— Ой, не люблю нашу интеллигенцию, истеричную, мелочную,— не раз говорил Чехов.— Кстати, её притеснители выходят из её же недр.
— В кого же вы верите? — спрашивали его.
— Я верю в отдельных людей — интеллигенты они или мужики. Пусть их мало, но в них вся соль...
В прежние времена, если известный деятель культуры, побуждаемый совестью, не мог молчать, он выступал в обществе от себя самого. И это было куда сильнее, чем сегодняшние коллективные декларации и письма, подписанные «группой товарищей». Так протестовал Короленко, так протестовал Толстой. Голос их слышала вся Россия, нравственная жизнь общества настраивалась по этому камертону.
В условиях зрелых западных демократий роль интеллигенции не так мучительно важна, как у нас, потому что там давно отработано правовое сознание и поведение. Если происходит явная, шокирующая всех несправедливость, ну тогда «носители духа» могут и голо< возвысить. Но регулируется жизнь всё-таки законом. И массовоеправосознание там достаточно высоко, чтобы подавляющая часть населения этим законам повиновалась.
Наше же общество до сих пор пребывает в состоянии чеховского злоумышленника, который не может понять, почему нельзя отвинтить гайку, «коей рельсы прикрепляются к шпалам», если лучшего грузила для рыбной ловли не найти. А что поезд может сойти с рельсов — это ему следователь должен объяснять.
И перестройка, к великому сожалению, началась у нас не с права, а с политики и экономики. Мы живём без разработанной системы правовых норм и без достаточного правосознания, наши экономические реформы с самого начала были очень слабо поддержаны правовыми решениями. И это тоже проблема культуры общества, поскольку правосознание может утвердиться только среди образованных, культурных людей.
Когда я бываю в российской провинции — а это случается куда чаще, чем выезды за границу, хотя я и редактирую «Иностранную литературу»,— всегда встречаю там замечательных подвижников, истинных интеллигентов. Мало их осталось, но вокруг них объединяются для живого дела люди, смягчается климат, повышается планка нравственных отношений. Драматический театр в провинциальном городе или самодеятельный музей становятся теми очагами просвещения и тепла, которые незаметно влияют на общую атмосферу жизни. И как же надо беречь и лелеять этих редких в нашем обществе хранителей огня!
Давно пора дать работникам культуры другой статус, из «литрабов» и «культрабов» перевести их в положение людей уважаемых и, следовательно, достаточно обеспеченных. Бросая их без всякой поддержки в океане коммерческой стихии, общество загоняет не только культуру, но и себя в самоубийственный тупик.
Что же делать, спросите вы, если падает производство и сокращается бюджет, если сама государственность оказывается сегодня под угрозой?
Когда клубок противоречий так велик и так запутан, надо каждому ухватиться за один конец нити и начать его с большим терпением и настойчивостью распутывать. «Делай, что должно,— советовали древние мудрецы оказавшимся в смертельной опасности людям,— и пусть будет, что будет». Здесь прочитывается осуждение малодушного эгоизма и напоминание о гражданской ответственности. Такая ответственность и нам сегодня нужна. Я не знаю чудодейственных рецептов спасения культуры, но знаю, что, занявшись пристально Фондом Рериха, или судьбой Ясной Поляны, или журналом «Иностранная литература», я могу, употребив все свои силы, что-то сделать. А если к тому же поможет власть, есть надежда сохранить в это тяжёлое время хотя бы эталоны культуры, её камертоны, по которым можно будет в будущем настраиваться. Ведь если не станет вдруг Большого театра, Третьяковки или перестанет выходить «Новый мир», мы скоро забудем, что такое высокое вокальное искусство и великая живопись и что может значить в жизни человека «толстый» литературно-художественный журнал... Последствия этих непоправимых потерь скажутся на всех сферах жизни — не только нынешнего, но и последующих поколений.
Чтобы сохранить уровень, не потерять вершин, нужен не контроль в старом его понимании, а экономическое поощрение. В Германии, например, резко снижены налоги не только на производство продуктов, но и на «духовную пищу». Мудрость такой политики свидетельствует, что принимать ответственные решения способны только люди высокого уровня образованности и культуры. Иначе не будет даже осознания грозящей опасности.
А побеждённым я себя не чувствую. Тот, кто работает, кто не ушёл с поля, тот не побеждён.
Записала Ирина СЕРГЕЕВА
Народный депутат. 1993. № 7
ФЕНОМЕН «ТОЛСТОГО» ЖУРНАЛА В РОССИИ КАК ЯВЛЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ
Доклад для консультативной встречи
экспертов ЮНЕСКО в Париже 16—17 июня 1993 г.
