– Ты когда-нибудь видел инициалы из трех букв?

– В каком смысле?

– Да не в матерном. На, смотри. Антон взял паспорт. Выдан в Улан-Удэ.

Саханов Грлтэ Даши Дандокович. Бурят. Вложена справка, выданная Саханову Г. Д. Д. Он вернул документ.

– Прикольно.

– Я вообще об именах и фамилиях скоро смогу книгу написать. – Костя откинулся в кресле. – Насмотрелся. Вот ты знаешь, что есть такое русское имя – Лип? Я только сегодня узнал.

Антон усмехнулся:

– Я тоже.

Он повернулся и пошел к лестнице. Постояв на первой ступеньке пару секунд, вернулся:

– Костя, а ты где это имя услышал?

– Задержанный был с утра, – Новоселец посмотрел в журнал, – Градусов Виктор Липович. Стало быть, отец его…

– Открывай быстрее. Когда ты его отпустил? – Антон ворвался в дежурку, размахивая руками. – Где его взяли? За что?

– По «мелкому», у «Чернышевской», кажется… еще утром… Я его целый день развозил: в вытрезвитель, в суд, в «приемник» на Захарьевскую… А чего он тебе…

– Где он сейчас, Костя? – Антон с трудом сдерживался, чтобы не кричать.

– В третьей камере. На Захарьевской дезинфекция. Сказали завтра привозить.

– Его повязали в шесть двадцать, когда он писал на тротуар. – Антон сидел на столе и болтал ногами как первоклассник, рассказывающий «страшную» историю. – То есть, когда обнаружили труп, осматривали его, устанавливали, ездили по адресам, Градусов был здесь. Не все время, конечно. До обеда в вытрезвителе, потом в суде, где за неповиновение постовым получил семь суток, и опять здесь. Круто, да?

– В сводке напишут, – продекламировал Андронов, – в результате проведенного комплекса оперативно-розыскных мероприятий под руководством начальника РУВД…

– До сводки еще дожить надо, – прервал его Максаков, – ножа нет, как убивал – свидетелей нет, в трезваке, надо полагать, его заботливо загнали в душ, так что на нем следы если только на одежде.

– Его же видел этот… Ученик.

– Ну и что, пришел, увидел труп, испугался: судимый – будут подозревать. Отпечатки – так он там бывал. Короче, надо его разваливать.

Дверь отворилась. Игорь Гималаев вошел и, шумно выдохнув, взял со стола сигарету.

– Ну?

– Чего «ну». Пришел, увидел труп, испугался: судимый – будут подозревать и тэ дэ.

Антон усмехнулся:

– Как по нотам.

– Накаркал, блин. – Максаков сплюнул. – Который час?

– Ровно три.

– Ну чего? Будем делиться по парам и душить его. До утра хотя бы.

– Чур, я с Игорем начинаю. – Андронов поднялся.

– Мне все равно. – Антон пожал плечами.

– А запрещенное Женевской конвенцией оружие применять будем? – Полянский кивнул на отсек, где спал Ледогоров.

– Ты что, садист? Он умрет раньше, чем успеет признаться.

За Андроновым и Гималаевым хлопнула дверь.

– По сколько работаем? – Антон встал.

– По часику, я думаю. – Максаков прислонился к стене, закинув ноги на стол. – Я у себя подремлю. Свистнешь?

– О’кей.

Кабинет находился с подветренной стороны, и здесь было еще более промозгло, чем у Ледогорова. Антон пожалел, что заранее не включил рефлектор. Воткнув штепсель в розетку, он сдвинул стулья и лег, не снимая куртки и ботинок. Темнота дышала холодом. Ее ледяные пальцы щекотали плечи и спину. Кто-то прогрохотал по коридору. За стенкой, у Полянского, бубнил приемник. Сон не шел.

Антон вспомнил, как раньше, возвращаясь с ночного дежурства домой, он принимал душ, выпивал бутылку пива и, забираясь в чистую теплую, пахнущую крахмалом постель, проваливался в сладкую негу. Раньше… До того как перестал спать… До снов… Когда еще белье было белым… Глаза постепенно привыкали к темноте. Он с усилием закрыл их. Закружились, завертелись разноцветные круги. Зашумело в ушах. Покачнулась и поплыла прочь действительность. Все белое-белое…

– Доктор, я хочу домой.

– А где ваш дом?

– Не знаю…

Дверь содрогалась от стука.

