Позже Горан догадался, что капитан всё-таки непрост. Может, он с самого начала не стелился перед ними, а просто «заговаривал зубы»? Когда их головной БТР вырвался вперёд, а остальные две машины после этого пропали из виду до конца поездки, Багров ничуть не озаботился, значит — заранее знал, что к чему.

Близнецы прилежно запоминали дорогу, готовясь увидеть главное — посты мьютхантеров — чтобы затем нанести их на карту. На одну из тех запутанных карт этнического районирования, которые придётся составлять в принятой на себя роли «этнокартографов».

Дорога… Чёрт знает, что за дорога! Их специально повезли по ней. Начать с того, что она первым делом повернула на северо-запад — далеко в сторону от цели, а после запетляла, да так, что у братьев сложилось впечатление: БТР Багрова по широченному кольцу объезжает Брянск. К тому же дорога содержалась в ожидаемо скверном состоянии. Создавалось впечатление, что по ней никто не ездил давным-давно, и вот теперь сию древность решили показать археологам.

Ладно бы только это — но капризная дорога ещё время от времени пропадала. Уходила в низины, залитые водой. Это притом, что дождей здесь не случалось более месяца. Значит — разливы грунтовых вод. Значит, этот путь заведомо не годится для стремительных маршей бронетехники.

Время от времени БТР буксовал, плевался грязью — и тогда положение словенских учёных на заляпанной броне выглядело незавидным. Правда, они мужественно отплёвывались и в один голос заверяли капитана, что «ещё посидят на броне и дальше, гораздо дальше».

А ночью началось полное бездорожье. К утру — прошли сутки с момента выезда из Брянска — Горан пытался добиться у водителя, знает ли он, куда ведёт БТР. В ответ — ноль реакции.

Сутки блуждания неизвестно где, вдали от остальной экспедиции — виданное ли дело?

Теперь они в негодовании обращались к Багрову, а тот — какова ирония — вежливо отказывался понимать их косноязычные речи.

После ночной разгрузки ящиков БТР вызывал у Веселина ассоциацию с разношенной обувью. Теснота ушла. Все солдаты при желании теперь могли бы легко разместиться внутри машины. Задним-то числом стало понятно, отчего они в большинстве загорали на броне: их места занимали товары для «мьютхантеров».

А накануне-то Панайотову и невдомёк было, что БТР слегка перегружен. Думал, так и надо. Вот стыдобище: и этот горе-этнограф собирается наблюдать за особенностями мутантского быта!

Наутро разговор с Милорадовичем всё же возобновился, и — вовсе не по инициативе профессора. Веселин сам не вынес недосказанности и обратился к старому сербу, едва тот продрал глаза. То есть — поздним утром, когда солнце уже просвечивало размытым пятном сквозь тяжёлые низкие тучи, заглядывая даже в люки БТРа над их головами.

— Я думал ночью над вашими словами, — признал Панайотов.

Ратко Милорадович ободряюще улыбнулся. Славомир Костич — ещё один сербский учёный — вопросительно поглядел на ночных спорщиков и вздохнул, будто бы сожалея, что проспал интересный обмен мнениями.

— О чём вы говорили, если не секрет? — поинтересовался Костич.

— О двух вещах. О «мьютхантерах» и о наших научных целях, — ввёл его в курс Веселин.

— И к чему пришли? — задал вопрос Милорадович, проявляя в тоне куда как меньшее любопытство по сравнению с Костичем.

— Не могу не согласиться, что научные задачи нашей экспедиции… Ну, не то, чтобы не серьёзны. Они просто принесены в жертву, — Веселин сокрушённо развёл руками.

— В жертву кому? Или чему? — тут же ухватился за произнесённое этнолингвист. Его интерес прямо-таки вспыхнул и сосредоточился на подтексте. Въедливый старичок. Не успокоится, пока не превратит любое сообщение в ясное до мелочей. А сам-то — изъясняется намёками.

— Вненаучным целям! — как ни хотелось Веселину ответить уклончиво, а вышло довольно-таки прямолинейно. Или его слишком однозначно поняли Милорадович и Костич? Скорее, второе.

