Татьяна сразу стихла, высморкалась и, с опаской поглядывая на нас, жалобно попросила:

- Герка, сынок, пойдем домой, не стыдно тебе людям-то глаза мозолить!

- Иди, что ли, а Мурчика здесь пока оставь, - посоветовал я.

- А чего я один пойду? - глядя в пол, прохрипел Герка. - Я, мама, от Мурчика не отступлюсь, как хочешь. Либо нас обоих принимайте, либо я с ним вместе от вас уйду.

- Это куда же ты от матери-отца уходить метишь? Фокусник! - опять раскричалась Татьяна. - Куда ни пойдешь, а мы тебя через милицию сыщем и кота твоего пришибем.

- Кота вы не имеете права трогать! - вдруг взвился Валерка. - Кот для науки нужен!

- «Для науки»! - скептически отозвалась Татьяна. - А наш-то фокусник чего в науке понимает? Вот отец ему и велел, чтобы для науки отнес кота куда след… там разберутся! А он, неслух, из дому сбежал, мать-отца позорит перед людьми.

- А ну-ка, ребята, идите в ту комнату! - приказала Ксения Павловна и, когда они ушли, вздохнув, сказала: - Сами же вы себя и позорите, а не он вас! Что я тебе скажу, Татьяна: иди-ка ты домой да с мужем поговори раньше, между собой это дело уладьте. А Герку мы к вам приведем через часок-другой, он тут пока с моим парнем уроки приготовит. И дурь всякую от себя отстраняйте, по-человечески думайте, а не как бараны бессмысленные… Что это, правда, заладила чего не след: пришибем да пришибем! Постыдилась бы! Вон до чего мальчонку довели - глаза да зубы, а лица и вовсе нет.

- Мы его, что ли, плохо кормим! - возмутилась Татьяна. - Да он только с виду некрепкий, а так ничем не болеет.

- Надо же! - удивилась Ксения Павловна. - Мать ты или чурка с глазами? Да он же больной совсем, в чем душа только держится! А твой-то еще об стену его шмякает! Жалко, меня там не было, я б его самого, дурака, так шмякнула, что до утра бы не прочухался! Иди-иди, Татьяна, не пущу я с тобой мальчонку, не надеюсь на тебя нисколечки, не оборонишь ты его. Уж ты сердись не сердись, а как я сказала, так и будет. И Петру передай, что мой про него говорил, не забудь.

- Болен ваш Герка, неужели вы вправду не видите? - сказал тут и я. - Очень возможно, что у него активный туберкулезный процесс. А вы его еще мучаете, вместо того чтобы к врачу сводить.

- Туберкулезный, скажете тоже! - недоверчиво и испуганно возразила Татьяна. - Не в свои дела встреваете, своих, видно, нету!

- Иди, иди, Татьяна, не мели языком попусту! - скомандовала Ксения Павловна. - Люди тебе добра хотят, а ты их же и облаиваешь, как шавка вздорная!

Она обхватила Татьяну за плечи и шариком выкатилась с ней в переднюю. Но вернулась она хмурая.

- Кто еще-то с вами пойдет? - спросила она. - Ну, если Иван Иваныч с дочкой вместе, это тогда ладно. А может, и наш отец пойдет урезонивать охламонов-то этих. Ох, Игорь, сколько же на свете дураков живет - удивительно прямо! А почему и зачем - непонятно. И от них столько бедствий! Вот и тут боюсь я, беды боюсь! Когда у человека в голове пусто, туда какая хочешь дрянь влезет безо всякой задержки.

Мне и самому эта история чем дальше, тем больше не нравилась. Дураков я считаю явлением социально опасным. А эта история вся сплошь основывалась на дурости и невежестве.

Пошли мы туда в семь часов целой компанией. Сначала поднялись на лифте Герка с Мурчиком, Соколов-отец и Иван Иванович с дочерью. А нас потом с Валеркой даже и пускать в квартиру не хотели - бабка через щелочку таким противненьким голоском пропела:

- Идите себе с богом, молодые люди, вам тут делать совсем нечего!

