— Готов согласиться с вашими оценками, но признайте и вы: сегодня разговоры о бедственном положении культуры стали общим местом. Сетования на все эти бесчисленные проблемы мало кого уже и задевают.

— Вы правы. Но ведь это не значит, что нужно молчать о существующих бедах, тем более, что мы сами их в последнее время искусно множим. Вот сейчас взяли и впервые за многие годы отменили Московскую международную книжную ярмарку. Кто-то счёл, что сразу после путча её неуместно проводить. А ведь на ярмарке всегда заключалась масса контрактов на издание зарубежных авторов в СССР, на продажу книг наших писателей за границу.

Традиции теряем. Традиции, понимаете? Мы, например, всегда славились образцовыми изданиями полных собраний сочинений классиков — 90-томник Льва Толстого, 30-томник Достоевского... Сегодня подобное уже невозможно. Рассыпались творческие коллективы, за работу в энциклопедических редакциях платят аспидски мало. Не насмешка ли: за подготовку статьи в словаре или справочнике автор и редактор получают полтора процента от общей суммы затрат на производство? Значит, мозги стоят полтора процента, все остальное — сырьё и физический труд. Каких же результатов при таком раскладе прикажете ждать?

Должна существовать какая-то шкала ценностей, точка отсчёта. Горький когда-то писал Чехову, что для Москвы это — Третьяковская галерея, Художественный театр... А сегодня? Третьяковку никак не откроют после реконструкции, МХАТ раскололся на две труппы. Если такая ситуация в Москве, что говорить о провинции? И подобный упадок наблюдается в любой области культуры.

Я считаю, что наша жизнь напоминает сообщающиеся сосуды, где всё взаимосвязано — духовность, экономика, образование, политика... Если стали плохо танцевать в балете, значит, где-то строители плохо кладут камень, трактористы небрежно вспахивают землю. Потому что культура труда, культура производства и культура в высшем её цветении — в таком, как искусство, интеллект,— всё это имеет одни корни.

— Весь вопрос в том, что здесь первопричина: то ли небрежный артист балета расхолаживает строителя, то ли наоборот...

— Думаю, в основе лежит состояние нравственного здоровья народа, общества в целом. Когда-то Станиславский, великий реформатор театра, написал книгу, посвящённую этике. Казалось бы, совсем другая сфера, но Константин Сергеевич считал, что артист не сможет стать большим художником, если он одновременно не является порядочным человеком, способен на неблаговидные поступки.

Но ведь нормальное, светлое состояние души нужно и любому другому работнику, а не только актёру. Поэтому нравственное здоровье — корень всего. Вот и ответ на ваш вопрос: перемен к лучшему можно ждать лишь тогда, когда общество оздоровится. Пока же все разговоры о том, что мы 73 года тяжело болели, а сейчас пошли на поправку, мне кажутся самообманом. Кризис не преодолён.

И ещё. Мы по-прежнему не отучились от гигантомании. Пытаемся взять количеством. Если образование, то непременно обязательное и всеобщее. А того не понимаем, что наше среднее фактически соответствует начальному, университетское — на уровне серьёзного среднего, а академиками выбирают тех, кто по уровню знаний соответствует выпускнику вуза.

— Так где же выход?

— Как ни странно, новую ситуацию может родить отчаяние. Должны заработать силы внутреннего сопротивления. Есть рубеж, за которым смерть. Пока, похоже, мы не дошли до той нижней точки, когда, схватившись за голову, скажем себе: так дальше жить нельзя. Но, судя по всему, мы стремительно приближаемся к тому, чтобы упасть на самое дно пропасти. Без государственной поддержки воз культуры не сдвинуть. Ещё одна надежда — на меценатов, коими столь богата была Россия в минувшем веке. Вспомните: Бахрушин, Алексеев, Солдатёнков, Третьяковы, Морозов... Где наши сегодняшние покровители искусства? Пора всем уяснить, что не будет цивилизованного рынка, нормального общества при низкой культуре.

Настоящее искусство не может выжить на самоокупаемости. Чем раньше мы уясним это, тем скорее пройдём путь от дикого купца Тита Титыча из пьесы Александра Островского до его же персонажа — образованного «бизнесмена» Прибыткова, слушавшего итальянскую оперу. То же, что происходит у нас сегодня, напоминает какой-то беспредел. К примеру, история с наследием Рерихов.

— Это вы о судьбе фонда Рерихов, президентом которого до недавнего времени были?

— Да, о нём. Святослав Рерих подарил нашей стране 400 картин Николая Рериха, передал бесценные архивы отца. Горбачёв лично обещал, что это богатство будет надлежащим образом представлено у нас в стране. За полтора года мы так и не смогли отреставрировать усадьбу Лопухиных близ Волхонки, которую предполагалось превратить в музей Рерихов. Сегодня московская мэрия предлагает нам другое здание. Боюсь, дело затянется на годы. Картины пылятся, архивы не разобраны. Стыдно перед Святославом Николаевичем, стыдно перед Индией. Сейчас московские власти лихо распределяют имущество КПСС, но о самых нуждающихся — культуре, образовании, медицине — похоже, опять забыли, запуская в старые особняки по преимуществу новых чиновников и коммерсантов.

