— Мне понравилось твоя песня, — сказала она, полагая, что его может подбодрить похвала песни, которую зрители, казалось, не очень оценили.

— Да? Какая?

— Ну, та, очень грустная. О запирающейся за тобой двери.

— Ты серьезно?

— Да. Мне понравилось. Это было... интересно.

— Интересно? Я бы предпочел, чтобы ты сказала, что полюбила ее или возненавидела. Но «интересно»? Интересно – это смертельный удар.

Райан знала, что она не музыкальный критик, но как слово «интересно» может считаться оскорблением? Она поняла, что зашла слишком далеко – Маркус, вероятно, не получал столько много критики в адрес новых композиций от своей группы – и попыталась придумать и сказать что-нибудь умное.

— Нет, серьезно. Под твою музыку хорошо веселиться.

— Оу.

Все, что она не говорила, почему—то превращалось в оскорбление, при том, что было полной противоположностью того, что она имела в виду. Она не знала, как себя вести с чувствительными музыкантами.

— Ну, благодаря ей люди чувствуют себя счастливыми – ты же видишь это, да? Она им нравится. Но в той песне, «Запираю дверь», ты, очевидно, поднял очень глубокие вопросы, и я оценила это.

— На самом деле? Ты, правда, так думаешь?

— Да. Я имею в виду, она была немного мрачная и странная, и я не знаю, поняла ли я каждую строчку, но жизнь может быть мрачной и странной, и люди иногда должны услышать об этом.

— Точно, — он наклонился вперед в своем кресле. — Знаешь, мне просто хотелось сделать что-то большее – спеть о том, о чем я думаю, не заботясь, будет ли снят клип или будет ли она звучать на радио?

— Послушай, я понимаю, что ты пытаешься сделать. Ты хочешь внести новизну в свой стиль, чтобы дать твоим зрителям действительно что-то более глубокое.

— Правильно! — Райан не могла поверить, что Маркуса на самом деле волновало ее мнение о его музыке. — Единственная проблема заключается в том, что они приходят, чтобы услышать песни, которые давно им известны. В общем, они приходят просто выпить и повеселиться с друзьями.

— И как ты об этом узнал?

— Не знаю, может, по оглушительной тишине, которая последовала после песни?

— Ну, это же новая песня?

— Да, совсем новая.

— Может, она еще не закончена?

Он приподнял брови.

— Эта песня безупречна.

— Да, наверное, — Райан понятия не имела, откуда взялась эта уверенность, но почему-то она чувствовала себя комфортно, говоря Маркусу, что именно она думала. Он выглядел достаточно сильным, чтобы справиться с этим.

— Ну, а как бы ты ее тогда изменила?

— Это твоя работа, — рассмеялась Райан. — Я имею в виду, что понятия не имею, но...

— Что? — Маркус наклонился еще ближе. На самом деле он, затаив дыхание, ожидал, или так казалось, услышать мысли Райан о том, как писать песни.

— Хорошо, это песня очень личная и печальная. Почти безысходная. И если ты оказываешься в такой темноте, то должен в то же время показать маленький лучик света.

— Лучик света?

— Да, например, если ты запираешь дверь, то потом должен открыть ее. Показать людям маленькую надежду.

— Кто ты, Райан Эванс? Ты рок-критик, выдающий себя за няню?

— Нет, я просто няня, — возразила Райан. — Но я честная няня.

Она подумала: «Надеюсь, я не стану известна, как та самая няня в мокрой футболке».

***

Маркус пытался не показывать этого, но критика Райан расстроила его. С тех пор, как он придумал «Я запираю двери», он считал ее одной из лучших песен, которую он когда-либо написал. Он понимал, что никогда не сможет достичь музыкальных высот своих кумиров – таких парней, как Спрингстин, Бон Джови и Крис Мартин из Coldplay – исполнителей, чьи композиции переживут десятилетия, возможно даже столетия. Но думал, что с песней «Я запираю двери», он впервые подобрался к ним достаточно близко.

