Но Джек видел только ее, живую Кейт. И с Джеком, только с Джеком, ее глаза стали поводом для поцелуев. И она – находясь в его объятиях, зацелованная, – предложила всю себя, какой она была и какой могла бы стать…

А он так грубо отверг ее дар.

Как же больно, нестерпимо больно. Кейт чувствовала себя совершенно раздавленной.

На следующее утро Кейт встала рано и, по обыкновению, спустилась вниз на кухню приготовить завтрак. Ночью она кое-что решила для себя, решила твердо. Она позволила себе слишком много вольностей с Джеком, а она ведь экономка, всего лишь экономка. Ей не следовало – пусть и с благими намерениями – вмешиваться в его жизнь. Чувства к Джеку – непростительная ошибка, ведь знала же, что потом будет непременно больно. Довольно уже пребывать в царстве грез.

Она не позволит никому и никогда – ни Джеку, ни кому-то другому – вновь всколыхнуть ее чувства подобным образом. Впредь она будет держать их в строгой узде, заново возведет вокруг своего сердца ледяные стены, как в Лиссабоне. Она позволила Джеку Карстерзу растопить их – теперь они станут крепче. И она даже начала возводить их накануне, во время долгой и бессонной ночи. Дюймы толщины. Кейт уже чувствовала, как от этих стен ее пробирает мороз. Может, и холодно, зато никакой боли.

Кейт поставила вариться кофе и замерла, услышав легко узнаваемые неровные шаги, приближающиеся к кухонной двери. Дверь открылась. Долгое молчание. Кейт ощущала, как Джек сверлит ее глазами. Глубоко вздохнув, она повернулась к нему.

– Я должен извиниться перед вами, мисс Фарли, – заговорил Джек. – Я не имел права говорить вам тех слов. На самом деле я вовсе так не думал и глубоко сожалею о них. Я накинулся на вас самым постыдным образом. Это было непростительно.

Кейт удивленно моргнула. Будь он проклят, проклят, проклят! Он совершенно искренен. Она смутно почувствовала, как лед вокруг нее начал таять. О, черт бы побрал этого Джека Карстерза!

Он продолжал:

– Я не прошу вас простить меня, но надеюсь, вы, по крайней мере, примите мои смиренные извинения. Уверяю вас, такое больше никогда не повторится.

У Кейт встал ком в горле:

– Мистер Карстерз, это не совсем ваша вина. Не… не мне решать, проводить вам вечера за выпивкой или нет. – Голос ее зазвучал более хрипло, чем обычно: – Мое вмешательство неуместно, поэтому – неважно, что вы там сказали или сделали, – винить я должна только себя.

«О, боже, – подумала она, – зачем я это говорю?» Она не собиралась извиняться. Ей не должно быть дела до его мыслей, слов или поступков. Так что же она делает? Очевидно, опять извиняется.

– Я тоже наговорила вам ужасных слов и не подразумевала под ними ничего такого… или, во всяком случае, не должна была…

Кейт сбилась и смолкла. Она чувствовала на себе горячий взгляд Джека. Последовала долгая, напряженная пауза, а потом сбежал кофе.

– Кофе! О, боже! – воскликнула Кейт и кинулась его спасать. – Ай! – вздрогнув, резко вдохнула она: Кейт обожглась, опрометчиво схватившись за горячую чугунную ручку.

Она отступила от плиты, впившись губами в руку.

– Позвольте мне взглянуть.

– Ерунда, – отмахнулась Кейт, тем не менее, защищая, бережно прижала обожженную руку к груди.

– А ну-ка, – повелительно произнес Джек, – показывайте.

Он осторожно взял ее руку и нагнулся, внимательно осматривая ожог. Кейт взглянула на склоненную темную голову и почувствовала, как вся дрожит. Ей неудержимо хотелось запустить пальцы в эти густые, непокорные волосы. «Лед, – мысленно твердила она себе, – думай о льде!»

– Ничего серьезного, – спокойно произнесла Кейт. – У меня бывали ожоги и посильнее.

– А не должны быть. – Кейт удивилась сдержанному гневу в его голосе. – Вам не следует находиться там, где вы беспрестанно обжигаетесь.

Опять эти замашки защитника. Потеряв присутствие духа, она попыталась отдернуть руку. Джек поднял голову и вгляделся в ее глаза.

– Да катись все к чертям! – проворчал он и заключил ее в объятия.

