— Вы могли заметить, коллега, — усмехнулся Милорадович, — что расспросить Соплю о чём-либо — задача, решаемая лишь в присутствии профессора Щепаньски. Приходится ориентироваться на внешние признаки.

— На какие же?

— Обратите внимание, как по-разному этот Сопля глядит на каждого из раненых. В капитане Багрове, несмотря на рану ноги, он ещё готов признать человека. Но рана живота — другое дело, не так ли?

— Неубедительно! — как отрезал Хомак.

А Веселина — убедило. То, как Сопля смотрел на Зорана Бегича… Это трудно описать, но люди так обычно смотрят на изысканную пищу. Выражал ли мутантский взгляд именно аппетит? Пожалуй, что и нет. Но признание Зорана съедобным — да, выражал.

Стало быть, таки убедительно, пусть и не для всех. Люди и людоедство… Первые до последнего надеются, что второе может существовать где-то далеко и отдельно от них. И всё же людоеды едят не кроликов.

Невольно вспомнилась лекция профессора Атанасова о каннибализме в мутантской культуре Чернобыльщины. Тот объявил, что слухи о людоедских практиках — сильно преувеличены. Но мог ли кабинетный учёный Атанасов сравнить слухи с реальным положением дел, выясненным на личном опыте? А двое его ассистентов — те могли бы, но пропали без вести в этнографической экспедиции. По малодостоверным слухам, обоих съели.

Чечича разыскали быстро — застенчивый македонец стоял сразу за ближней палаткой и словно бы ожидал, когда позовут. А вот мутанта Йозеф Грдличка высматривал по всему лагерю и ближним окрестностям — и еле нашёл. Оказывается, тот стоял в гуще зевак и пялился на раненых.

Известие, что мутант Сопля специально подходил поглазеть на Зорана, брату Горану почему-то совсем не понравилось. Хотя, казалось бы, что в том особенного? Не каждый день отважные герои сходятся в единоборстве со свиньями-мутантами, потому их опыт во всех смыслах поучителен.

Может, Сопля в тайне болел за свинью, а проницательному Горану о том шепнула верная интуиция? Жаль, интуиция не точный инструмент — теряйся теперь в догадках. А возможно и такое, что Сопля людям просто завидует, понимает ущербность своей расы, потому неудачам людей исподтишка радуется. Вот урод! Да, бывает и это — если не что похуже.

Горислав Чечич сжато изложил свои сведения о «Евролэбе». Молодец, не вдавался в излишние подробности — помнил о Зоране, что после суточных блужданий прибыл на заветную поляну и ждёт скорейшего спасения.

— Ну что, друг Сопля, — обратился пан Щепаньски к мутанту, — известно ли тебе, о чём толкует пан Горислав?

Сопля согласно кивнул:

— Да, есть такая операционная. Это в Березани — сразу через болото. Только как же Сопля вас туда поведёт: с него Пердун голову сни-имет! — мутант заголосил неожиданно высоким визгливым голоском. Упоминая о Пердуне, Сопля так и вжимал голову в плечи, словно уже заранее готовился с нею расстаться. Комично выглядела на совете у профессора эта красномордая образина. Горан бы вволю посмеялся над её ужимками, кабы было ему сейчас до смеха.

— А отчего же ему снимать с тебя голову, друг Сопля? — удивился пан.

— Так ведь это Пердун держит Березань. И у него строго!

— С паном Пердуном поговорю я сам, — со значительным видом бросил Щепаньски, — думаю, я сумею его убедить.

— Вы-то сумеете, пан Кшиштоф, — вздохнул Сопля и скрючился ещё горше, — а голову Сопле он отнимет всё равно. Он их засушивает, головы-то. А мозги съедает: ума набирается.

— Верно, друг Сопля, этот Пердун у вас там теперь самый умный? — улыбаясь, поинтересовался пан.

— Нет, раз на то пошло, Прыщ — тот умнее. Жрёт, как не в себя. А самая умная, конечно — это Дыра.

— Дыра? — оживлённо воскликнул пан Щепаньски. — Вот так славная новость! Дыра теперь у вас в ареале? Или это другая Дыра?

— Нет, та самая, из Чернобыльщины. Она нынче самая умная и главная. В самой Столичной Елани.

— Надо же! И давно?

— Да с полгода.

— Ого! Вот не думал… Обязательно зайду, поздравлю! — профессорские глаза так и заблестели. Он и не притворялся — а правда очень обрадовался. Видать, коротко знал упомянутую Дыру.

