На луговине пышное разнотравье, но теперь уж надо только ползком продвигаться, на четвереньках. Внизу-то хорошо прятаться, а вверху метелки у пырея реденькие, и ветерок все время валит их, гнет к земле.

— Дай сюда! — взял я у Галки бинокль.

Мы остановились и стали оглядываться по сторонам. Не наблюдает ли за нами откуда-нибудь Гурьян? Ведь бородатый все время ходил с ним в паре. Где он своего амбала оставил?

А у сосны картина не меняется: Кольча по-прежнему сидит в некотором отдалении от Профессора, и они вроде бы мирно беседуют. Надо же!

— О чем можно с ним разговаривать? — передернула плечами Галка.

Для меня это тоже было загадкой тягостной.

Я немного осмелел. Чем же я хуже Галки, если уж на то пошло? Неужели я ей должен уступать? Я поэтому и бинокль у нее взял, чтобы дать понять: руководство всей операцией на себя беру. И демонстративно ползу теперь первым. А она перечить не стала, ползет за мной.

Время от времени я делаю передышку и осторожно выглядываю из травы. Это мне нужно для того, чтобы не потерять направление и поглядеть на бородатого. Тот принялся что-то оживленно втолковывать Кольче. Мы сейчас видим их сбоку.

У Ванюшки нашего в это время своих страхов некуда было девать. Поглядев на карту и компас, он понял, что подходит к Гнилому нюруту. Началась цепочка маленьких узких озерков, которая примыкает к нему почти вплотную.

«Миновать бы его поскорей», — думал Ванюшка. Что-то уж больно хаманят, ругательски ругают это озеро эвенки. Много слышал Ванюшка о нем страшных историй, и трудно понять, где небылицы в быль переходят.

Говорят, что злой дух созывает сюда гостей со всех волостей и эта нечисть устраивает в вонючем мочалище свои гульбища. Кто сейчас этому поверит? Да никто. Но почему-то даже птицы и те стараются облетать поганое озеро стороной, не подходят к нему звери и не то, чтобы рыбешку какую ни на есть, — букашку в черной воде не увидишь, личинку, головастика…

Зимой Гнилой нюрут не замерзает даже в самые лютые морозы, смердя удушливым паром. Капелька этой испарины попадет на одежду и разъедает ее насквозь, как серная кислота. На кожу зверя или человека попадет, образуются долго не заживающие язвы.

Гнус и тот мрет у этого страшного озера. Ни мошкары, ни комаров, ни паутов-оводов не видать.

Справа от Ванюшки был лесистый бок крутой горы, а слева тянулся камыш, за которым из подернутой желтым «лягушечьим одеялом» воды торчала осока. Таинственный и молчаливый пихтарник на горе сомкнулся стеной, и казалось, что это не гора, а осклизлый зеленый камень высится. К тому же и дождик начал накрапывать.

Бежавший чуть впереди Дружок замер вдруг, повел ушами, повернулся назад. Оттуда донеслись до Ванюшки чьи-то голоса. Какие-то люди шли вслед за Ванюшкой. И были они совсем близко…

Бежать вперед? А если и там кто-то есть?

Ванюшка подхватил Дружка на руки.

— Нишкни! — шепотом попросил не лаять и, прижимая к себе, полез на гору в пихтарник, продираясь с трудом сквозь переплетенные лапы деревьев.

Я полз затаив дыхание. И скорее даже не слышал, а чувствовал, что Галка не отстает от меня. Шум ветра, шелестящего травой, скрадывал все звуки.

Все ближе мы подползаем к сосне, под которой сидят бородатый и Кольча. Перед нами маячат теперь их спины. Ничего не могу понять: Профессор вроде бы и не думает уводить куда-то Кольчу. Он будто даже рад не рад, что встретился с ним: так увлеченно что-то рассказывает ему, и до нас иногда долетает его веселый голос. А вот слов разобрать никак нельзя пока. Ветер!

Решимость моя тает с каждым метром, на который мы продвигаемся вперед. А Галке хоть бы хны, ползет следом за мной и даже поторапливает меня, подталкивая стволом ружья. Неужели ей нисколько не страшно? Отчаюга, знаю это давно. Но никогда не думал, чтобы вот так можно переть на рожон. У меня даже злость на нее закипает, будто она в чем-то виновата.