Но потом кто-то ей велел дверь открыть, и мы вошли, да так в передней и стояли все скопом - хозяин в комнату не хотел приглашать. Он был большой, неповоротливый, грузный, как медведь, стоял, упершись спиной в дверь, и бурчал, что сами они во всем разберутся, а чужих им не надо. Сначала с ним Лидия Ивановна пробовала говорить, потом Иван Иванович, а он все ни в какую: мой сын, а не ваш, и катитесь вы все горошком. Наконец, Соколов вступился, начал его по партийной линии воспитывать. И Лидия Ивановна тут поддакнула, что, мол, в случае чего, школа это дело так не оставит. Он дурак-дурак, а хитрый все же. Слушал-слушал все это, а потом вдруг так спокойненько, рассудительно заговорил:

- А об чем речь-то, граждане? Ну, стукнул я Герку разок, виноват, сознаю, больше не повторится… Герка, бил я тебя раньше когда?

- Не-а, - сказал Герка.

- Ну вот. Когда маленький он был, верно, шлепнешь иной раз по мягкому месту, а чтобы бить, этого у нас не водится. А тут он про мамашу очень нехорошо сказал, вот я и осерчал. Но и он больше не будет мамашу мою обзывать, и я его пальцем не трону. Верно я говорю, Герка, сынок?

- Не-а! - упрямо потупившись, ответил Герка. - Если она Мурчика будет преследовать, я с ней мириться не могу.

- Вот! - с некоторым даже удовлетворением произнес папаша Пестряков. - Вы тут из школы пришли, из парторганизации, значит, чтобы мою семью укреплять, а на деле что получается? Вы его грубиянить старшим учите, отца не слушаться, бабку не уважать.

- А чем это тебе кот помешал, интересно все же? - спросил Соколов.

- Ах, во-он оно что! - издевательски протянул Пестряков. - Котом, значит, заинтересовалась наша заводская парторганизация? До каких, значит, тонкостей жизни она проникает! Только насчет кота вам прикажете объяснить, товарищ парторг, или же насчет мышей и тараканов тоже?

Соколов начал медленно багроветь.

- Несообразный ты человек, Пестряков! - сказал он с досадой. - Тебе дело говорят, а ты хиханьки да хаханьки. Ты вот что скажи: дашь мальчонке спокойно вздохнуть или так и будете с бабкой его мучить? Мы тут тоже не маленькие все и тебя очень даже отлично поняли. Будет у тебя в доме дальше этот неподобный религиозный дурман или же ты решаешься немедленно его пресечь, как положено коммунисту?

Пестряков опять заговорил рассудительным тоном:

- А при чем же тут я? Мамаша вот приехала, человек она темный, конечно, старый, в бога верует. Что ж, я ее силой перевоспитывать буду? Нельзя насилие над личностью получится.

- Грамотный ты, оказывается. А если мальчишку терзать - это, по-твоему, не насилие над личностью? - сердито сказал Соколов, и видно было, что ему больше всего хочется поскорей уйти отсюда, из этой темной, грязной, дико захламленной передней.

- А кто ж его терзает? - удивился Пестряков. - Сами же вы все и придумали! Гера, сынок, скажи им!

- А что я скажу? - Герка так и стоял, не выпуская корзинку с Мурчиком из рук. - Ты лучше скажи, как насчет Мурчика.

- Мурчик этот ему дороже отца-матери! - откуда-то из-за спины Соколова пропела бабка. - Ох, неспроста это, неспроста, господи!

Пестряков слегка покривился, но промолчал. А Герка вздрогнул и попятился к двери. Заметив это, Пестряков перевалился спиной к двери на лестницу.

- Нет уж, ты дома останься, сынок! - ласково улыбаясь, сказал он. - Хватит гулять-то!

Герка беспомощно оглянулся. Я стоял к нему ближе всех и чувствовал, что он весь дрожит. И кот в корзине хоть и лежал тихо, как мертвый, но тревожился все сильней. Я понимал, что все мы в дурацком каком-то положении: ничего будто не происходит, а мы тут целой толпой ввалились, добиваемся, в общем-то, неизвестно чего, лезем в чужую семейную жизнь, и надо бы вроде поскорей кончать эту бестолковую канитель, извиниться перед хозяином и уйти. А уж я-то вовсе тут с боку припека: не парторг, не учитель, а жильцов в нашем доме сотни три-четыре наберется, и если все начнут вот так, без спросу лазить к соседям, то никому житья не будет.