«Опять вы о публикациях из архивов, из наследия пахнущего нафталином... А где же новое искусство? Наших дней тема?» — слышу я нетерпеливый, раздражённый голос. Правда, словцо «некрофилия» в применении к литературным публикациям не прижилось, и, похоже, его смущается и сам его изобретатель. И понятие «набоковщина», пущенное в виде пробного шара, далеко не покатилось.

А всё же есть повод задуматься, какова цель, смысл для читателей и литературы этих публикаций.

Это ведь та же современность, одна из крупнейших тем наших дней — возвращение нам своего прошлого, исторической памяти. И как здорово, нормально это новое самочувствие, когда от тебя, читателя, ничего хорошего не прячут, когда нет «запретных зон» в мире книг, и ты наконец чувствуешь, что живёшь в несравненно более богатой, чем ещё вчера, литературе.

Мы говорим: «серятина», «ремесленничество», но ведь это и есть бедная соками литературная нива, на которой привычны сорняки. Появившиеся в разных изданиях Гумилёв, Ходасевич, Георгий Иванов — разве они не поднимают градус культуры в поэзии, не обогащают наше понятие о ней? А когда читаем «Реквием» Ахматовой или поэму Твардовского «По праву памяти», рядом с восхищением формой, мастерством, и прежде этого — великое уважение к мужеству авторов и их верности правде. Так бы и нам всегда!

Есть два способа возбуждения чужим творением для начинающего (и не только для начинающего) писателя. Первый — воодушевление посредственностью, плохим искусством: «Э-э! Эдак и я могу!..» Следуя подобному стимулу, возросла самоуверенность пишущих и бесконечно размножилась популяция заурядных сочинителей. Соблазн имеет неопровержимую логику: «Если такое можно печатать, да ещё хвалить, да ещё инсценировать, давать по радио и телевидению, увенчивать лаврами, холить и поливать из государственной лейки, то чем я хуже? Почему меня не печатают?»

Но есть и иная, подлинно творческая заразительность настоящим искусством: «Стыдно писать плохо, посредственно, «как все пишут», если так можно писать!» И вот этот второго рода стимул может помочь рождению нового художника или пробудить художника в том, кто стал погружаться в дремоту ремесленности.

И ведь не у богатого зарубежного дядюшки берём мы это наследство — возвращаем себе достояние своего же языка и культуры.

Скептики спрашивают редакторов: что будете печатать, чем завлекать публику, когда «золотой запас» неизданного, лежавшего в столах и архивах, кончится?

Но существует закон колодца: чем больше черпаешь, тем больше чистой воды. А не брать воду — колодец застаивается и погибает

Я не склонен смотреть с пессимизмом на перспективы журнальной деятельности в обозримом будущем. Больше того, я всё время живу с надеждой, что вот-вот откроется дверь редакции и застенчиво войдёт новый Лев Толстой с рукописью «Детства» в руках или по почте пришлёт рукопись своих «Бедных людей» новый Достоевский.

Надеяться — никогда не поздно.

Московские новости. 1987. 13 сентябри

СТАВИТЬ И СТАВИТЬ ВОПРОСЫ

Литература в школе — предмет, который прежде всего формирует человека. Его убеждения, сознание, духовные интересы. Мысль общеизвестная, и тем не менее мы её недооцениваем, когда пытаемся сократить программу по литературе. Уменьшение часов здесь не просто делёжка общего, не очень богатого школьного времени.

Надо знать литературу — родную, отечественную. Желательно в какой-то мере знать и иностранную, и современную — все, что сегодня выходит в журналах, становится в центре общественного внимания. Выпускник школы должен хотя бы в общих чертах представлять себе, что происходило в литературе тысячелетия назад, скажем, в пору Гомера, великих эпических поэм «Илиада» и «Одиссея». И, выходя из средней школы, знать, что существуют писатели Валентин Распутин, Чингиз Айтматов, Василь Быков и Виктор Астафьев — наши современники, живущие среди нас и пополняющие своим творчеством духовную пищу народа.

Мне кажется, в связи с литературой нужно говорить прежде всего не об объёме знаний, но об объёме нравственных представлений, о том, что входит с литературой в душу человека за годы учёбы.

В последнее время в печати появляются такие материалы — очерки или судебные дела, которые заставляют с тревогой задуматься о наших детях. Мы как-то привыкли считать, что у них очень точные нравственные понятия. Но вот слышишь о каких-то диких, фантастических историях, эти истории не укладываются ни в какие представления о культурном, да просто о полноценном человеке. Я вспоминаю, например, очерк Ольги Чайковской о том, как четыре старшеклассницы чудовищно избили свою подругу и обрили её при этом. Им показалось, что она обманула их, сказав, что у неё есть дублёнка, джинсы, какие-то наряды.

Почему? Ведь не может быть, чтобы эти девочки не слышали добрых поучений, наставлений учителей. Не может быть, чтобы не читали книги, которые учили бы их благородству, достоинству. И вместе с тем такой необъяснимый эксцесс жестокости.

