Школа и общество — сообщающиеся сосуды. Духовная рутинность, нравственное одичание, а ныне ещё и национальное и групповое ненавистничество, возникшее на развалинах прежней идеологии, создают тот каждодневный фон впечатлений, на котором неуместными могут показаться разговоры о моральном идеале, вдохновении и красоте. Если не зажмуривать глаза: в подростках и молодых людях на одном полюсе растёт экстремизм и яростная «нигилятина», на другом — вялость, равнодушие. Что же может школа с её наследными традициями? Мы ведь до сих пор не вышли до конца в педагогической практике из плена социальной установки сталинских времён: школа призвана поставлять «винтики» для на родного хозяйства, покорных людей, а не личности.

Недавно казалось: достаточно совокупными усилиями учителей-«предметников» напичкать ученика начальными знаниями, и он будет способен к главному — службе народному хозяйству, говоря более высоким стилем, строительству социализма. Конечно, чтобы считаться современным образованным человеком, он должен был хотя бы слегка ознакомиться и с таким предметом, как литература. Однако даже часы, отведённые на преподавание литературы, сжимались год от года как шагреневая кожа. Мнилось: куда важнее дать простор новым сведениям из области точных наук.

Перемены, происходящие в нашей стране и во всём мире, побуждают смотреть на вещи с более широкой точки зрения и попытаться заглянуть в будущее. Если XIX век был веком промышленных революций, XX — научно-технических, XXI — неизбежно станет веком революций гуманитарных. Такая гипотеза не домысел. Она подсказана тем, что современный промышленный прогресс уже заставил человека импульсивно защищать среду обитания. На наших глазах экология из жалостливой филантропии, немного смешной в своих протестах, стала заметной социальной силой. Легко прогнозировать, что её могущество будет возрастать, если человечество не намерено покончить самоубийством.

Будет защищать себя и человеческий мозг, говоря по-старомодному, «душа». Враг её — не только опошленная и усреднённая масс-культура. Защищать придётся человеческую личность, её неповторимость, и тут, похоже, не на что будет опереться (если не считать религиозного сознания), как на литературу и искусство.

Конечно, сильно отстав в технологии и информатике от передовых стран мира, мы должны навёрстывать упущенное. Но мы снова рискуем оказаться в хвосте цивилизованного человечества, если одновременно не озаботимся духовным наполнением, гуманитаризацией всего нашего образования.

Эта простая мысль прокладывает себе дорогу не без сопротивления. Один из известных наших физиков ещё недавно высказывал соображение, что преподавать в школе литературу вообще не следует: пусть дети читают дома. Но большинство детей дома не читает, а смотрит телевизор, то есть получает литературу в разжёванном виде, не требующем ни мысли, ни воображения,— одно безвольное созерцание.

Другая точка зрения, также публично выраженная представителем точных наук (математиком М. Постниковым),— великодушнее: не только оставить литературу в школе, но даже ввести ей в подспорье курсы «этики» и «эстетики». Позволю себе усомниться и в этом. Кто станет спорить, и этика, и эстетика — почтенные теоретические дисциплины. Но преподавать их в классе — всё равно, что заставлять школьников глотать витамины в таблетках и шариках. Нормальная, свежая и весьма витаминизированная пища для духа (наряду с изобразительным искусством и музыкой) — сама литература. Но чтобы она стала школой чувств и мысли, пробуждала интуицию и фантазию, и преподавать её надо по-другому.

Производя те или иные изменения, улучшения в программах и учебниках, мы никак не можем вырваться из плена основной догмы: литература в школе продолжает оставаться в младших классах подсобным средством к обучению чтению и письму, в старших — ухудшенным, упрощённым подобием «взрослого» литературоведения с координатами «трёх этапов» (освободительного движения XIX века) и «двух культур» в каждой национальной культуре. Это упрощённое уравнение, 3 + 2, как шутят школяры, даёт в сумме пятёрку. И недаром «образцовые» сочинения старшеклассников часто напоминают ухудшенные, сведённые к примитиву критические статьи.

Само собой, что и отбор имён и произведений для изучения долгие годы был основан на случайных предпочтениях или официальных репутациях. В результате, если вспомнить хотя бы о классике, N одну пору за бортом оставались Достоевский и Блок, в другую (и до настоящего времени) — Лесков, Гончаров с «Обломовым» и Щедрин с «Историей одного города». В отношении же новейшей литературы можно было лишь дивиться вкусам составителей учебников и «книг для чтения»: среди наиболее популярных в младших классах оказывались, например, такие авторы, как Мария Прилежаева, Савва Дангулов... А А. Фадеев с той самой поры, как он был генеральным секретарём Союза писателей, изучается трижды — в 5-м, 8-м и 11-м классах. Довольно типично для уровня понятий и эстетических вкусов школьного литературоведения рассуждение в учебнике для 11-го класса (под редакцией В. Ковалёва), где к высшим достижениям литературы последних десятилетий отнесены «Судьба» П. Проскурина, «Истоки» Г. Коновалова, «Ивушка неплакучая» М. Алексеева, романы А. Коптелова, Г. Маркова, В. Кочетова,

В. Кожевникова.