Он обрушился на ее рот требовательным поцелуем, и Кейт почувствовала исходящую от него страсть. Ледяные стены с треском раскалывались, мгновенно превращаясь в пар.

Поцелуй длился считанные секунды. Джек оттолкнул ее и покинул кухню, направляясь во двор. Кейт осела на стол, боль в руке была почти забыта. Он вернулся через несколько минут, неся чашу с водой, в которой плавали огромные куски льда и снега.

– Вот, – резко произнес Джек, – опустите руку сюда. Холод – самое лучшее средство от ожогов; чем холоднее, тем лучше.

Казалось, ее обожженная рука сейчас совершенно ни при чем. Кейт потрясенно моргнула, уставившись на него. Слишком поздно: ни одна ледяная стена не устоит перед этим мужчиной. Кейт любила его. Единственный лед, который она ощущала, – тот, что глыбами плавал в чаше. В остальном же ее окутывало тепло. Настоящий жар. Она вся пылала.

– О, ради всего святого, не смотрите на меня таким взглядом, – простонал Джек. – Опустите руку в эту чертову чашу и забудьте о том, что сейчас произошло. Я… я, должно быть, еще пьян с прошлой ночи.

Он провел рукой по волосам и, заметив, как Кейт наблюдает за ним, снова выругался.

– Кейт, черт побери, я же просил не делать так! Это было умопомрачение, ошибка. Простите меня. Такое не повторится. Даю вам слово. Только перестаньте смотреть на меня так, договорились?

– Не повторится? – прошептала Кейт.

Если она не в силах возвести против него стены, тогда какой смысл сопротивляться?

– Нет, ни за что не повторится.

– Тогда и вы меня простите.

Джек сжал кулаки, не веря своим ушам.

– О, ради всего святого! – проворчал он. – Больше мне не вынести.

И тихо захромал из комнаты.

Кейт понимала, что ей не следовало произносить этих слов. Это не подобает приличной девушке, но раз ее больше не считают приличной, тогда…

И ей нравились его поцелуи, нет, не просто нравились.

Она еще никогда в жизни не испытывала таких чувств, которые неизменно пробуждал в ней Джек Карстерз, держа ее в объятиях и склоняясь к ее губам. После его поцелуев она ощущала себя такой одновременно опустошенной и живой, ликующей и уязвимой и… восхитительнейшим образом плененной.

И ей хотелось еще.

– Я намерен написать своей бабушке и попросить ее немедленно забрать вас к себе, – объявил Джек, входя в библиотеку, где Кейт стирала пыль с книг.

Она резко обернулась, оторвавшись от своего занятия.

– Но почему? – в тревоге округлив глаза, прошептала она.

Судя по всему, Кейт усердно трудилась: волосы кое-где начали выбиваться из узла, подбородок в пыли, а над правой бровью – пятно от воска. Господи, где еще найдешь девчонку, столь несовместимую с домашней работой? Ей следует выйти замуж за богача хотя бы для того, чтобы ее личико всегда оставалось чистым. Джек старался не выдать взглядом своего веселья, силясь сохранить твердость по отношению к ней.

– Так продолжаться больше не может.

– Как продолжаться?

Взгляд его посуровел:

– Как сегодня утром и вчера вечером.

Кейт зарделась и прижала к груди книгу, которую только что вытирала.

– Вообще-то, я не хочу ехать в Лондон к вашей бабушке.

– Это к делу не относится. Если вы останетесь, может случиться непоправимое.

Кейт в упор смотрела на Джека:

– Правда? – тихо спросила она.

Джек выругался про себя и отвернулся. Проклятье! Под взглядом этих огромных серо-зеленых глаз вся его решимость мгновенно таяла. Надо заставить ее понять, раз и навсегда.

– Храни меня, Боже, от наивных девственниц! – недовольно прорычал он.

Кейт напряглась, как струна, но он этого не заметил.

– Вы не понимаете, в какой опасности находитесь, – произнес Джек.

«О, неужели?» – подумала Кейт.

– Мисс Фарли, у мужчин есть потребности, плотские потребности. Мужчины не похожи на женщин. Когда мужчиной овладевает потребность, он, чтобы ее удовлетворить, обращается к женщине. Вы понимаете меня? Я говорю «к женщине», к любой женщине, первой попавшейся под руку женщине, способной удовлетворить эти самые плотские потребности.