Мы познакомились три года назад, зимой. Правда, первое впечатление я вынесла ещё из осени и помню до сих пор: плечи заметно шире бедер, длинные ноги в синих джинсах, растянутый кольчужный свитер, сам Рицка очень худой и золотисто-бронзовый от загара. Немножко выше меня ростом, но я-то не маленькая. Да, и ушек нет. Безухие на потоке были в меньшинстве, хотя всем уже исполнилось лет по семнадцать. В начале октября все знакомились, менялись мобильными, е-мейлами, адресами – а он смотрел на эту суету без улыбки и молчал. Я тогда ещё подумала: какие мрачные глаза, в них никогда не отражается солнце.

Он приходил и уходил один, ни с кем не общался, но только в первые пару недель. А потом я как-то заметила, проходя по коридору, собравшуюся оживлённую компанию – и Рицку, дискутировавшего с моей приятельницей Брижитт. Время от времени он встряхивал головой, возражая, а Брижитт возмущённо хмыкала и пристукивала себя кулаком по раскрытой ладони. Остальные стояли вокруг и заинтересованно прислушивались к их препирательствам. Оказалось, что язык у Рицки вполне себе подвешен, говорил он быстро, уверенно и, пожалуй, немного агрессивно.

Когда я подошла поближе, Брижитт махнула мне рукой: иди сюда. Они продолжали диалог о кантовских доказательствах существования Бога, а я пыталась понять, как этот парень умудряется общаться. Такого акцента я ни разу в жизни не слышала: он перевирал половину звуков. Может, поэтому был сперва таким молчаливым? Но уж когда заговорил, то очень дельно и крайне интересно. На первом курсе он был образованнее всех нас вместе взятых. Я не раз видела, что после лекций он подходил к преподавателям – наверное, с ровесниками скучал – и они тоже общались на равных, рицкино произношение помехой не становилось. Японец, что ж теперь поделаешь, у них совсем другая фонетика. Когда ему было что сказать, окружающие враз притихали и притихают.

Но близко Рицка так ни с кем и не сошёлся. Он практически не бывает на студенческих вечеринках, а в кафе со мной посидеть после лекций ему, по-моему, и в голову не приходит. И к себе никогда не приглашает, я об этом упоминала уже.

Мне довольно долго не было до него дела: я училась, встречалась сперва с Полем, потом с Жозе, корпела в сессии над книгами, по выходным уезжала с Колетт и Франсуазой в центр Парижа, он мне не приелся до сих пор, не то что Марсель. Наши с Рицкой миры не пересекались.

Мы впервые разговорились в конце прошлого января в библиотеке. На носу был очередной зачёт, Рицка сидел в читальном зале, зябко передёргивая плечами, и писал реферат, время от времени обращаясь к разложенным вокруг источникам. Когда я уселась за соседний стол, он узнал меня, молча кивнул и не поднимал головы ещё часа полтора, пока на столе вдруг не задрожал мобильный. Я даже вздрогнула, настолько вибра была внезапной. Звук Рицка отключил, а её нет, специально, наверное, чтоб быть на связи.

Он не глядя протянул руку, взял телефон… И я в первый, самый первый раз увидела, как у него меняется лицо. Мне даже показалось, что в зале стало теплее – а ведь Рицка и не улыбнулся по-настоящему, только губы дрогнули и взгляд изменился. Это была смс-ка, он её прочёл, но ответ набивать не стал. Посидел полминуты, внимательно и, клянусь, ласково глядя в никуда, негромко вздохнул и приготовился снова углубиться в книгу. Тут моё любопытство не выдержало, я его окликнула:

- Рицка?

- Угу, – отозвался он тоже шёпотом, не переставая писать.

- Ты не замёрз? – не с вопроса же, о ком он думает, было завязывать разговор. А я видела, что он ёжится.

- Не-а, – он обернулся, что-то прикинув в уме: – Ты Клер, да?

Он даже знал моё имя. Я сказала:

- Да. А ты Рицка!

- Аояги Рицка, – кивнул он, скользя взглядом по исписанному листу. – А что?

- Да так, – я даже фыркнула. – Уже полтора года вместе учимся, пора представиться, ты как считаешь?

Он нахмурился и поглядел на меня усталыми от долгого чтения глазами:

- Если хочешь.

