мари эскадра задерживаться не будет — примет запас угля и тотчас пойдет дальше.

Но слух этот не подтвердился, и вот уже третьи сутки стоят корабли на внешнем рейде, чуть покачиваемые легкой зыбью.

Выход из Сент-Мари в Носи-бе был предположительно назначен на послеполуденное время, но шли часы, а приказа от флагмана все не поступало.

— Не знаешь, в чем дело? Почему задерживаемся? — Дорош остановил проходившего по палубе Терентина.

— Говорят, послали какой-то из кораблей разведать новости в Таматаве — там есть почта и телеграф, — объяснил всезнающий мичман, останавливаясь возле Дороша. — Эх, Алеша, благодать-то! Ты только оглянись вокруг!..

Он показал глазами в сторону острова.

— Зелень какая великолепная! Вот уж не думал никогда, что есть на земле такие райские уголки.

И широким жестом он обвел панораму берега.

— Райские? — усмехнулся Дорош. — Все зависит от того, какими глазами смотреть. А я вот тоже гляжу и думаю о том, что где-то здесь, говорят, среди этой самой райской зелени находится знаменитая мадагаскарская каторжная тюрьма. К слову замечу, это — единственное, чем знаменит остров: каторга, с которой еще ни одному человеку бежать не удалось. — Дорош снова жестко усмехнулся: — А ты говоришь — райский уголок…

— Н-да, — смущенно крякнул Терентин, возвращая Дорошу бинокль. — А у тебя, Алексей, редкостная способность портить настроение.

— Нет, зачем же, — спокойно возразил Дорош. — Констатирую факты, только и всего. А каторга — это, к сожалению, факт. — И тотчас заговорил о другом: — Никак не привыкну к тому, что здесь все не по-нашенски. Середина декабря, а жара — словно бы наш июль. — Он пошутил: — Жив останешься — непременно книгу напиши о том, что увидел в дальних странах. Юношеству — полезное чтение.

— А что думаешь? — отозвался Терентин. — Может, и напишу.

— Вот-вот, — согласился Дорош. — И насчет тюрьмы не забудь.

…Наконец-то на четвертый день стоянки стало известно: завтра поутру эскадра двинется дальше.

В полночь командир «Авроры» был вызван на «Суворов», к адмиралу Рожественскому. Егорьев возвратился примерно через нас и сразу же приказал пригласить к себе Небольсина.

— Вот что, Аркадий Константинович, — сдержанно сказал он, когда тот вошел в каюту командира и плотно закрыл за собой дверь. — Сбылось худшее, что мы могли предполагать. Час назад вернулась из Таматавы «Русь» и привезла известие о том, что Порт-Артур пал.

— Пал? — почему-то вдруг шепотом переспросил Небольсин.

— Да, и я прошу вас позаботиться, чтобы весть эта по возможности не сразу дошла до нижних чинов. Конечно, удержать в абсолютном секрете это невозможно, но все-таки… Матросы и без того напряжены, возбуждены… Могут быть неприятные последствия.

Он задумался, хрустнул пальцами.

— Адмирал получил телеграмму из Главного морского штаба, — продолжал он через минуту, — В ней говорится, что после падения Артура на нашу эскадру возлагается задача огромной важности: овладеть морем и тем самым отрезать японскую армию от сообщения с метрополией. — Егорьев хотел добавить: «Это при наших-то силах!». — но, как обычно, удержался. — Рожественский ответил, — заключил он, — что с теми кораблями, которые находятся в его распоряжении, он не имеет надежды овладеть морем. И что единственно разумное при создавшихся обстоятельствах — попытаться прорваться во Владивосток, а уж оттуда действовать на коммуникациях неприятеля.

— Попытаться прорваться?.. — вновь побледнел Небольсин. — Выходит, мы сами идем… в ловушку?

Егорьев молча пожал плечами.

— Знаете, Аркадий Константинович, — снова заговорил он после долгой паузы, — к известию о падении Порт-Артура я как-то внутренне был подготовлен, и все-таки… страшно. Да-да, именно — страшно! Страшно становится, как только представишь себе, чего стоила России эта заведомо бессмысленная затея…

Но Небольсин успел взять себя в руки и теперь глядел на Егорьева недоумевающе:

— Затея? Простите, Евгений Романович…

И Егорьев вдруг почувствовал, как огромная расслабляющая усталость овладевает им. Что ж, еще раз тебе самому наука: впредь будь осмотрительнее. Чудак-человек! В ком вздумал искать единомышленника!

— Да, так о чем, бишь, я говорил? — спокойным тоном произнес он. — А, насчет Артура. Прошу вас, Аркадий Константинович: сделайте все возможное…

Аркадий Константинович молча склонил голову, показывая, что он понимает, как это важно и необходимо.

Проводив Небольсина, Егорьев открыл ящик стола, привычно потянулся к дневнику и вдруг, отложив его в сторону, тяжело задумался.

Так ни одной строки в эту ночь он и не записал. Давило чувство одиночества и какой-то странной, необъяснимой, но все нараставшей внутренней опустошенности…

Как ни старался предприимчивый Небольсин, о падении крепости Порт-Артур команде все-таки стало известно. Трудно сказать, какими путями распространяются на кораблях столь тщательно скрываемые известия: может, вестовой командира что-нибудь услышал да потом передал товарищам, а может, проболтался кто-нибудь из писарей, но только к полудню новость знали уже все на «Авроре». Тут и там собирались кучками матросы; отчаянно жестикулируя, Листовский доказывал на полубаке, что теперь в дальнейшем походе эскадры нет никакого смысла, что надо поворачивать обратно, в Ревель.

— Ведь это что же, братцы, делается! — говорил возмущенно Листовский. — Тыщи наших положили, куда там — десятки тысяч, а за что, спрашивается? За что?

Никто не отзывался на его слова, и Листовский скрипел зубами: