«Ледогорова, Сергеева и Беню выселили, – подумал Антон. – Полянский был прав: в главке и РУВД мест не нашлось».

– Так мне идти или не надо? – Кропивин смотрел с надеждой.

– Иди. – Антон выбросил окурок в окошко. – Когда вы с Фуней разошлись?

– Ну год, может, полтора.

– Поругались?

– Нет, чего нам ругаться. У него чего-то в башке поехало. Ушел в «лобовики»**. Решил, что пора играть честно, мол, уже солидный человек… Это «откатав» десять лет.

– А отношения поддерживали?

* «Катать» – заниматься шулерством. Зарабатывать деньги нечестной игрой в карты.

** «Лобовики» – игроки на большие суммы, играющие честно.

– Ну бывало, конечно, пока он динамить меня не начал.

– Каким образом?

– Ну, он думал, что крутой игрок. А «катать» и играть нормально – разные вещи. У «лобовиков» играют честно и по-крупному. Короче, он опустился. Несколько раз у меня занимал. У ребят занимал. Начал от меня ныкаться. Потом как-то еду, смотрю – он с бабой стоит. А меня как раз приперло: тачку разбил. Я вылез, подошел, поднаехал на него. Говорю: «Проблемы будут». А баба, только я подошел, развернулась и пошла прочь. Так Фуня дернулся за ней, потом ко мне. Заменжевался весь. Хватает меня за рукав и бормочет, что я дурак, что он на днях отдаст все, если я ему не буду мешать.

– Ну?

– Ну чего, я ему сказал, что смотри, мол… И уехал. А через тройку дней он пришел и все вернул.

– Как?

– Ну я откуда знаю. Я не спрашивал. Все отдал, еще бутылку коньяку французского принес. Недешевого, кстати. И ребятам все отдал. Они говорили.

– Как думаешь, мог Фуня на хату Каретникова навести?

– Каретников – это кто? Олег, что ли?

– Да.

– Может, и мог. Он вообще дурной был. А так хер его знает.

– А с кем он крутился последнее время?

– Не знаю. Он же ныкался.

– А кто может знать? У него друзья близкие были? Баба?

– Бабы не было. Он не боец был. А друзья? – Кропивин подумал. – Не, не знаю.

– Та, с которой ты его видел, она как выглядела?

– Блондинка, подстрижена под каре, фигура хорошая…

– Лет сколько?

– Под тридцать.

– Рост.

– Невысокая. Как и он. Метр семьдесят.

– А лицо?

– Скуластое такое. Она отвернулась сразу.

– Одета во что?

– Пальто кожаное, дорогое… Кажется, темно-зеленое.

Антон помолчал. Вода заливала лобовое стекло машины. Несмотря на работающую печку, было зябко.

– Где ты их видел?

– Здесь.

– В смысле?

– Вот здесь, у памятника.

– Когда?

– Перед праздниками. Недели три назад.

– Ладно, спасибо. – Антон открыл дверцу.

– Антон Владимирович…

– Ну?

– Мне про это завтра говорить?

Антон подумал.

– Пока не надо.

В дежурной части «восемьдесят седьмого» царил нормальный для этого времени бедлам. Сквозь толстое стекло, отделяющее дежурку от лестницы, Антон разглядел, как Костя Новоселец, грамотный и спокойный дежурный, невозмутимо пытается одновременно разговаривать по двум телефонам и разъяснять лиловой гражданке в кокетливо надетом берете причины задержания ее пятидесятилетнего бой-френда. Получалось у него довольно неплохо. Со стороны «аквариума» неслись леденящие душу вопли с требованиями «прекратить беспредел», «предоставить адвоката», «отправить всех ментов в космос» и т. д. Второй и третий этажи обезлюдели уже давно. Кадры, бухгалтерия, штаб и прочие основные службы отдела в изнеможении разъехались после напряженного трудового дня. На четвертом этаже, в отсеке розыска жизнь била ключом. Он толкнул дверь в кабинет Ледогорова.

– Хорошо, что ты пришел, Антон. – Максаков откупоривал пистолетом пивную бутылку. – Надо в адрес съездить. Поможешь?

Полянский и Андронов развалились на еле дышащем диване. Кабинет был двойной. Из дальнего отсека доносился храп.

– Я же сказал: без проблем. – Антон принял из рук Михаила бутылку и кивнул на дверь. – Там кто?

– Сашка, – Серега Полянский вздохнул, – с кладбища приехал.

Антон хлебнул. Пиво было свежее и неожиданно холодное.