В ряду проблем защиты интеллектуальной собственности и охраны объектов национального культурного достояния, имеющих международное значение, я хочу обратить внимание на специфическое явление культуры, значение которого не до конца осмыслено. Речь идёт о судьбах литературно-художественного журнала как одной из основных форм литературного и общественного процесса в России.
Но прежде — несколько невесёлых слов об общей ситуации и области российской культуры сегодня. Культурная эрозия приняла в последние годы опасный характер. Всего 2% (а в реальности 0,5%) в государственном бюджете обеспечивают прожиточный минимум для немногих институций и объектов культуры. Закрываются библиотеки, читальные залы сдаются в наём коммерческим структурам, бедствуют музеи, многие кинотеатры и клубы, особенно в провинции, перестраиваются под дансинги и казино, сокращаются программы выпуска серьёзных книг, распадаются государственные издательства. За последний год ещё на одну треть уменьшилось количество названий выходящих книг, постепенно чахнут и упраздняются прежде популярные серии изданий «Библиотека поэта», «Литературные памятники», «Литературное наследство», «Жизнь замечательных людей» и др. Коммерческая литература, низкопробное развлекательное «чтиво» с преобладанием мотивов секса и «литературы ужасов» хлынуло на прилавки, вытеснив прежде столь популярные в нашей стране издания классики и современных романистов. В прошлом году в России не вышло ни одного нового издания Михаила Лермонтова, Антона Чехова, только одна книга «Избранного» Александра Пушкина. Для сравнения упомяну, что в 70-е годы трёхтомное издание Пушкина выпускалось у нас 13-миллионным тиражом. По данным Книжной палаты, совокупный тираж художественной литературы, произведений русских классиков и лучших современных писателей составляет лишь немногим более двух процентов всей книжной продукции.
Вывод очевиден: культура пока не может адаптироваться к свободному рынку и теряет в обществе одну позицию за другой, а государство уже лишило её серьёзной поддержки. К сожалению, постановление правительства Российской федерации «О мерах государственной поддержки культуры и искусства» от 22 апреля 1992 года оказалось малоэффективным. Не разработаны и налоговые механизмы, поощряющие вложения в культуру новых меценатов. В этом промежуточном положении многим традиционным направлениям и объектам культуры грозит гибель. Помимо напора «массовой культуры», особую сложность представляет проблема взаимоотношений церкви с областью культуры. Совершенная когда-то, после революции 1917 года, в отношении церкви жестокая несправедливость ныне бьёт бумерангом по культуре. Возвращение прихожанам православных храмов, некоторые из которых в 20—30-е годы были заняты картинными галереями, библиотечными и музейными хранилищами, приводит к новым острым парадоксам: картины, реликвии и книги выбрасываются в случайные, неприспособленные помещения, посетители лишаются доступа к ним. (Так произошло в Костроме, Липецке и некоторых других городах России.)
На этом бедственном фоне особенно очевидно значение традиционных для России форм и отдельных очагов культуры, которые в самых неблагоприятных условиях стремятся поддерживать огонь просвещения и противостоять тенденции культурного одичания. Среди них я особо бы выделил роль литературно-художественных, так называемых «толстых» журналов. Как и любое периодическое издание, их обычно рассматривают как часть печатной продукции, чья деятельность в первую очередь сопряжена с законами коммерции, спроса-предложения. Гораздо меньше осознается их значение как части национального культурного достояния, залога сохранения интеллектуального потенциала общества.
Традиция такого рода изданий как массовых, рассчитанных не только на элиту, но и на широкие круги читателей, не имеет прямого аналога в современной Европе и Америке. Вся живая литературная жизнь, рождение новых направлений и течений, литературных объединений и кружков, восход на художественном небосклоне новых ярких имён,— всё это связано с историческим бытованием и традициями русского «толстого» журнала. В некоторые же моменты истории журналы в России становились и центрами общественного притяжения, рассадниками свободомыслия и оппозиционных настроений.
Такая традиция, хотя она возникла не на российской почве, но на ней развилась и укоренилась, имеет уже почти двухсотлетнюю историю. В век русского Просвещения, во времена императрицы Екатерины II русское образованное общество зачитывалось французскими журналами, издаваемыми кругом Дени Дидро и д'Аламбера («Journal des savants», «Journal encyclopediqe»). Книгоиздатель Иван Новиков, а затем Николай Карамзин стали первыми издавать российские журналы, подражая французам, но приспособив их к отечественным условиям. Журнал Карамзина, получивший название «Вестник Европы» (1802—1830) явился прообразом изданий этого типа. Обширный литературно-художественный раздел (проза, поэзия, переводы) дополнялся статьями по внутренней и внешней политике государства, иностранными известиями.