Да и вообще очень много в жизни, к сожалению, встречается и жестоких поступков, и лганья, этакого злонамеренного лганья. И неуважения — крайнего, уже в чудовищных формах неуважения к старшему поколению, к родителям. Я думаю о причинах. Очевидно, в начальной школе, с самых первых классов и ещё раньше, в семье, мы не учим или недостаточно учим детей тому, что называлось нравственными прописями.

Самые простые истины — не кради, не лги, не будь жесток — многие поколения людей воспитывались на этом. Но эти заповеди всегда были привилегией религии. Церковь внушала их людям с большой настойчивостью и энергией и с самых малых лет. К сожалению, у нас не найден воспитательный механизм, который бы эти же прописи с тою же энергией, с тою же силой и настойчивостью, с тою же последовательностью внедрял с самого раннего возраста в сознание детей. Воспитание, конечно, начинается до школы, но в первых её классах, по-моему, нет ничего важнее, чем передавать — с помощью литературы — вот эти простейшие нравственные правила.

Обо всём этом задумывались давно, не мы, как говорится, первые. Скажем, Лев Толстой, которого проблемы эти очень беспокоили, сочинил так называемую Азбуку и четыре Книги для чтения, где как бы последовательно проводил детей по ступеням познания нравственных проблем. Начинал с простейших. Мальчик разбил стакан и не решился сказать об этом матери. Он закопал осколки, а мелкие стекла бросил в лохань с помоями для коровы. Корова слизала это мелкое стекло и умерла. Вся семья осталась без молока, это трагедия для крестьянской семьи. А всё из-за того, что мальчик испугался и не смог сказать правду.

Если с каждым зёрнышком литературы связан какой-то крупный нравственный урок, если этих уроков много, если они проведены последовательно и дети начинают раздумывать над ними, а учитель помогает им в этом, то в младших классах, мне кажется, задача литературы будет решена.

Какие-то эпизоды из гомеровых поэм, по-моему, замечательный материал для младших классов средней школы. Если мы говорим что античность — детство человечества, то эти сказания, мифы могли бы необыкновенно пополнить, расширить мир маленького школьника, дать ему представление о богатствах человеческой культуры.

Иное с литературой для старшеклассников. Здесь, по-моему, совсем другая задача. Наряду с осознанием высоких нравственных идеалов, которыми всегда жила русская литература, учитель-словесник может помочь ставить бесконечные вопросы. Ставить вопросы, а не просто поспешно отвечать на них.

Воспитание на примерах, на положительных образцах — вещь благородная. Но литература в целом несравненно больше воспитывает правдой. Высокий нравственный идеал, который живёт в душе писателя, целый мир представлений, что хорошо, что плохо,— рождает образ чувства, как поступать следует.

Как же в этой связи, на мой взгляд, строить преподавание литературы в школе?

Сейчас — в восьмом начинаем изучать русскую классику, а в десятом — Маяковского, Есенина, Твардовского — материал, более близкий опыту молодёжи. Я предложил бы иное. В восьмом давать историю советской литературы — с Горького, Н. Островского — вплоть до шестидесятых годов. В девятом — начинать русскую литературу, до второго полугодия выпускного класса. Последние полгода занимался бы современной — Распутин, Абрамов, Белов, Айтматов... На базе классики, опытом сознания, прошедшего через Толстого и Достоевского, совсем иначе будут пониматься их произведения.

Вообще, чего мы хотим, встречаясь с выпускником средней школы: чтобы он что-то зазубрил, знал «от сих до сих»? Или понимал и мог разбираться в жизни и в литературе? Мне кажется, второе гораздо важнее. Значит, не так уж нужны, особенно в старших классах, ответы. Готовые — на все вопросы. Если мы хотим воспитать людей честных, убеждённых, способных разбираться в жизни, и всякий раз с её неожиданностями встречаясь, находить новые ответы, то должны с помощью нашей великой русской и советской литературы ставить и ставить вопросы.

Тут есть множество методических способов и приёмов, они давным-давно освоены лучшими нашими учителями, входили в их практику и снова из неё исчезали. Скажу так: просто умное чтение в классе с последующим разговором может очень многое дать. Чтение «Ревизора» или «Грозы» по ролям — гигантский способ возбуждения интереса, уяснения сути произведения. Так же по ролям можно читать сегодня разные книги. И потом обсуждать их героев с тем, чтобы у ребят не было ощущения, что они это проходили. Самое ненавистное мне слово: «проходили»!

Однажды приятель, который успешно работает в гуманитарной области, сделал мне неожиданное печальное признание. Он ни разу в жизни не дочитал до конца «Войну и мир». Я долго расспрашивал, почему так произошло. Искренний человек, он сказал прямо: «В школе я прочитал несколько глав по необходимости. Всё это было так скучно, что я не нашёл в себе больше сил вернуться к роману». Ужасная ситуация. Боюсь, что такое же отношение у многих к «Евгению Онегину» и к «Мёртвым душам», которые, казалось бы, должны входить в наш душевный строй и обиход непременно.