– Получается чего? – спросил он у Максакова.

– Класс! – Максаков залпом опустошил свою бутылку наполовину. – Я всю жизнь ждал этого момента.

Он достал сигарету.

– Это я о пиве. Получается, что мужик, который художника нашел, – это его ученик. Он вчера около половины двенадцатого решил зайти, забрать какие-то кисти. Дверь была открыта. Вдруг сверху спускается парень. Невысокий, черноволосый. Мужик его раньше видел у убитого дома. Тот с ним в больнице познакомился, месяц назад. Называл Витей, или Афганцем. Этот Витя нашему свидетелю и говорит, что беда страшная – Юру убили. Юра – это покойный. Свидетель говорит, что надо милицию, а Витя объясняет, что нельзя – на нас подумают, что сматываться надо. К слову, свидетель по его словам был «слегка выпивши» – семь кружек пива. Короче, выходят они из мастерской, и Витя достает полбутылки водки и предлагает помянуть. Мужику, несмотря на хмель, жутковато, но отказаться он еще больше боится. Они заходят в бистро на углу Пестеля и Литейного, оно ночное, начинают выпивать. Тут до них докапываются: место приличное – распивать приносное нельзя. Витя лезет в бутылку. Скандал. Свидетель под шумок линяет. Утром приходит в себя, заявляется в мастерскую. Потом бежит в милицию.

Максаков затушил бычок о батарею.

– А больница… – начал Антон.

– ВМА. Книга больных на отделении. Гималаев с запросом уже улетел.

– Время – двенадцатый час. – Максаков усмехнулся и отпил из бутылки.

– Это же военные. Я позвонил дежурному. Разъяснил важность вопроса. Кстати, вот…

Китайский «Панасоник» на столе противно запиликал. Максаков взял трубку:

– Да. – Он улыбнулся. – Отлично. Возвращайся.

– Не томи. – Полянский потянулся, сидя на диване.

– Градусов Виктор Липович, тысяча девятьсот семьдесят первого года рождения. Адрес: Альпийский, девять, квартира сто двадцать девять.

Максаков вырвал из блокнота листочек и протянул Андронову:

– Пробей на всякий случай. Стас пересел за стол:

– Пароль какой?

– Орел.

Антон повернулся к Полянскому.

– А ты как завис?

Серега скривился:

– По-глупому. Я выдернул Фалеева. Ну помнишь, по часам. А он, пьяный в хламину, возьми и поколись. Явку написал. Даже мужика указал, кому часы продал. Женьке-таксисту с Гродненского. Он сегодня в ночь. Следак, уродец-Васюков, полшестого домой собрался. Без вешдоков даже слушать ничего не хочет: «Нет судебной перспективы». Вот сижу жду, когда Женька утром спать приедет, в надежде, что он еще часики не скинул.

– А Фалеев?

– В коридоре на «браслетах» спит. Васюков его отпустил. В дежурке орут: «Проверки из главка и прокуратуры, три часа, и все». А он прописан в Подпорожском районе. Что я его по лесам искать потом буду?

– Алло, девушка. – Лицо сидящего за телефоном Андронова приняло мечтательно-сладкое выражение. Он дозвонился в адресное бюро. – Это Орел беспокоит.

В следующую секунду его лицо мгновенно скисло, затем стало мрачно-свирепым.

– Сколько времени? – вкрадчиво спросил он, вешая трубку.

– Десять минут первого. – Игорь Гималаев, стоя в дверях, отряхивал с куртки дождевые капли. – Миш, я прибыл. Машина внизу.

– Уже десять минут восемнадцатое ноября, – Андронов потряс в воздухе листочком с паролями, – дорога – Новоржев. Она мне говорит: «Ты-то, может, и орел, а пароль другой». Опять дозваниваться. У них сейчас вообще перерыв.

– Сам виноват. – Максаков протянул Гималаеву сигарету. – Игорь, зайди в сорок пятый, там Ленка свидетеля еще допрашивает. Пусть обыск выпишет на Альпийский. Ночь все-таки.

– Чего, Ленка еще здесь? – удивился Антон.

– Ну, третий час допрашивает. Дотошная.

– Это пока незамужняя, – авторитетно заявил Полянский, – потом тоже будет на все плевать, чтобы быстрее домой уйти.

– Не скажи, – возразил Максаков. – Зампрокурора нашу бывшую помнишь? Орлову? «Съели» которую? Она еще скрупулезнее, а у нее сын в третьем классе. Ленка у нее училась.