В толпе раздался дружеский смех. Тримейн снисходительно улыбнулся Габриэлле, а затем слегка коснулся ножек ребенка.

— Но Бог наш Отец не нуждается в том, чтобы мы говорили Ему имя молодого принца. Как гласит писание, наш Господь уже благословил это дитя еще в то время, когда он был в утробе своей матери. Его имя известно обитателям небес, равно как и число его дней и течение всей его жизни.

Габриэлла нежно обняла ребенка, испытывая восторг от теплоты этого маленького комочка и медленного, размеренного движения его груди. Кто-то засопел позади нее. Она не была уверена, но подумала, что это профессор Тоф.

— Итак, мы крестим этого молодого принца именем, которое его родители вскоре выберут для него, — продолжал Тримейн. — Именем, которое Бог Всемогущий уже записал на его крохотном бьющемся сердечке. Пусть жизнь его будет долгой, принесет много плодов, и пусть он превзойдет нас всех мудростью, статью и благородством. Аминь.

Толпа ответила в унисон, повторяя последнее слово епископа.

Передние двери собора распахнулись, впуская вечерний ветерок и догорающий свет заката. Снаружи, колокола башни начали звонить, отчетливо разносясь в чистом воздухе. Шум разбудил ребенка, который пошевелился, вытянул маленькие кулачки и начал плакать.

— Позволь мне, дочь, — сказал король, приближаясь к ней, когда толпа стала расходиться. — Кажется, только вчера я успокаивал твой младенческий плач. Давай посмотрим, помню ли я до сих пор как это делается.

Габриэлла неохотно подала сына своему отцу, а затем улыбнулась при виде их обоих. Вокруг слышалась болтовня, смех, шарканье ног, пока толпа продвигалась к широко открытым дверям. Надо всем этим, колокола продолжали звонить, с энтузиазмом управляемые парой молодых прислужников.

— Маленький принц, — сказал король, щекоча мальчика под подбородком. Ребенок с важным видом посмотрел на него и выдул пузырь между губами. — Придумай ему имя в ближайшее время, Габриэлла, чтобы кличка не прилипла к нему на всю жизнь.

— Мы придумаем, отец, — пообещала она, сопровождая его в сумерках к дверям. Внезапно ей пришла в голову одна мысль, и она коснулась его локтя. — Подожди меня снаружи. Я оставила свой плащ у алтаря.

Король кивнул, едва слушая, пока он счастливо заглядывал в лицо своего внука.

Легкой походкой (намного легче, чем была еще рано утром) Габриэлла зашагала через опустевший собор, приближаясь к алтарю. Ее плащ, казавшийся красным как кровь в полумраке, лежал на алтаре, именно там, где она оставила его. Подхватив плащ, она повернулась к выходу, а затем остановилась.

Последний удар пробил, оставляя только эхо прокатиться по всей долине, лежащей в тишине. Вместе с ним затих, наконец, и гул голосов в соборе. Возле выхода, снаружи стояли Сигрид и Трейнор, спокойно говорившие в медном свете. Габриэлла сделала глубокий вдох и медленно, выдохнула, наслаждаясь на мгновение необычным чувством одиночества.

Она снова повернулась и положила руки на алтарь. Свет, проникающий через центральное витражное окно, окрасил ее черты, когда она подняла глаза на него. Там был изображен король Артур, с благородством опустившийся на колени у ног Иисуса, который стоял в сияющей славе с раскинутыми руками, демонстрируя рубиново-красные раны от гвоздей.

— Благодарю Тебя, Господи, за моего мальчика, — молилась она одними губами. Ее отношения с Богом, о чем свидетельствовала ее вспышка гнева на кладбище всего несколько дней назад, были далеки от совершенства. Он все еще пугал ее почти столько же, сколько и утешал ее. Но на сегодняшний день она была благодарна ему, и она чувствовала, что она должна это выразить. — Спасибо… спасибо Тебе за моего Маленького принца.

В соборе царила полнейшая тишина, нарушаемая только едва различимым мерцанием свечей в боковой галерее.

Габриэлла смотрела на них в течение долгого времени. Медленно задумчивый взгляд коснулся ее лица.

Она оставила свой плащ, осторожно обогнула алтарь, не отрывая глаз от галереи свеч и поднялась на помост. Ее движение было медленным и нерешительным. Постепенно замедляя шаг, Габриэлла остановилась в нескольких футах от одной из ниш. Она смотрела в ее мягко мерцающий свет, нахмурив брови и сморщив лоб в молчаливом недоумении.

