Нервно, звонко сглотнул слюну Роман:

- Я тебе не дам этого сделать.

- Может, и тебе всадить заодно? - бешено рявкнул, обернувшись и возведя, уставив дуло уже в сторону своего "товарища".

"Я люблю тебя", - испуганно, вором, под раскаты взорвавшегося шума, перепалку изуверов, шепчу прощальные слова, искренне молясь, чтобы все же Пахомов услышал меня.

- Стреляй! - дерзко. - Уж лучше сдохнуть здесь, сейчас, чем потом... остаток дней ощущать себя таким же трусливым, мерзким дерьмом, коим являешься ты.

Желчно, бесовски захохотал Горбатый в ответ:

- На понт берешь? Думаешь, не выстрелю? Пожалею? Зря, с*ка! ЗРЯ! Мне по*** на тебя, на нее! На все эти ваши сопли... по поводу совести и спасения души! Ад? Оглянись, "праведник", м**ь твою! Мы давно в нем живем, варимся в котле! Просто не поняли, в какой момент сдохли! Так что... либо ты разворачиваешься - и уе**ваешь отсюда - и чтоб я больше никогда тебя не видел, или ляжешь рядом с ней. Как и хотел... когда-то.

Обмер. Не шевелится Казанцев. Но и против... больше претензий не выказывает.

- ЖИВО! - будто принимая его сомнения, безучастность за смирение, подчинение его воли и воли обстоятельств, неотвратимости исхода, резво решает все за него.

Пронзительное мгновение сгорания принципов в пламени позора и страха - и дернулся, ступил шаг на выход. Вдруг шорох, волнение. Стук. Выстрел...

Не поняла даже, как хлопок, глухой удар отдернул меня назад. Рухнула на пол. В груди резко запекло, щупальцами расползаясь ноющих, тянущих ощущений по сему телу, нестерпимая боль разорвала сознание. На черном полотне реальности зашевелились черви искр. Задыхаюсь. Сердце колотится, что дикий, взбесившийся зверь, мечась в клетке из цепких прутьев ребер. Звенит в ушах. В голове дурман крутит свою карусель, застилая отчаянием реальность. Чувствую, как холодеют, немеют мои конечности. Первородный страх кубарем пускается по жилам, заливая окаменевшие мышцы смиренным онемением, рождая где-то в груди целое пламя невысказанных чувств, немного, подавленного крика и невыплаканных слез.

- Лиза! ЛИЗА, б***ь! - что-то дрогнуло внутри меня, встрепенулось, но лишь на миг. Сил среагировать вовсе нет. - Лизонька, девочка моя!

Ухватил, утопил мое лицо в своих теплых ладонях. Глаза в глаза.

Родные, нежные, некогда такие шаловливые и веселые озера - целый океан, вселенная моей беспечности, радости, любви. Утонуть... я хочу утонуть в них, чтобы в конечном счете там навсегда раствориться. Навеки остаться в них... И никто, и никогда... больше нас не разлучит. Я буду твоей, в тебе... вторить своей душой твоей сути.

Тянусь... смело, слепо... будто за воздухом. Прилипаю прощальным поцелуем к губам - вкус... хочу в себя вобрать твой вкус, терпкий, сладко-соленый, дурманящий, навсегда его оставить в себе, в своей памяти... в умирающей плоти... и в уходящей душе. Поддаешься на миг - но я уже отстраняюсь, не имея больше сил удерживаться подле... И снова глаза в глаза. Слезы капают с твоих ресниц мне на лицо, обжигая кожу.

И все, что могу сказать... это нелепое:

- Прости...

Еще мгновение, еще рывок - и сиганула... с головой, без сожаления... в твой взгляд - теряя себя навсегда.

Посвящаю "Розовым снам" из роман а

"Лоскутные розы" Е. Миллер , которые и навеяли мне сие странное сновидение .

***

Шаткий, мощенный из досок мост. И, казалось, не через реку он перекинут, и не через озеро... а через непроглядной дали... целое море, выливающееся за горизонт.

Люди, толпа людей, но не общим сплоченным телом, а рассыпаны - лениво тащатся, каждый утопая в своих думах. С работы - домой. Час пик. Да только на небе - не закатного светила переливы, а темный бархат, усыпанный звездами. Ночь.