Сербы согласно закивали. Мол, им-то ясно, чьи цели подразумаваются: господина начальника экспедиции. Что его интерес к мутантам далеко не познавательный, это видно сразу. Какова культура мутантов, пану Кшиштофу даже не важно; ему только принципиально, чтобы эта культура была. Ею многоуважаемый пан кормится.

— Вы хотите сказать, что наша этнографическая экспедиция — лишь ширма, которая прикрывает какие-то другие дела пана Щепаньского? — ну вот, Милорадович снова всё истолковал с опасной точностью.

— Может, имеете предположение, какие именно? — ввернул Костич.

— Политика, конечно, — нехотя ответил Веселин. Негоже обсуждать начальника за его спиной, каким бы политиканом он ни был.

— «Политика», говорите? — усмехнулся Костич. — Ну да, думаю, и она тоже. Где политика, там и пропаганда, а за ними скрывается что-то ещё. Угадаете ли, коллега Веселин?

— Думаю, разведка, — неожиданно для себя ляпнул Панайотов. Как-то сгоряча, не подумавши. Веселин тут же обругал себя наивным болтуном, которому из-за длинного языка светят заслуженные неприятности.

— Браво! — тут же произнёс Костич. И что он имел в виду? Чему браво: смелости, или же глупости — вот как стоит вопрос. Да и не в оценке Костича дело: как бы ни аплодировал старик твоему промаху, это — промах.

Верно, на лице Веселина отразились волнение и досада, отчего Ратко поспешил его успокоить:

— Ваше прозрение останется между нами, коллега.

Ну, это-то — да. Что Милорадович ничего не скажет Щепаньскому, сомнений никаких. Они толком и не разговаривают — два патриарха, два учёных-соперника. И Костич не скажет. Солдаты, которые ночью отгружали оружие неизвестным — и подавно. Но слух-то пойдёт: «Панайотов сказал…», «обвинил самого пана Кшиштофа…», «ай да смельчак этот Панайотов!»…

В сущности, секрета в том особенного нет: едва ли не все коллеги знают, что Щепаньский сотрудничает с разведчиками. Знают, откуда к нему приходит столько денег на научные проекты — не от коллекционеров народной утвари. Но одно дело знать, другое — языком трепать. Ишь, разоблачитель нашёлся. Поехал в экспедицию Щепаньского, чтобы обсуждать начальника прямо за его же спиной! А на чьи деньги поехал? Тоже на «шпионские»? Тогда чем ты сам его лучше?

— Наша экспедиция взрывоопасна, — усмехнулся Костич. — Щепаньский бесится и на ровном месте, так что любой донос грозит открытым конфликтом. И в результате наша поездка утратит всякий научный смысл. Даже тот «не слишком серьёзный», который был возможен.

Веселину осталось кивать. Всё так: пан Кшиштоф тем легче пойдёт «в разнос», что научные цели экспедиции ценит изначально невысоко. Поэтому его коллегам важно сохранять хоть видимость лояльного отношения. Хоть бы коллегам — потому что русским военным терять нечего. Уж эти-то запросто пойдут на обострение. Никакой польский профессор им не указ, а его гнев — ничуть не основание прекратить отгрузку оружия. Стоит кому-то только донести… Но Веселин Панайотов этим кем-то точно не будет.

— Я тоже не стану распространяться о том, что видел этой ночью, — пообещал болгарский этнограф коллегам. Молвил громко и торжественно — с тем расчётом, чтобы его услышал и капитан Нефёдов. Тот как раз примостился неподалёку, прихлёбывая кружку чая, нагретого от жара дизельного двигателя.

— Да как хотите! — повернулся капитан к Веселину. — Узнает ваш пан о поставках оружия, или не узнает — это его проблемы. По мне, лучше пусть не знает — здоровее будет. Но нам это не важно. Точнее сказать, глубоко фиолетово, — Нефёдов допил чай и устремился к люку, чтобы вылезти на броню, но тут его окликнул профессор Милорадович:

— Евгений Павлович, не откажите в любезности!

— Слушаю вас! — отозвался Нефёдов.

— Насколько я понимаю, у нашего болгарского коллеги один вопрос всё-таки остался, — Ратко кивнул Веселину. — О «мьютхантерах».

— А кто они такие? — искренне удивился капитан.

— Это люди, — запнулся Панайотов, — насколько я понимаю, те самые, которые ночью от вас получали ящики.