И когда Райан, его, черт подери, няня, раскритиковала эту жемчужину, возникшую в его воображении, он проявил сверхчеловеческую силу воли и не начал защищаться. Кроме Смитти, никто бы из его окружения не позволял себе давать ему советы, как писать песни. И если бы кто-нибудь все-таки осмелился, он, наверное, только бы спросил, сколько именно хитов у них самих (Маркус написал сам или в соавторстве одиннадцать), или сколько трижды платиновых альбомов они выпустили (он – четыре).

Да, песни, что он написал и исполнял с самого начала своей карьеры, были очень популярны и сделали его мультимиллионером, которому никогда снова не придется беспокоиться о работе. Но это не значит, что ему не было больно, когда какой-нибудь критик или фанат, или его няня, заявляли, что его песни недостаточно хороши. Было больно так же, как это было, когда он только начал писать песни для своей школьной гаражной группы в 1994 году, и так же, как это было десять лет спустя, когда его первый альбом был продан миллионными тиражами и в то же время раскритикован журналистами из Rolling Stone, Spin и New York Times. Только совсем недавно Маркус научился стойко переносить боль, принимать неизбежные плохие отзывы немного более благосклонно, но это не означало, что ему это нравилось.

Возможно, было преувеличением сказать, что ему понравилось услышать от Райан, что его близкую к шедевру песню нужно еще «осветить», но ему нравилось разговаривать с ней. Она была честной, прямой и, самое главное, проницательной. Так много людей рядом с ним стали подхалимами, готовыми говорить ему лишь то, что он хотел услышать. Но Райан не сдерживала себя и не сомневалась в своей правильности, она просто была честной. Маркус обнаружил, что не только доверял ей, но и желал поднабраться у нее мудрости.

Он с потрясением осознал, что на самом деле хочет подружиться с Райан. Но возможно ли, чтобы он, Маркус Трой, просто дружил с женщиной? С такой сексуальной и веселой женщиной, как Райан? Эта идея казалась бредовой. Но было ли это настолько безумно, что могло бы сработать?

Чертово колесо

В Портленде было шесть пятнадцать утра, когда Райан вышла на пробежку. Ее путь проходил по грунтовой дорожке, каменистой и запутанной, из-под земли повсюду торчали переплетенные корни деревьев, так что ей приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Она бежала вдоль красивой реки с быстрым течением, название которой ей было неизвестно. В отдалении неясно вырисовывался горный хребет – Райан понятия не имела, какой. После жизни в небольшом городке в Монтане, она поняла, что ей не хотелось знать никаких названий, и возбуждение, связанное с исследованием всего нового, было для нее неизведанной территорией.

Она пробежала десять километров и чувствовала гордость не только за то, что собиралась пробежать все пятнадцать перед тем, как должна была забрать Шарлотту и Майлза, но и потому, что в последние пару дней приучала к дисциплине обоих детей и себя. Не то чтобы она была строга с ними, тем не менее, Райан была твердо уверена в необходимости расписания и режима в работе с детьми. И Шарлотта, и Майлз были такими же, как и любые другие дети, и она знала: как бы они не протестовали против новых правил, но в душе им нравилась упорядоченность.

Она попыталась представить, какие гениальные крупицы мудрости предложили бы ей родители после того, как сдуру распустила свой язык в разговоре с Маркусом. Очевидно, что трудности работы няней 24/7 уже начали сказываться на ней, потому что кто в здравом уме мог иметь наглость указать великой рок-звезде, как лучше писать песни? Она покраснела, только подумав, какой излишне любопытной она была. Но было что-то в Маркусе, какая-то сила, что заставляло ее почувствовать, будто все допустимо. Было ли это в ее воображении, или он на самом деле восхитился, когда она сказала об этом идиотском «лучике света»? И действительно ли она заметила расслабленные плечи, общую успокоенность его настроения, когда они продолжили общение? Райан была не глупа – она не высказывала свои соображения по вопросам, в которых ничего не понимала, даже если человек, с которым она разговаривала, хотел их услышать. Вопрос был в том, почему? Почему Маркуса волновало то, что она хотела сказать? Ведь она была просто няней, и еще он казался искренне заинтересован в ней. Вчера, когда он наклонился к ней, она почувствовала дрожь во всем теле. Будучи так близко от него, так близко, что она могла почувствовать запах свежести его кожи, с ней что-то случилось, и нет смысла это отрицать.