Как многие другие люди моей генерации, я был взращён так, что мне претит всякий оттенок агрессивного национального чувства: антитюркизм, антисемитизм, антиамериканизм. И русский шовинизм мне враг. Но примите уж как угодно, как причуду или национальный предрассудок, но мне почему-то хочется, чтобы к понятию русского — русского характера, русской культуры, русской литературы — относились хотя бы с минимумом уважения и справедливости.

К любви принудить нельзя. Люблю тот или иной, хотя бы и свой, народ, ту или иную культуру, того или иного писателя, или же равнодушен к ним — свободное дело. Но есть то, чего нельзя себе позволять: нельзя позволять вульгарной развязности, задевающей чужое достоинство. Рядом лежит и разгадка того, почему с таким азартом и желчной иронией трактуется в иных статьях именно фигура Чехова — скромная, партикулярная среди других великих бородачей-классиков. Само существование в отечественной культуре этого писателя с его нериторическими понятиями о долге и совести русского интеллигента служит живым укором специалистам по русскому «менталитету». Им неуютно под его пристальным взглядом из-под пенсне. Да и за что в самом деле любить его: не за это же печальное пророчество: «Погодите... Под флагом науки, искусства и угнетаемого свободомыслия у нас на Руси будут царить такие же жабы и крокодилы, каких не знавала даже Испания во времена инквизиции. Вот Вы увидите! Узкость, большие претензии и полное отсутствие литературной и общественной совести сделают своё дело» (Письма, т. 11, с. 316).

Не найдут себе опоры наши полемисты и у других русских классиков, чьё творчество — подлинные скрепы национального самосознания. Сочинители некрологов по России и русским утешаются иногда вырвавшимся у Пушкина признанием: мол, догадал меня Бог родиться в «этой стране» с умом и талантом! Да, так. Но Пушкин не зря «наше всё», по слову Ап. Григорьева. Найдём у него это горькое, с надсадой признание. Найдём и другое, реже вспоминаемое: «...Ни за что на свете не хотел бы я переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».

Да что там цитаты: и без того ясно, что Пушкин на траурной церемонии по России лишний. И вообще, я думаю, похороны затеяны преждевременно. Факельщики и некрологисты поспешили попрощаться с Россией и лишить имени самый многочисленный её народ. Слухи о его неизбежной гибели, об аннигиляции прошлого и безнадёжности будущего, скажем так, вступая в битый след, несколько преувеличены.

Человечество устроено так, что снова и снова делает ошибки на знакомом месте. Поэт XVII столетия Симеон Полоцкий, ссылаясь на авторитет Аристотеля, писал в своей поэтической азбуке:

Аристотелес рече, что себя хвалити

Есть суетство. Глупство же есть

себя хулити.

С самохвальством ясно. Но и тот, кто, перейдя предел естественной национальной самокритики, возводит хулу на всё русское, само собой совершает «глупство». Пожалуй, и не только. Неуважение к своему народу — самый верный путь к возбуждению исторических счетов и вражды с другими народами. Так что похоронщикам России и русских можно сказать: лучшей услуги таким обществам, как «Память», вы не могли бы придумать.

В недавние годы «демократы» вели свою избирательную кампанию под лозунгами «возрождения России», расцвета русской культуры, загнанной большевиками. К чему же они пришли? В изнурительной полемике «патриотов» и «демократов» всё более поляризуются ценности либерального «цивилизованного мира», западного понятия о свободе — и представление как об исходной ценности о своей стране — отчизне, родине.

Эта дилемма кажется мне ложной. Я не мыслю родины без свободы, но и свободы — без родины.

Тем более что Россия, по моим наблюдениям, не собирается без времени отдавать Богу душу, рассеиваться по другим народам и терять имя. Судя по всему, она и на этот раз переживёт критиков, примеривающих по ней траур.

Катафалк заказывать рано.

Независимая газета. 1993. 17 марта

САМОУБИЙСТВО СОВЕРШАЕТ ОБЩЕСТВО, ЗАГОНЯЯ В ТУПИК КУЛЬТУРУ

Владимир Яковлевич Лакшин, писатель, академик Российской академии образования, размышляет о причинах и следствиях поразившего нас духовного кризиса.

Итак, власть и культура... Даже в те времена, когда культуру в нашем обществе признавали и оказывали её деятелям официальное покровительство в виде сталинских и ленинских премий, а также ритуальных посещений театральных премьер и художественных выставок, это носило в значительной степени декоративный характер. Будто вождям нашим было, с одной стороны, известно, что культуру надо любить, так принято, и умные люди с этим не спорят. А с другой стороны, любовь напоказ служила просто неким символом, её носили на мундире государства как украшающую розетку — для большей респектабельности.

