Вроде цела.

Ты зашнуровываешь зимние ботинки, накидываешь шарф. Упреждаю твой любимый вопрос и снимаю с вешалки шапки. Обе. Ты слегка улыбаешься:

- Спасибо.

- Не за что. Сколько градусов за бортом?

- Минус два, – ты берёшь с банкетки наши перчатки. – Не замёрзнем.

- Хочется верить. Всё, выходи, я дверь закрою.

Когда ты мне сделал ключи от своей квартиры, мне казалось, что пара – уже много. А ведь они были плоские и довольно простые. Не то что три вот этих, с хитро сверлёными длинными штырьками.

Ты терпеливо дожидаешься, пока я подёргаю ручку, удостоверяясь, что запер. Потом парой движений поправляешь мой шарф:

- Идём?

Я поднимаю растопыренную левую ладонь. Ты разглядываешь мои пальцы, будто давно не видел, и предлагаешь:

- Может быть, сразу наденем перчатки? По одной.

Здравая мысль.

- Дай мою правую. Или обе, я вторую в карман уберу.

Ты согласно киваешь и выбираешь перчатку из своей пары. Левую. Зацепляемся друг за друга двумя пальцами и сбегаем вниз – эхо разносит по подъезду стук подошв. Кажется, ещё немного, и полетим, главное, смотреть прямо, не друг на друга, и рук не размыкать. Ты, правда, на моё однажды высказанное предположение очень серьёзно возразил, что полететь можно, но кубарем. Я только фыркнул.

Массивная дверь поддаётся не сразу: я успеваю дважды боднуть её плечом и вспомнить, что удачу приносит третья попытка, когда ты ко мне присоединяешься. По инерции мы почти выскакиваем на крыльцо, переглядываемся – и смеёмся.

Город встречает заснеженными газонами и дымкой, то ли туманной, то ли всё-таки морозной. Вчера, когда домой возвращались, дороги и тротуары были чёрными, с талой водой вдоль бордюров, а сегодня её уже нет, и всё затянулось инеем. Наши следы остаются чётко, как напечатанные – от моих рифлёных подошв узорные оттиски, а от твоих ботинок сплошные, гладкие.

Хорошо, что мы шапки взяли. В Токио никогда не бывало зимой так холодно, я только бывая с тобой в Саппоро чувствовал, как нос иногда пощипывает. Но пусть лучше мороз, чем слякоть, не придётся мучиться, отчищая после прогулки джинсы. Как ты умудряешься круглый год ходить в светлых, непостижимо. Я всегда выбираю или синие, или чёрные.

Когда ты останавливаешься, чтобы закурить утреннюю сигарету, я надеваю вторую перчатку. Тебе бы тоже не помешало, между прочим.

- Слушай, ты сам-то как оцениваешь эффект от выставки?

Ты убираешь зажигалку и задумчиво выдыхаешь в яркое небо дым пополам с облачком пара:

- Самое меньшее, что я могу сказать как главное заинтересованное лицо – у нас не будет недостатка в деньгах. Мне уже позвонили восемь человек, которые хотели бы у меня заниматься.

- Здорово! – я бью по воздуху сжатым кулаком и спохватываюсь, вдруг ты понял неверно: - Я не в том смысле, что деньги будут, а что тебя оценили!

- Денежный момент тоже важен, – ты улыбаешься, а мне не смешно:

- Ясное дело, важен. Учитывая, что я нигде не работаю.

Что мне стоило сдержаться? Ты немедленно умолкаешь, сжимаешь губы и застываешь, выжидая, что я скажу дальше.

Ничего не скажу, не совсем безнадёжен.

Спасибо, я не успел никуда устроиться без предупреждения. Всю жизнь буду помнить, как нарвался на твоё сопротивление. Месяц доказывал, что твоего счёта в чужой стране не хватит на всё, что я против того, чтоб ты рисовал ради денег, что ты из меня иждивенца пытаешься сделать, а я теперь уже взрослый…

Ты упорно отмалчивался, иногда подтверждая, что я прав – так вежливо, что хотелось ногами топать. А потом я в какой-то момент вдруг осознал, что перспектив всего две: или твоя возьмёт, потому что тебе зачем-то безумно важно, чтобы я бывал вечерами дома, или я настою, но для тебя это будет вариант из прошлого, с «безоговорочным подчинением Жертве». Таким морозом по спине продрало… Я осёкся на половине фразы, подошёл к тебе, курившему у окна, и ткнулся лбом в спину.