До сосны остается всего ничего — метров шестьдесят, пожалуй. Ружье бородатого все там же стоит, у ствола сосны. Кольча, видать, ожил, начал уж что-то доказывать Профессору, размахивая руками. Однако сидят они не рядом, а также, как и сидели, — шагах в трех-четырех друг от друга.

— Давай! — слегка дернула меня за голенище сапога Галка.

Не сбавляй, дескать, ходу! Не робей, Мишаня.

Я не спускаю глаз со шляпы Профессора. Сколько уж мы к нему подбираемся, и он ни разу даже не оглянулся. Что за беспечность такая? Разве он не знает, что Кольча тут не один? Или ни во что уж нас не ставит?

Теперь наше продвижение вперед сильно замедлилось, и Галка уже не подталкивает меня. Ползти надо очень осторожно, чтобы не обнаружить себя. Вдруг этот бородатый услышит шорох или просто так возьмет да и оглянется?..

Я ползу по-пластунски, как нас в школе военрук учил. Весь с землей слился и то одной, то другой щекой к земле припадаю. Ружье в правой руке. Я тихонько выбрасываю его вперед, опираясь на локоть, подтягиваю левое колено и снова продвигаю ружье. Галка тоже хорошо ползет, из травы не высовывается. Нам повезло с травой, она выше коленей тут поднялась. А ползти надо так, чтобы ты весь распластался по земле, не коробился, горб и заднее место не выставлял. Ведь, когда ползешь, тебя так и подмывает приподняться на коленки, чтобы быстрее продвинуться. Но ты пластом лежи. В этом вся суть умения. Потому военные и назвали такой способ передвижения «ползти по-пластунски».

Кажется, подобрались. От сосны мы уже на расстоянии ружейного выстрела. Минуты полторы восстанавливаем дыхание. Потом Галка берет у меня из рук ружье. Теперь руки мои должны быть свободны. Я должен подобраться к сосне и утащить ружье Профессора. Тогда он будет в наших руках.

— Не струсишь? — чуть слышно шепчет Галка.

— Я?

— Нет, папа Карло!

— А ты?

— Я — нет!

— Ну и я — нет.

Но храбрость моя помаленьку растаяла, выветрилась, пока мы сюда добирались. Галка это почувствовала, испытующе глядит на меня.

— Ну чего ты?

Это не приказ. Галка просит меня, а не приказывает. Понимает, на что я иду.

— А если он услышит и оглянется?

— Я прикрою тебя! Буду держать его все время на мушке.

— Ползи ты, а я прикрою! — усмехнулся я.

— Понятно! — протянула она с ехидством и презрением.

Мне сразу стало не по себе.

— Он же меня укокошит!

— Да я ему шагу сделать не дам!

— Боюсь! — честно признался я.

«Ты на роль в кино стажируешься, ну и старайся!» — подвернулось мне вдруг зло на язык, но я ничего не сказал, хватило ума.

— А я, думаешь, не боюсь! — Галка протянула мне свое ружье. — На, держи. Оно картечью заряжено. Да не рассолодей тут!

Я медлил протянуть руку за ее ружьем. «Бери себя в руки, Миша!» пронеслось у меня молнией в мозгу.

— Гайдар в наши годы эскадрон в атаку водил! — тихонько, но с жаром проговорила Галка, и я понял, что не для меня, а для самой себя она это сказала, потому что стала расшнуровывать ботинки, чтобы легче было босиком подкрасться к ружью Профессора.

Мы прятались за пышно разросшимися кустами кипрея, и тут можно было даже сесть, если немного наклонить голову. Я так и сделал и лихорадочно начал сбрасывать сапоги.

— Смотри не проворонь! — бросил шепотом Галке.

На смерть, мол, иду и на тебя вся надежда, если что там случится, у сосны…

В ответ Галка так улыбнулась мне, как еще никогда и, наверное, никому не улыбалась и погладила меня по голове. Стыдно мне вдруг стало, ужасно стыдно: ведь могло случиться непоправимое. Да я бы себя всю жизнь презирал, если бы Галка поползла за ружьем к сосне, а я тут остался…

— Хватай ружье и скорей вправо отскакивай, — прошептала мне Галка, радостно улыбаясь. — Не загороди его…

Думаете, она обрадовалась тому, что не ей, а мне придется сейчас ползти? Плохо вы ее еще знаете! Гуранка есть гуранка. Галке приятно было сознавать, что я все же чего-то стою. Девчонки ведь очень здорово чувствуют, кому они нравятся, а кому нет. Мало радости, когда тебе симпатизирует какой-нибудь хлюпик.