Вспомните, как официальные деятели во время зарубежных визитов торжественно вручали иностранцам скульптуру Ленина или картину с идеологической нагрузкой. Участники таких церемоний с обеих сторон прекрасно понимали смысл унылых подношений: обряд требовал жертв. Условность и поверхностность «культурной озабоченности» на высшем уровне даже не скрывались.

Одним из самых непрестижных считался в правительстве пост министра культуры. В 1957 году в актовом зале Московского университета состоялось замечательное выступление крупного деятеля из политбюро, разоблачавшего «антипартийную группировку». В то время я был аспирантом филологического факультета.

— Вы не представляете, товарищи, до чего дошло дело,— разводил руками оратор,— ведь они хотели сделать Хрущёва министром сельского хозяйства, а Михаила Андреевича Суслова, не поверите, хотели сделать,— и тут последовала выразительная пауза с отточиями,— министром культуры!

Культура в нашем обществе была не столько государственным поприщем, сколько свидетельством незначительной весовой категории назначаемого сюда политика в партийной табели о рангах.

Можно было только завидовать Франции, где в правительстве де Голля пост министра культуры занимал знаменитый писатель, классик XX века Андрэ Мальро. Сама личность этого человека, его всемирный авторитет были для страны гарантией уважительного, профессионального подхода к проблемам культуры.

С началом перехода к новой экономической модели положение культуры в нашем обществе стало, увы, намного хуже прежнего. Ведь она лишилась даже той малой реальной поддержки, которую пусть и по остаточному принципу, но всё же исправно получала в прежней системе, будучи частью общественного механизма. Теперь же её наравне с производством стали приспосабливать к рынку.

Нет, это пришло не из лучших образцов мировой практики, это — из голов наивных «рыночников»: сегодня правит бал наше доморощенное, абсолютно бескультурное понятие о культуре. Она не может быть той частью жизни общества, где всё регулируется только законами коммерции. Иначе сохранится лишь её массово-потребительский, расхожий вариант, а высшие достижения, сам цвет и смысл культуры будут неизбежно загублены.

Не раз довелось говорить мне на эту тему с людьми государственными, занимающими солидное положение и ответственные посты в новых структурах власти. И эти прогрессивно настроенные, как они сами считают, деятели неизменно отвечали мне:

— О чём вы говорите?! В наше время и музеи, и театры, и журналы должны зарабатывать на своё существование сами.

— Каким образом? — пытался я каждый раз уточнить.

— А это уж как-нибудь, кто как сумеет — пусть повышают цены или сдают помещение в аренду...

Повышение цен на билеты в музеи до уровня самоокупаемости этих культурных учреждений может означать только одно — недоступность художественных и исторических коллекций для большинства публики. «Самоокупаемый театр» исключает серьёзные постановки Чехова, Островского или Шекспира. Стриптиз при соответствующей рекламе проходит по рыночному разряду, классика — нет. И если я не хочу ставить развлекательную пошлятину, упрямо отдавая предпочтение настоящему искусству,— мне придётся прсто закрыть театр!

В странах Европы, где лучше нашего умеют просчитывать все выгоды и невыгоды бюджетных трат, очень озабочены, чтобы ни школьники, ни пенсионеры, ни безработные не были отлучены от шедевров Боттичелли, Ренуара, Леонардо да Винчи... Во многих национальных музеях вход бесплатный, в других обязательно существуют дни для свободного посещения. Такова государственная политика.

А мне сегодня на страницах «Независимой газеты» пришлось познакомиться с другой стратегической линией. Новый министр печати и информации Михаил Александрович Федотов пишет, что государственные дотации журналам были до сих пор пособиями по бедности. Теперь же их превратят в приз за лучшую программу экономического выживания. Кто придумает, как продержаться на плаву, тот и получит государственную дотацию.

Здесь есть что оспорить. Попытаюсь показать это на примере наших популярных литературно-художественных журналов. «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Иностранная литература» — все они рассчитаны на массового читателя, и традиция эта идёт от пушкинского «Современника» и некрасовских «Отечественных записок». Наши так называемые «толстые» журналы ещё недавно имели неслыханные тиражи, что было огромным завоеванием культуры. Но в последний год-два бешено повысились цены на бумагу, полиграфические услуги и распространение — монополисты диктуют нам свои условия. В таком положении дотации должны хотя бы частично компенсировать эти сверхмонопольные цены. Вместо этого нам говорят о призах за выживаемость.