И мы идем... прём против "течения": я и Инка. Манит нас та неведомая даль. Манит. Вот только ходу нормального впереди нет: деревянные плиты лишь здесь, около нас, у берега; и где-то там еще, далеко-далеко, у самого горизонта... что и не достать дотуда - не допрыгнуть... И между этими островами - отнюдь лишь голые балки-опоры, горизонтальные, тянущиеся бесконечными рельсами, навесом, вдаль. Другим - ни по чем: идут в нашу сторону... неведомым образом легко преодолевая эту преграду.

А мы стоим - мнемся, не решаемся.

- Да уж... и вправду, "роковой мост", - задумчиво шепчет подруга.

Бросаю взор около: справа - тоже мост, вот только он целый, толковый, крепкий; слева - еще больше разрушен, нежели наш.

- Роковой? Погоди... как "роковой"? - недоумеваю. - Какой из них? Разве не тот? - киваю в сторону руин.

- Не знаю... - виновато прячет взгляд.

Ходит, бродит по краю настила, по балкам вперед-назад эквилибристом, дразня темную, непроглядную пучину, в которую упади - и не выберешься уже никогда.

И вдруг один из прохожих (молодой незнакомый мужчина, с длинными русыми волосами, вид - усмиренного бунтаря, рокера) метнул на меня взор, отчего и я его приметила, различила среди безликой толпы:

- Этот - и есть... - будто громом голос.

- Как этот? - взорвалась я искренним, откровенным шоком, тотчас утонув в прозрении: отчего же тогда столько людей собой глупо, слепо рискуют... играя с проклятием?

Смолчал, не ответил. Более того - не захотел больше проявлять участия. Отвернулся. Слился с теменью - и пошагал прочь, не оборачиваясь.

И снова взор устремляю на подругу: но не надо слов - сама поняла и подчинилась та.

Живо срываемся на бег - и, будто земля под ногами горит, мчим на берег. Затесываясь среди толпы... через дебри - в сторону сердца города, в сторону дома.

Вот только теперь осознаю: я - босая, и на теле - лишь длинная, белая ситцевая ночная сорочка. Холодно, дурно, стыдно... И даже ступать приходится осторожно, с опаской. И не так колет сухая трава или студит ноги холодная (хоть и пропитанная летом) земля, и не так сор под ногами смущает (отходы, пакеты, окурки), взывая к брезгливости, как стекло - много битого стекла, то и дело норовящего вонзиться в плоть и раскромсать оную до крови, до кости, заражая... и без шансов убивая.

Замечаю впереди себя пожилого мужчину: ловко пробирается среди зарослей по шальной тропинке в сторону жилых домов. Предусмотрительно, хитро следую за ним - за мной же покорно мчит и Инка. Он - мой поводырь, я - ее. Незнакомцу проще, на его ногах - обувь: ботинки, подошва плотная, крепкая. А потому смело рвет вперед, мне же - каждый сантиметр дается тяжко: до дрожи пробирает угрозой.

Еще шаги, еще усердия - и прорвались, ступили на не менее холодный, но гладкий... нежный, твердый асфальт - уверенной походкой, поступью вперед. А поводыря уже и не различить среди полумрака: ночь сожрала очертания, не уступая даже фонарному, медовому свету.

Нестрашно. Сама справлюсь! Сама отыщу наш с Инкой путь! Это здесь наши с незнакомцем кривые дороги пересеклись, наслоились друг на друга, пока от моста через дебри на свет, на твердынь не вышли. А дальше - а дальше у каждого свое предназначение, свой конечный пункт!

Я сама справлюсь - я сама нас спасу!

Срываюсь на бег - уверенно мчу вперед. И вдруг - замечаю на обочине незнакомую женщину с дочкой. Стоят, смотрят на меня в испуге. И почему-то я начинаю орать, дико, отчаянно, взмолившись:

- Помогите! Помогите ей! - тычу рукой куда-то назад вполоборота, в сторону своей Инки, туда, где она за мной слепо, безропотно летит.

- Помогите! - слышу, вторит мне ее голос.

Вот только этим двум всё равно, более того - они боятся нас, отворачиваются, обособляются, жаждут сбежать.