«А если по пихте попробовать?» — подумал Ванюшка.

Рядом с великаном росла пихта. Она высохла. Ветер с корнем вывернул ее из песка и толкнул в лапы могучего соседа. Вот и стоят они уже который год будто обнявшись, пышущий здоровьем великан и сухая, поджарая пихта, почерневшая под солнцем, дождями и снегом.

Отойдя чуть в сторонку, Ванюшка аккуратно положил ружье на траву под молодыми березками и стал взбираться вверх по пихте, обламывая сухие сучья сапогами. Вот ему удалось дотянуться руками до первой лапы кедра, похожей на мохнатое зеленое крыло сказочной птицы. Здесь его никто не разглядит. А у него какой обзор великолепный! Увидит он отсюда, куда направятся золотоискатели, приметит ориентиры и порожняком скоренько их догонит. Они вон как нагрузились, еле тащатся. А у Ванюшки только ружье. Но только командор устроился поудобнее на лапах кедра, как показалось двое людей. Один был в короткополой шляпе, не боящейся дождя, и кожанке, стянутой патронташем. Другой в замызганном кургузом дождевичке и кепчонке с переломленным козырьком. Оба с ружьями. Тот, что в кожанке, выглядел солидно, держался уверенно, командовать, видать, привык, распоряжаться. А второй похож на портового грузчика из книжек Куприна, амбал форменный. Лицо широкое, губастое, на одутловатых красных щеках и двойном жирном подбородке густая седая щетина.

— Ухайдакался как сивый мерин! — Он как палку швырнул на траву свое ружьишко, сбросил с плеч здоровенный куль на лямках, приспособленный под рюкзак, и, шагнув к ближней лесине, потерся об нее спиной, как это делают лошади, когда им почесаться надо.

— Меньше надо было утром лакать! — сухо мыркнул тот, который в кожанке, обстоятельно располагаясь под кедром, стоявшем метрах в тридцати от Ванюшкиного.

Лицо у него привлекательное, интеллигентное лицо: русая ухоженная бородка с курчавинкой, усы аккуратно подстрижены, нос с горбинкой. Выглядит он свежим и бодрым, полным сил, не в пример своему рассолодевшему партнеру. На глазах солнечные очки в красивой оправе и ружье богатое: три ствола. Два больших рядом вверху и под ним еще тонкий ствол для стрельбы пулями по крупному зверю. Знатное ружье!

Он улегся под кедром в тенечке, закурил не спеша. Амбал тяжело рухнул возле своего мешка метрах в трех от него, развязал тесемки и вытащил полиэтиленовую розовую канистру, емкостью никак не меньше ведра.

— Освежиться не желаете, Профессор?

Ванюшка не уловил тона, каким были сказаны эти слова — не то уважительно, не то чуть-чуть насмешливо.

Профессор отмахнулся молчком. Он с наслаждением покуривал свою сигарету — длинную как карандаш. Лежал на спине и глядел на разброшенные над ним могучие лапы кедра.

— А то хлестнул бы полстакашка с устатку? — продолжал угощать верзила, наливая из канистры в литровую кружку.

Теперь Профессор даже не счел нужным пошевелиться. Краснолицый амбал отвернулся и слегка поболтал канистру, определяя, много ли в ней еще осталось. Затем очистил луковицу с зелеными перьями — большую, с гусиное яйцо. И не выпил, а вылил с маху из кружки все до капли в свой губастый рот, крякнул удовлетворенно и заткнул рот луковицей.

— Хорошо пошла! — похвалился Профессору, когда прожевал. — Напрасно ты нос воротишь. Хлестни, приживется!

Опять не получил ответа. Но это, как видно, не очень его огорчало, он с аппетитом похрустывал луком, отломил от булки большой ломоть хлеба, который, однако, медлил откусывать, раздумчиво поглядывая то на канистру, то на кружку.

Между тем Антошка со своим другом уже достигли середины пустоши, а эта парочка и не собиралась уходить.

«Все у меня через пень колоду!» — горько подосадовал на себя Ванюшка.

Густая крона кедра надежно укрывала его от глаз пришельцев. Здесь не то что человек — медведь мог свободно спрятаться. Лишь бы шумом невзначай себя не выдать. Да еще самое главное: ружье Ванюшка на земле у березок оставил. Не спрятал, просто положил. Вдруг они на него наткнутся? Сообразят, что ружье оставлено тут недавно, начнут, чего доброго, искать хозяина.

Что за люди? Откуда их принесла нелегкая?