Меня слегка покоробил этот ответ, словно он вполне мог обойтись без знакомства. Но, может быть, с ним все знакомились, только ответив на это странное «а что»? Рицка потянулся, закинув руки за голову, снова внимательно – у него вообще цепкий взгляд – посмотрел на меня и сказал:

- По-моему, замёрзла ты.

Я машинально коснулась заледеневшего носа:

- Красный?

- Нет, – он встал со скамьи, взял мобильник и кивнул мне, засовывая его в передний карман на джинсах:

- Пойдём в буфет, шоколада выпьем. Голова уже не варит.

У него в интонациях не было и тени той улыбки, которая меня толкнула заговорить. Да ещё акцент, от которого фразы кажутся жёстче, чем на самом деле… Но я тут же встала. Есть что-то в рицкином голосе, отчего его хочется слушаться.

- Пойдём!

Помню, мы шли по проходу между рядами столов, а я смотрела ему в затылок и думала, что такая грива, наверное, не всякой расчёске под силу. Волосы до самых лопаток, пряди крупные, мне ни одна укладка таких не даёт. На лестнице он пропустил меня вперёд, и пока я спускалась в своих замшевых сапогах на шпильке, ни разу не обогнал. В буфете мы взяли по чашке шоколада и по паре круассанов – голод после сидения в стылом зале был такой, что слона бы съела.

Уже не перескажу, о чём в тот раз расспрашивала Рицку. Я была очень рада, что наконец общаюсь с этим признанным умницей курса, и говорила много. Отчётливо помню, что мы обсуждали расписание и то, как трудно утром просыпаться, когда надо вставать к первой паре. В памяти осталась фраза, что Рицку обычно будит по утрам аромат чашки какао, и это спасает. Я предположила: какао варит подружка? Нет, ответил он коротко и закрыл тему. Дал понять, что его прайваси – территория закрытая, но я решила в будущем получить туда доступ.

Это было… скоро год назад. А я топчусь на прежнем месте.

Мы занимались в тот вечер почти до закрытия библиотеки. В последний час мне казалось, что Рицке хочется уйти, он раз в десять минут поглядывал на часы, но продолжал сидеть. А ровно в девять тридцать встал, собрал сумку – и замер, наклонив голову и как будто прислушиваясь к чему-то. Потом во второй раз за день почти улыбнулся и опять взял мобильник. И он у него прямо в руке завибрировал, словно Рицка знал, что сейчас раздастся звонок! А если знал – ничего себе пунктуальность у звонящего!

Так или иначе, он приложил телефон к уху, произнёс какое-то короткое слово или фразу на родном языке, потом махнул мне рукой: «Пока!», и быстрым шагом вышел из зала. Я осталась на месте, хлопая глазами: прошло не больше минуты с момента, как он отодвинул стул, щекам было ещё холодно от того, как мимо пронёсся, а я уже сидела одна.

Вот чёрт! У меня же пара через пять минут, а из кафе до аудитории – пятнадцать. Может, Рицка догадается занять мне место? Мне его скорость не развить точно! Убегаю.

*

Студия встречает меня солнечным светом из высоких мансардных окон. В лучах танцуют редкие пылинки – когда смотришь на них, представляешь, что на улице непременно лето. Как же. Ветер такой, что слёзы из глаз выжимает.

Перевожу дыхание после забега на шестой этаж и прислушиваюсь. Да, ты на месте, с кем-то разговариваешь. Можно закрывать дверь и разуваться.

«Соби, я тут».

Ты возникаешь в коридоре раньше, чем щёлкает английский замок:

- Рицка.

- Угу, – я придвигаю ботинки под вешалку в компанию к твоим, чтоб вышедшая не убилась. Студия небольшая и раньше была квартирой, крохотный коридорчик остался.

- У меня ещё полчаса, – сообщаешь ты, мельком глянув на часы. – Подождёшь?

Я киваю, снимая с плеча сумку, и расстёгиваю куртку:

- Иди, я сейчас.

Ты уходишь обратно к ученице – скорей всего, Клементин, она же занятие недавно пропустила. Да, точно, и сапоги со сбитыми каблуками наверняка её, Клементин же всегда сменку приносит. С тех пор как выяснила, что у нас не принято ходить по дому в том же, в чём по улице, просто взяла за правило. Жалко, не все твои ученики так же поступают.