– Подъем, Челышев! Нас ждут светлые подвиги!

Он посмотрел на часы. Время летело стрелой. Прошло уже больше часа. Тусклый свет коридорных ламп прожектором бил в глаза.

– Ну у тебя и рожа. Иди сполоснись. – Максаков сунул ему в рот сигарету и щелкнул зажигалкой. – Немножко допинга.

Никотиновый дым наждаком прошелся по легким. В голове прояснилось. Вода текла из крана тоненькой струйкой и пахла металлом. Тем не менее она принесла облегчение. Мысли окончательно вернулись на свои места. Восстановилась способность соображать.

– Ты из тех, кому лучше вообще не ложиться, если ненадолго. – Максаков ждал в коридоре. – А я наоборот – хоть пятнадцать минут, а уже легче.

– В каком он?

– В сорок восьмом.

У Игоря Гималаева были красные воспаленные глаза. Едкий сигаретный дым до отказа наполнял маленький кабинет. Окрытая форточка погоды не делала. Свет был таким же блеклым и слабым, как в коридоре. Старшина явно экономил на лампочках.

Градусов, сгорбившись, сидел на выдвинутом в центр стуле. У него было неприятное, словно сломанное посередине лицо, кривящийся книзу рот и большие, темные, пронзительные глаза, совершенно не гармонирующие с остальной внешностью. От него несло потом и страхом.

– Ты пойми – ты уже сел. – Стас Андронов сидел перед ним на корточках. – Сейчас вопрос: не «ты или не ты», а почему, за что и при каких обстоятельствах. Тебе сейчас надо решать: не «сидеть или не сидеть», а сколько сидеть и как сидеть. А это, – Стас развел руки, – зависит и от нас тоже. Неужели ты думаешь, что я с судьей Машкой не договорюсь, если я с ней вместе учился и водку пил.

Антон усмехнулся: по рассказам, судья Машка, она же Танька, она же Светка, она же любое другое женское имя, являлась любимым «коньком» Андронова при работе с клиентами. Видимо, все судьи женского рода в городе заканчивали пединститут, причем в один год со Стасом. Впрочем, подозреваемые не вдавались в такие тонкости.

– Ну что наш друг? – Максаков сел на край стола. – Не понимает?

– Не, – Стас поднялся, – не понимает.

– Да все он понимает, – подал голос Гималаев, – он просто над нами издевается. Он крутой. Да? Витя? Он ментов на… вертел.

– Я вовсе не издеваюсь, – голос у Градусова ломался, – я правду говорю. Почему вы мне не верите? Я же к Юрию Михайловичу хорошо относился. Я его уважал. Я не мог бы его… – Он замолчал и склонил голову. – Ну докажите, что я невиновен. Пожалуйста, поверьте мне.

– Смена караула? – Андронов посмотрел на Максакова. – Можно тебя на секундочку?

Антон тоже вышел в коридор.

– Покололи? – Серега Полянский закрывал свой кабинет.

– Как же, на пятьсот восемьдесят шесть эпизодов. А ты куда?

– У меня же таксист.

– Так полпятого еще.

– Он говнистый. Мне его надо у парадной перехватить, а то потом двери не откроет, а обыска у меня нет.

– Справишься?

– Я с Савенко, с участковым, договорился. Он поможет.

– Удачи.

– Вам также…

Лицо Андронова было озабоченным:

– Слушай, Миша, я начинаю думать: а может, это не он?

– Почему? – Максаков прислонился к стене.

– Он трясется весь. Говорит, что понял, что уже сидит. Чуть не плачет, но ни в какую. По идее, давно уже должен был поколоться.

– По идее, я должен был работать нотариусом.

Антон и Стас улыбнулись одновременно. Эту присказку Максакова знали все.

– Он, представляешь, мне говорит: «Шарапов, докажи, что я невиновен!» Может, он, конечно, хороший артист, но…

– Может. – Максаков оттолкнулся от стены. – Одежду смотрел?

– Так не видно. Кожа. Утром снимем. Экспертиза покажет.

– Через месяц. И где мы его будем искать?

– А почему он «афганцем» представлялся? – спросил вдруг Антон.

– Не знаю. – Андронов удивленно посмотрел на него. – Это часто бывает. Для крутости. А что?

– Так, мысля одна. – Антон расстегнул «ковбойку», обнажая бело-голубые полоски тельняшки.

– Театр хочешь устроить? – понял Максаков.

– А что мы теряем?