Верзила все же до хлеба не дотронулся. «Еще пить будет!» — догадался Ванюшка. А это значит надолго застрянут тут. Будто нарочно их кто подсунул, чтобы Ванюшка на кедре закапканился! Вот она, черная полоска-то начинается, невезуха…

Профессор, все так же лежа на спине, закинул одну ногу на другую. Очки на глазах. Так, очевидно, ему удобнее думать. Обижается на этого алкаша.

Одет уж очень заковыристо: на ногах какие-то высокие красные ботинки, зашнурованные на щиколотках. Кожанка почти новая. Светлая рубашка из-под куртки выглядывает. Легкая курточка, летняя. Он ее не снял, а только расстегнул. Снял патронташ, чтобы не мешался.

Верзила дымил. Но во рту у него была не сигарета и не папироса, а самокрутка толщиной в патрон двадцатого калибра. Не выпуская ее изо рта, он потянулся опять к канистре, решительно вскинул ее рывком. Услышав бульканье жидкости, бородатый опустил ноги и приподнялся слегка, опираясь на локти.

— Последняя, Профессор! — осклабился верзила. — Не повредит. Я свою мерку знаю.

Мы с Кольчей высоко вскарабкались на скалы и лежим на карнизе, который я приметил еще снизу. Карниз этот как бы уползает под козырек: над ним нависла огромная серая глыба, разрисованная ржавыми потеками и лишайником. Когда мы карабкались сюда, у меня все время было такое ощущение, что даже камни и те от пожара уже раскалились, как банная каменка. Плесни водой — зашипят.

Лощина утонула в смрадном горячем дыму.

— Мишаня, а ты — на уровне! — отдышавшись, пробормотал Кольча.

— Брось ты! — небрежно кинул я и подумал: «Будешь на уровне! Если жить охота…»

Все же мне приятно было услышать похвалу от Кольчи. Она как-то поднимала меня в собственном мнении о себе. Уж если честно признаться, то я и сам не ожидал от себя такой быстрой реакции и сообразительности, которая появилась у меня на пожаре. (Хотя и промашку дал — надо было сразу на гору бежать.) Радостно мне было сознавать, что я хотя и перетрусил порядком, но головы все же не потерял. Значит, я не какой-нибудь ахалам-балам, а все же здраво мыслящий человек, не лишенный некоторой храбрости.

Пожар уже подкатился к тому месту, где мы летяжек видели. Красные гривы огня, извиваясь, захлестнули всю лощину от горы до горы. Там, где стоят зеленые кедры, они замедляют свой бег, а по сухостою несутся во всю прыть. Живые деревья, накрытые огненным валом, взрывались гулко и с треском швыряли в небо клубы дыма и смрада. Кедры горят ярче и жарче всех деревьев. Острой болью резануло нас с Кольчей по сердцу, когда умирал раскидистый исполин на опушке, оказавшийся ближе всех к нам. Сучья его огонь слизнул в один миг и фонтаном рванулся высоко вверх.

Трах!

Будто пушечный выстрел прогремел. Толстый ствол кедра раскололся пополам от комля до макушки и грохнулся в разные стороны. Тучи искр взметнулись в небо.

Кольча вскрикнул так, будто на колючку боярки наступил босиком.

— Ох, гадство! Сто лет надо ждать, пока такое дерево поднимется!..

Он уже нисколько не сомневается, что тайгу подожгли Антошка и дружок его. Зачем? Ванюшку заметили ну и решили шугануть, пустили красного петушка.

— Да ты нос не вешай! — утешает меня Кольча. — Командор не пропадет!

Пожар на убыль пошел. Огненный вал изогнулся, сломался весь, подчищая в лощине все живое, что еще не успело убежать, улететь, уползти и ускакать. Звери и птицы скопом кинулись за речку. Общая беда точно сдружила их всех, позабыли про тысячелетнюю вражду. Сверху нам хорошо видно, что делается на берегу. Никому бы я не поверил, если бы собственными глазами не увидел, как бегут рядом бок о бок исконные враги колонок, два соболя и стайка белок. Бегут и ни малейшего внимания друг на дружку не обращают. Будто ни они, ни предки их никогда не пускали кровь друг другу, не закусывали друг другом, не рвали шубки… А волк, прижав уши и вытянув хвост поленом, догнал чуть живого от страха зайчишку с подпалиной на боку и даже головы в его сторону не повернул. Одна обжора росомаха решила половить рыбку в мутной воде, поживиться, пользуясь случаем. Эта вместо того, чтобы за речку плыть, забралась на сучкастую сосну, одиноко стоявшую в молодом ольшанике у берега.