Наконец, она пододвинулась ближе, почти как во сне. Она положила руки на перила, которые шли вдоль галереи.

— Нет, — произнесла она тихо, чуть громче шепота.

Перед ней, в окружении танцующих огоньков всех остальных свечей, свеча Дэррика стояла холодная, ее черный выгоревший фитиль был совершенно и окончательно темный.

— Свечи — это всего лишь символы, Габриэлла, — старалась заверить ее Сигрид в ту ночь. — Случайное дуновение ветра может погасить одну из них, или капля воды из щели в крыше собора может случайно потушить ее пламя.

— Я почувствовала это еще до того, как он уехал, Сигрид, — прошептала Габриэлла, опустив сына в колыбельку. — Эта миссия была обречена. Участие Дэррика было ужасной ошибкой. Я должна была приказать ему остаться.

— Ты не смогла бы, даже если бы попыталась, — настойчиво увещевала ее Сигрид, выводя Габриэллу из темной детской и тихо прикрывая дверь. — Ты еще не королева. Полномочия короля превыше всех.

Она повернулась к Габриэлле, и выражение ее лица смягчилось.

— Ты не можешь отказаться от надежды, принцесса. Твой муж вернется вместе с армией и сэром Ульриком. Все мы знаем, что они почти уже здесь, даже в эту самую ночь. Подумай, какой глупой ты себя почувствуешь, когда он снова поприветствует тебя, когда ты убеждена, что его душа уже покинула этот мир!

Пожилая женщина потянулась, чтобы коснуться плеча Габриэллы, но девушка отвернулась и направилась через комнату к окну. Темно-синяя ночь прижималась к стеклу.

— Я боюсь, что ты ошибаешься, Сигрид, и ты сама это знаешь. Его свеча догорела. Так же, как у моей матери.

— Это символы, Габриэлла, — с нажимом повторила Сигрид, все еще стоявшая возле двери детской. — Мы зажигаем их при переходе во взрослую жизнь. Мы гасим их, когда те, которых мы любили, умирают. Магии в них не больше, чем в нас самих, что бы там ни говорил профессор Тоф.

Габриэлла смотрела через свое собственное отражение в оконном стекле. Ее глаза были опухшими и покрасневшими. Она перевела взгляд на отражение Сигрид позади нее.

— В ту ночь, когда моя мать умерла, — мягко сказала она, — мой отец послал тебя погасить ее свечу. Он сам мне сказал. И ты говорила об этом тоже.

Сигрид кивнула.

— Да. Это был мой долг, не только перед мертвой королевой, но и перед Королевством. Это был первый шаг, чтобы объявить людям о ее убийстве.

Габриэлла повернулась и встретилась взглядом с Сигрид. Сигрид оглянулась на нее, выражение ее лица было напряженным и ожидающим, почти настороженным.

— Скажи мне, Сигрид, — тихо спросила Габриэлла, вглядываясь в лицо своей няни, — ты погасила свечу? Или она уже была холодной, когда ты пришла туда той ночью?

Возникла долгая пауза. Выражение Сигрид не изменилось. Наконец, она вздохнула и медленно ответила:

— Я погасила его. Я зажала пламя двумя пальцами. Я до сих пор помню ее тепло. Я плакала, принцесса, в тот момент, когда от свечи твоей матери в последний раз поднялся дымок и исчез.

Габриэлла продолжала смотреть в лицо Сигрид в поисках какого-нибудь признака лжи. Спустя мгновение она отвернулась к окну. Она сделала глубокий вздох и с усилием выдохнула.

— Милая моя, — сказала Сигрид, приближаясь к ней и взяв ее за плечи. Габриэлла уступила в этот раз и позволила своей старой няне принять ее в материнские объятия. — Не волнуйся. Не бойся. Молись. Если Бог пожелает того, наши близкие вернутся к нам. Мы скоро увидим. Дэррик снова зажжет свою свечу. В конце концов, это может только он, не так ли? Он действительно вернется к нам. Если Господь пожелает…

Габриэлла позволила Сигрид обнять ее, но не было никакого утешения в этом, и она не закрыла глаза. Ее взгляд был направлен в сторону темно-синего оконного стекла, глаза ее были красные, но теперь уже сухие. «Если Господь пожелает этого… вот чего я боюсь, — подумала она, но ничего не сказала. — именно этого я и боюсь…»