И впрямь темно. Незаметные сумерки плавно и быстро перешли в поздневечернюю полутьму.

— А почему темно?! — столь же грозно удивился Вася-порученец, обращаясь в никуда. Столь же грозно, но значительно громче. Его слова были подобны божескому приказу «Да будет свет!», ибо незамедлительно в шале, на террасе, над бассейном и в декоративном кустарнике вспыхнул свет. Абажуры и торшеры в самом шале, светильники на террасе, маленькие прожектора над бассейном и круглые матовые фонари в кустах.

— Ура!! — вскричала в бассейне жизнерадостная молодежь.

— Ура! — поддержал их Владислав Фурсов и, скинув простыню, нырнул в бассейн.

— Какой непосредственный и веселый, а? — поделился с Олегом впечатлениями о писателе Георгий Федотович.

— Угу, — согласился Торопов, — как и его тесть Дмитрий Федорович.

Не стал расспрашивать про фурсовского тестя секретарь райкома: знал, кто такой Дмитрий Федорович, понимал, что не следует давать повод Торопову для шокинга местного значения, и поэтому обратился к Смирнову:

— Как, на ваш взгляд, Александр Иванович, работает наша милиция?

— Весьма оперативно, — поначалу доброжелательно отметил Смирнов и добавил: — Информирует партийные органы о речах и поступках некоторых, как ей кажется, важных, приезжающих в ваш район, площадь которого равна Бельгии.

— Бенилюкса, — по привычке поправил Георгий Федотович. — И откуда же у вас такие сведения?

— От вас.

— Не понял.

— А чего тут понимать? Фразочка-то по телефону о том, что я пока на партийном учете у вас не состою, сказана была мною капитану Поземкину.

— А ловко вы все сопоставляете! — похвалил Смирнова секретарь.

— Профессия у меня такая — все сопоставлять. — Смирнов встал, скинул халат и перед тем, как окунуться в бассейн, спросил: — Девицы-то на всякий случай? Вдруг московский мент по пьяни или глупости начнет к ним приставать с гнусными предложениями?

— Успокойтесь, Александр Иванович. Девушки наши скромные и переборчивые.

— Следовательно, на меня, старика, не клюнут? Гора с плеч! — Смирнов подмигнул секретарю и глянул на Торопова: — Олег, искупаемся? Ты помоложе, песни поешь, в милиции не работаешь, может, на тебя клюнут?

— Они на знаменитого писателя клюнули, — наблюдая за действием в воде, сообщил Торопов, но простыню скинул. — Что ж, Саня, в бой — отбивать!

Вдвоем они одновременно нырнули с борта и, хорошо ориентируясь в подсвеченной воде, поплыли почти по дну, маневрируя, чтобы не задеть, меж весело шевелящихся, как бы подвешенных, милых женских ножек. Прямо-таки подводный слалом. Вынырнули, наконец, помотали головами, осмотрелись.

Фурсов обучал блондинку с хорошей кожей стилю баттерфляй. Не подумав, Смирнов решил продекламировать известный хулиганский стишок:

— «Стиль баттерфляй на водной глади нам демонстрируют две…»

— Саня! — вовремя и не вовремя прервал его Олег. Блондинка, похоже, ничего не поняла, но Фурсов отреагировал сурово:

— Не ожидал я от вас, Александр Иванович!

— А я от тебя, Владислав! — тут же получил писатель от Олега: — Молодожен, а девушек хватаешь, как с голодухи.

— Владислав Константинович меня снизу слегка поддерживает! — вступилась за писателя блондинка.

— А можно я сверху? — двусмысленно предложил Олег.

— Сверху плавать не учат, — возразила интеллектуальная блондинка.

— Я вовсе не плавать учить вас буду!

— Какие вы пошлости говорите, Олег! — оживленно и бодро возмутилась блондинка.

А Смирнов уже плавал. Четыре раза в одну сторону, четыре — в другую. От стенки до стенки. Четыреста метров, минут двадцать. Устал. По лесенке выбрался на бортик, отряхнулся, как пес, вытерся неизвестно чьим полотенцем и вдруг ощутил, что он еще молод, здоров, как бык, и бешено хочет действия.

Но действовать ему не позволили. На террасу вышел тучный предисполкома и запретительно махая руками, объявил:

— Ужинать, ужинать, ужинать, ужинать!