Ты сказал тогда, не пытаясь разнять мои руки, хотя, наверное, дышать было трудно, что тебе приятно обо мне заботиться. И добавил, что работы в жизни хватит, а если я начну уходить из дому до ночи, мы совсем видеться перестанем.

Я себе картинку в цвете представил – куда ж ещё меньше, и так только завтракаем вместе, потом до восьми вечера порознь! – и сдался.

- Кажется, мы уже обсуждали этот вопрос, – ты щелчком отправляешь в урну окурок и внимательно наблюдаешь за мной. Думаешь, опять начну? Тема закрыта.

- Обсуждали, – соглашаюсь я как можно быстрее, пока ты не продолжил, что если я хочу… Не хочу.

Протягиваю тебе руку:

- Пошли.

Ты сразу берёшься за меня – и меняешь положение пальцев, чтоб уже я за тебя держался:

- Конечно.

У тебя пульс частит. И у меня в такт ему сбивается дыхание. Надеюсь, на выставку мы всё-таки попадём.

Боец и Жертва не должны разлучаться, а мы расстаёмся ежедневно – на полные двенадцать часов. И устаём так, что часто запала хватает только день обсудить. В выходные нас друг на друга бросает просто.

Около спуска в метро ты замедляешь шаг и вопросительно смотришь. Я из последних сил качаю головой:

- Пять дней же осталось! Я хочу успеть.

Ты явственно колеблешься пару секунд, а потом кивком указываешь мне на лестницу:

- Едем, Рицка.

Галерея, в которой вывешены твои работы, не особенно известна, но ты выбирал место с прицелом на будущее: после успеха здесь через год можно будет рассчитывать на зал в Центре Жоржа Помпиду. Когда ты произнёс название впервые, оно мне ни о чём не сказало. Я собрался слазать в интернет, а ты предложил взглянуть своими глазами и свозил меня туда.

Дело, естественно, было вечером, и я искренне ужаснулся. В лучах зелёной подсветки этот… шедевр футуризма выглядел, как плод больного воображения. Совсем больного. Лифты и трубы, как вены, выведены наружу, лестницы тоже. Стены то прямые-ровные, то вдруг изгибаются, как в мыльном пузыре. Такое безобразие и в кошмарах не всякий раз приснится.

Тебя позабавило мое возмущение – я видел, что смеёшься, хотя ты честно пытался скрыть. Потом ты сказал, что подобный метод постройки экономит внутреннее пространство, даёт больше простора для проведения различных выставок и публичных мероприятий, и в завершение потащил меня на крышу. Там оказался ресторан с приличной кухней.

Я поинтересовался, пока мы ели: велика радость выставиться в центре, который проектировал какой-то извращенец? Ты помедлил и ответил, что всё же очень хотел бы. Ну, раз хочешь – значит, удастся, подытожил я, вертя в руке вилку. И пресёк попытку поблагодарить, попросил передать лимонный соус для устриц.

Потом я выяснил, что возможность показать картины в этом центре не то чтобы престижна, но к ней правда стоит стремиться.

Через год.

Надеюсь, у нас получится.

Включаю вай-фай: о чём там Яёи пишет. Ты бросаешь на дисплей смартфона быстрый взгляд и сразу отворачиваешься. Я останавливаю тебя:

- Давай вместе.

Ты пробегаешь глазами мелкие строчки и вроде не находишь ничего особенного, потому что ощутимо расслабляешься. Я киваю, обозначая, что заметил, и читаю дальше.

Большая часть письма посвящена знакомству Яёи с новой классной девчонкой, с которой они вместе рубятся в компьютерные игры. По-моему, после школы он только тем и занимается, что коллекционирует подруг. Отрывается за годы около Юйко, что ли?

О, вот это важнее. На прошлой неделе он столкнулся на улице с моей мамой, и они минут десять проговорили ни о чём и обо мне.

Я вздыхаю. Мама по-прежнему верит, что я отсутствую пару дней, и скоро мы к ней заглянем. Яёи выражает соболезнования и убеждает, что моё присутствие ничего не изменит в её здоровье, разве что к худшему. Я с ним полностью согласен, но от этого не легче.