Она непременно скажет ему это при встрече. Она с этого начнет разговор.

Марина теперь изучала все объявления со словом «Требуется». Их в городе висело множество, и были вполне приличные предложения. Она достала старые учебники и конспекты, полистала их, убедилась, что все забыла, но пойти, к примеру, лаборанткой в какой-нибудь институт смогла бы. Туда и десятиклассниц берут. В общем, при желании можно было найти что-то подходящее, потому что пребывание за загородкой регистратуры стало просто давить на нее. А тут еще вопросы: что с тобой, тетя Марина, что с тобой? Да какая я вам тетя, дорогие товарищи? Особенно пристально ее разглядывала врач-невропатолог. И было в ее взгляде что-то пронизывающее, будто она хотела разглядеть Маринино превращение на уровне клетки и эту клетку она без анестезии вынимала из Марины для анализа.

– Хотите уйти из поликлиники? – спросила она Марину.

– Ага! —ответила та. – Меня берут в трест.

Никто ее в трест не брал. Но эта новая, возникшая в Марине женщина могла вот так, за здорово живешь что-то присочинить, да так, чтоб ей поверили. А потом невероятное стало правдой: в тресте, где она в какие-то доисторические эпохи проходила практику, ей действительно предложили работу техника, кто-то вспомнил ее по тем далеким временам…

Ложась вечером на узкое раздвигающееся кресло, Марина слушала, как пульсирует у нее кровь, когда она прижимается виском к руке. «Господи, – думала она, – как же хорошо! Тьфу! Тьфу! Тьфу! Чтобы не сглазить!» Через стол от нее на диване спал ее большой здоровый сын, который уже такой здоровый и такой взрослый, что у него любовь… Да какая! Он пришел сегодня поздно, потому что ездил за город. Там, в роще, он набрал осенних листьев всех цветов и оттенков, потому что, как выяснилось, Ирочка осенним листьям отдавала предпочтение перед всеми букетами цветов.

И ей, Марине, перепали те листья, что пожухлей. Она не обиделась нисколько. Листья стояли сейчас на столе, и от них на столешницу падала узорчатая тень, и в комнате чуть-чуть пахло горечью. Марина думала о том, как стоят эти листья в комнате у Ирочки, и как отбрасывают тень там, и как тоже чуточку горчат, но она, девочка, может эту горечь не уловить. Марина молилась, чтоб всем им было хорошо. И Ирочке, и Шурочке, и всему их классу, и этому мальчику Саше Величко из цирка, о котором ей Миша рассказывал.

Марина молилась за всех детей на земле. Это была странная молитва, в которой мольба перепуталась с какой-то непонятной радостью, а радость с махровым суеверием, и приходилось тьфу-тьфукать через левое плечо, и это было смешно и глупо, потому что на левом плече она лежала, а значит, поплевывала в собственную подушку. Но как же хорошо все это было тем не менее.