…Предчувствуя, Смирнов за ужином тайно манкировал. Он умел это делать: пить воду так, что все опасались, как бы не перебрал с водкой милиционер. И наедаться не хотелось: уж больно хорошо было ощутить себя в стопроцентной физической форме. Ложку салата, чтобы тарелку измазать, кусочек красной рыбки — водку закусывал, кусочек медвежатины, кусочек птички… А горячее холую тихо вернул.

Остальные взбодрились прилично. Мужская часть, поддав как надо, уже с псевдоотеческими улыбками стала поглядывать на молодую комсомольскую женскую поросль. Но комсомолки жаждали эстетических наслаждений. Тоже хорошенько приняв, девицы разрумянились, возбудились и, забыв на вечерок табель о рангах, стали настойчиво и даже тиранически требовать:

— Теперь пусть Олег споет!

— Он новую песню сочинил про директора нашего леспромхоза!

— Олег, ну, Олег! Ну что вам стоит?

— Мужчины, ну, попросите и вы его!

Особенно стремилась к искусству блондинка, которая и в одежде была хоть куда. Она умоляюще смотрела на Олега, одновременно кидая требовательные взгляды на второго секретаря. Наконец, второй секретарь, взглядом же посоветовавшись с Георгием Федотовичем и получив молчаливое согласие, раздумчиво предположил:

— А почему бы вам, Олег, действительно не спеть?

— Гитару, братцы, с собой не захватил! — ликующе признался Торопов.

— Вася… — страдальчески позвал первый.

И был день второй. Была, была гитара! Возникнув как бы ниоткуда в руках Васи, она перекочевала на колени Олега, который с интересом профессионала осмотрел ее и, удовлетворенно хмыкнув, стал подтягивать колки. Наладив инструмент, он отсутствующим взглядом осмотрел всех и согласился:

— Ладно, — и, тронув струны, предварил: — «Деревянный самовар».

Олег пел, а Смирнов решил осмотреть, наконец, помещение. Драгоценное дерево, гранит, мрамор, бронза, хрусталь…

Кого, кого же должен осчастливить деревянный самовар? Покончили с деревянным самоваром. Начальники вежливо поаплодировали, сделав вид, что все так и задумано, а девицы опять взвились:

— Олежек, теперь «Баклан на стреме»! Ну, Олежек!

— Нет уж, нет уж! «Вася в бане»!

— «Штрафбат»! «Штрафбат»!

— «Цветы с Эльбруса»!

Оказалось, что наиболее передовая часть женского населения районного центра Нахта хорошо знакома с творчеством подпольного певца. Георгий Федотович с некоторым даже отвлеченным любопытством рассматривал своих дамочек.

— Сейчас бы песню спеть о подполковнике Смирнове, — мечтательно сказал Олег Торопов и посмотрел на подполковника Смирнова. — Но, к глубокому моему сожалению, я еще не успел сочинить ее. Неплохо бы она сейчас прозвучала, а Саня?

— Ты ее не сочинил, Слежек, — мягко напомнил Смирнов.

— Завтра сочиню, — пообещал Торопов и объявил: — «О вреде табака».

Все слушали о том, как директор леспромхоза бросал курить. Вдруг рядом со Смирновым возник Вася и, клонясь к милицейскому уху, прошептал:

— Вас, Александр Иванович, там Поземкин спрашивает.

Первый секретарь он потому и первый, что должен все видеть, все слышать, все замечать, все подмечать и делать выводы. Несмотря на порядочное отдаление, Георгий Федотович усек разговор Васи со Смирновым и спросил демократически негромко, чтобы не мешать песне:

— Что там, Вася?

— Поземкин, Георгий Федотович. Посоветоваться с Александром Ивановичем.

— И со мной, — принял решение секретарь и выбрался из-за стола.

Поземкин в холле стоял, хотя присесть где было: кресла у двух низких столиков, кресла у холодного сейчас камина. Поземкин стоял, потому что сидеть здесь ему было не по чину. Сел только после приглашения Георгия Федотовича:

— Садись, Поземкин. Садись и излагай.

Сидеть на краешке низкого кресла крайне неудобно, но Поземкин, понимая, что иначе нельзя, сел именно так. И руками развел, извиняясь:

— Излагать-то вроде бы и нечего, Георгий Федотович.

— Тогда сообщай, — подбодрил капитана благодушный секретарь.