— Власти новые, да проблемы старые. Не так ли?

— Если говорить в более общем плане, то перестройке мы должны быть благодарны за то, что она, во-первых, открыла нам литературу русского зарубежья, вернула забытые имена, реабилитировала незаслуженно отодвинутых в тень. Но этот культурный слой сегодня уже выбран. Все открытия уже совершены. А нового, интересного, самобытного пока не появилось.

— Вы неоднократно цитировали Твардовского, говорившего, что история движется не пластами, а волнами. Не кажется ли вам, что девятый вал перестройки прошёл и начался откат?

— В этом процессе слишком многое сплелось. К сожалению, сегодня в перестройке всё позитивное, извините за каламбур, сводится к негативному, к разрушению абсолютно прогнивших, устаревших структур, понятий. Это хорошо. Сложнее с созиданием нового. Более того, мы не только не продвинулись вперёд к культуре, но, повторю, потеряли кое-что из завоёванного прежде. Порой мы себя ведём по-варварски, по-дикарски.

Тот же снос памятников вождям революции. Одно дело — ликвидация явно антихудожественных, неэстетичных монументов, а другое — свержение памятников как форма бунтарского протеста. Недавно в Латвии, в небольшом провинциальном городке, мне показывали домик палача, сохранившийся со средневековья. Почему-то никому не приходит в голову сжечь или разрушить памятник этому презренному человеку.

Очень горько, что перестройка разбудила в людях не только хорошие, но и низменные инстинкты.

— Пока мы с вами говорили как бы о внешних факторах, влияющих на состояние нашей культуры. Но и внутри её самой протекают процессы, не способствующие прогрессу. В частности, я имею в виду свары в писательском мире.

— Признаться, я стараюсь воздерживаться сейчас от открытой полемики, ибо то, что происходит в литературной среде, просто противно моему естеству. Участвовать в этом означало бы не уважать себя. Когда борьба переходит из области идей в рукопашную схватку, когда верх берут эмоции и клановые интересы, я выхожу из игры. По своим взглядам я сочувствую демократам, считаю себя одним из них, но мне жалко терять силы и время на пустое препирательство и споры с оппонентами. Это ведь не творческие дискуссии, в результате которых рождаются новые литературные произведения.

Хотим мы того или нет, но политические разногласия неизбежно переносятся на личные взаимоотношения, что мешает нормальному процессу общения между людьми.

Например, я очень болею за Валентина Распутина. Считаю его одним из самых сильных наших писателей.

— Наших — без кавычек?

— Да-да! Распутин талантливый, честный, критичный по природе мастер. Но сегодня он оказался в трудном положении. В какой-то момент Распутину изменило чувство меры, и русофильские настроения переродились в некую национальную исключительность.

Последние августовские события, разведя наше общество на два лагеря, естественно, не обошли и писательскую среду. Противостояние стало носить ещё более открытый, непримиримый характер. Во что это выльется? Боюсь, мучительный процесс настоящей борьбы только начинается, и относится это, к сожалению, не к одному Союзу писателей...

Вообще наша русская кибитка всегда едет таким образом, что сначала она должна угодить в правую колею, потом в левую и лишь затем выбраться на нормальную дорогу. Сколько будет продолжаться шараханье, одному Господу ведомо.

— В этом отношении ваше нынешнее место главного редактора видится, извините, достаточно удобным. Всё-таки «Иностранная литература» вроде как вдали от наших внутренних проблем...

— Я воспринимаю свою работу как русский патриотический долг. Объясню. На мой взгляд, одна из причин наших прежних бед состояла в том, что мы часто тяготели к изоляционизму. Копаясь в себе, идеализируя своё прошлое, мы мало внимания обращали на окружающий мир. Но вечно жить взаперти нельзя — культуры должны общаться, взаимообогащаться. В этом смысле «Иностранка» даёт уникальную возможность ближе узнать современный культурный мир Запада и Востока. Помимо чисто литературных новинок, мы стараемся публиковать на страницах журнала материалы, в которых аккумулирован весь опыт эволюционного развития человечества за последние годы, опыт столь необходимый нам сейчас.

— Что вы считаете своим главным завоеванием за время работы в журнале?

— Когда я пришёл сюда в январе, пять номеров «Иностранки» за прошлый год ещё не было выпущено. Сейчас передо мной лежит августовская книжка за этот год. Нам уже почти удалось нагнать время. Это принципиально важно, журнал — не альманах, он должен выходить регулярно.