Настроение поляка заметно исправилось, что Горана не могло не радовать. А всё же, когда беседа профессора с мутантом ушла от помощи Зорану к совершенно другому предмету, выдержать и не перебить шефа стало особенно трудно. Ведь брат — совсем плох, его еле сюда довезли…

— Но что ж ты, друг Сопля, до сих пор о Дыре молчал?

— Это всё она — не велела говорить. Только мне теперь всё едино: если Пердун съест, то и Дыра не сыщет, — последовал горестный вздох.

— Логично! — похвалил пан.

Горан Бегич смотрел на его счастливое лицо, пытался унять нетерпение и при том лихорадочно вспоминал: кажется, о чём-то важном он до сих пор забыл упомянуть. О чём бы это? Ах да, о капитане Багрове и его лечении.

Только как бы эту тему ввернуть? Сразу, сейчас, вместе с вопросом о Зоране, или отдельно? Каждая из тактик имеет минусы. Если отдельно, пан Щепаньский просто откажет, и всё. Если сейчас — он, того и гляди, рассердится и перестанет договариваться о лечении Зорана. Кто тогда сможет повлиять на Соплю и его соплеменников?

Хорошо бы, если бы спасение Багрова произошло само собой. Впрочем, «само собой» — значит, усилиями других людей. А какие другие люди заинтересованы приложить усилия? Только русские, которых пан Кшиштоф заведомо не любит.

— Итак, решено, — говорил меж тем профессор, — ты, Сопля, ведёшь нас не сразу в Елань, а сначала в Березань. Это ведь по дороге?

— Крюк получится…

— Значит, почти по дороге. В Березани нам только и надо, что операционная (Пердун может не беспокоиться). Там мы оставляем на лечение Зорана Бегича, а сами уходим на Столичную Елань. Логика ясна?

Сопля не производил впечатления существа, которому бывает ясна логика. Однако же — закивал. Только вслед за тем вскрикнул:

— Пан Кшиштоф! А вы скажите Дыре, чтобы Пердун Соплю не ел, хорошо? Он послушает, он её боится.

— Хорошо, друг Сопля. Главное, не волнуйся.

Итак, главные вопросы с мутантской стороной пан Щепаньски решил. Теперь он выйдет к своим подчинённым из этнографической экспедиции, велит им поскорее собирать вещи, а далее… Далее ему останется только проститься с русскими военными — по-хорошему, или как там у него получится. Ах, да — и договориться со Снеговым о точном времени и месте встречи для обратного пути к замку Брянск. Если Горан так и не заговорит о спасении Багрова, то для русских это будет единственный момент, когда ещё не поздно повлиять на судьбу капитана.

Но что за варианты ходов в запасе у русских? Негусто с самого начала. Распрощаться с пассажирами, обиженно укатить на БТРах в Брянск? Но капитан Багров умрёт по дороге. Ультимативно потребовать от пана Щепаньски, чтобы капитана захватили к операционной? Но тут уж профессор костьми ляжет, чтобы только насолить. По-человечески попросить? Но пан Щепаньски, как почует слабину, станет до посинения торговаться. И много чего выторгует, пока злосчастный капитан опять-таки не умрёт — на сей раз посреди торга.

Разумеется, наотрез отказать в медицинской помощи русскому офицеру — поступок из тех, что без ответа не остаются. И благоразумнее пану Кшиштофу русских военных зря не дразнить — они всё ещё нужны, коли планируется возвращение экспедиции из Дебрянского ареала обратно. Кстати, через позиции мьютхантеров — а те только русских и пропускают. С другой стороны, благоразумие и пан Кшиштоф редко ходят рядом. А раз так, без усилий Горана дело не обойдётся.

Нет, не обойдётся. Увы.

Значит, пора. Горан Бегич кашлянул. Профессор не обратил на него ни малейшего внимания, и пришлось начинать речь в безразличной пустоте, словно для себя самого:

— Есть ещё одно. Русский капитан, который спас Зорана, а потом нашёл дорогу и доставил его сюда. Он тоже заслужил спасение.

— Да ну? — хорошо, что пан Кшиштоф хоть как-то отреагировал.

— Воля ваша, профессор, но мне так кажется. Капитан Багров думал о моём брате, вместо того, чтобы спасаться самому. Он ведь мог развернуться и просто уехать в Брянск. Там его бы выходили, а Зорана — нет. Я… ни на чём не настаиваю, просто думаю, что спасти этого капитана было бы справедливо, а ещё — разумно и целесообразно.