Понятно, что при таком подходе всякое эстетическое воспитание средствами литературы как бы заранее выносится за скобки. Однако самое простое дело — заменить одни имена и книги другими. Кажется, уже не надо доказывать, что наряду с Шолоховым и Маяковским современный подросток и юноша должны знать стихи Ахматовой и Пастернака, прозу М. Булгакова и А. Платонова. Для живых дискуссий в старших классах куда как уместны были бы лучшие сочинения Чингиза Айтматова, Сергея Залыгина, Василя Быкова, Виктора Астафьева, Василия Шукшина.

И всё же суть дела не в отборе имён и книг, а в ответе на вопрос: чего мы ждём от преподавания литературы? Пора осознать: бетон под фундамент того, что называется «литературой в школе», был залит в 30—40-е годы, эта исторически обветшалая, раскрошившаяся система мало годится для нынешнего дня и станет совсем анахронизмом завтра.

Вспоминаю, как лет двадцать назад литератор-членкор И.И. Анисимов на юбилее известного поэта пресёк чью-то попытку сказать о его «добром сердце»: «Нет! У нашего поэта злое сердце, партийное сердце!» Сколько лет подряд социальная зависть, ненависть к врагу культивировались в преподавании литературы как добродетели. Спокойная терпимость, чуткость воображения, трезвый ум, взвешивающий все «за» и «против», не говоря уж об исходной посылке добра, были на подозрении.

Часто думаю: ожесточённость и порой полупристойный характер наших литературных стычек, лёгкое соскальзывание на «личности» с ядом и раздражением в каждом слове, мнительность по отношению к коллегам — не оттуда ли всё это? Не со школьной ли парты, где нас учили, что Горький и Маяковский — непререкаемые в каждом слове авторитеты, а на Льва Толстого можно смотреть свысока: он весь соткан из «противоречий», как и «архискверный» Достоевский. И не оттого ли мы так мало владеем свободной (но не развязной) интонацией? Не оттого ли так плохо приживается у нас чувство литературной справедливости: рассуждая о нынешних романах или спектаклях, пережимаем в похвалах и разносах, лакействуем перед новыми кумирами, возвращающимися к нам из-за рубежа, как вчера склонялись перед корифеями соцреализма? Короче — не находим культурного тона, теряем достоинство в суждениях и плохо наследуем, жадно заглатывая впопыхах открывшееся нам богатство недавно «отречённых» книг.

Не говорю уж о новом осознании вечной классики.

До сих пор в школьном преподавании литературы преобладал тематико-описательный подход, а внутренняя задача определялась пропагандистскими целями. Едва ли не главнейшей антитезой, выискиваемой во всех сочинениях классики, начиная с «Дубровского» и «Му-му», становилась антитеза бедности и богатства, с ненавистью к последнему. Слова «бедняк» и «хороший человек» становились синонимами. (Среди нынешних критиков кооперативного движения наверняка немало прилежно усвоивших такие уроки литературы.) Считалось, что патриотизм успешнее всего воспитывается противопоставлением двух миров: всё, что на Западе или за океаном,— корыстно, ничтожно, гнило, всё, что у нас,— добротно, здорово, праведно. Естественная любовь к Родине теряла сокровенность и искренность неафишируемого чувства.

Общество наше виновато перед школой. Долгие годы ей поступал социальный заказ на укоренение в сознании юношества казённого патриотизма и идеологических догм. Но теперь, когда изменилось само общество, его нравственный климат, когда общечеловеческие ценности поднимаются на то самое высокое место, которое и должны занимать, школа ещё продолжает двигаться по заданной колее, по инерции.

В учебниках литературы для младших школьников то и дело режет глаз и ухо нестерпимая фальшь. Вот текст для третьеклассников, принадлежащий перу детского писателя: «Советские люди всегда и везде старались прославить флаг Родины». Фраза из числа рядовых, примелькавшихся, учащимся предлагают подобрать примеры к этому утверждению. Слов нет, надо воспитывать у малышей уважение к гербу и флагу — но какими средствами? Прочтёшь такое, и сразу куча недоуменных вопросов: «Советские люди...» — все, все, все? «...всегда и везде...» — да так ли? «старались прославить...» — неужели главный стимул деяний и подвигов — государственное тщеславие? Фальшь сочится из каждого слова. И урок литературы, вместо того чтобы заражать учащихся искренностью, приучает их к лёгкости, обыденности фразёрства. Я взял элементарный, случайный пример, но мог бы проиллюстрировать то же самое на многих текстах, возведённых школьной программой в ранг новейшей классики. Всё школьное преподавание пострадало от кризиса нашей идеологии, искусственного разделения истины на «правду факта» и «правду века». Но ближе всего это коснулось литературы, и ей труднее всего оправиться.