А вот у меня где-то здесь должны найтись старые сандалии, но я их не вижу. И в стенном шкафу не обнаруживаю тоже.

Я перехватываю сползшую на локоть сумку, бросаю на неё куртку и в одних носках вхожу в просторную комнату:

- Салют, Клементин!

- Салют, Рицка-кун!

Я фыркаю и пристраиваю куртку на вешалку, прибитую к самой неосвещённой стене. Сандалии находятся под ней же: наверное, ты мыл пол и переставил, обычно они в коридоре живут. Вытаскиваю из сумки книгу – всё равно какую, наугад. Открою на любой странице и буду слушать, как вы разговариваете, чтоб тебя разглядыванием не отвлекать.

Может, потом погуляем, а не сразу в метро нырнём, как обычно. Так что устроюсь в шезлонге, который ты нарочно для меня купил, и сделаю вид, что читаю.

Я подхожу к раскладному креслу и замечаю на сиденье новый номер «UPgrade». Я на этой неделе так и не выбрался к газетному развалу, и вчера уже перед сном посетовал, что пропустил.

«Спасибо».

Ты умолкаешь на секунду, потом не оглядываясь киваешь и продолжаешь занятие. Сегодня вы работаете с заливками и отмывками, попутно ты напоминаешь об основных законах перспективы – для Клементин грамотно изобразить горизонт постоянная проблема.

Я сажусь, вскрываю целлофан, пролистываю первые страницы. Хорошо, что здесь много картинок: я ни на чём, кроме твоего голоса, сосредоточиться не могу. Это не привычка, а рефлекс уже. Машинально отмечаю обертоны, переходы, интонации, запоминаю на всякий случай и иногда сопоставляю.

С посторонними ты приветлив и спокоен, но отстранён, почти как в начале нашего… общения. Я когда-то считал, что сам стал больше в тебе замечать. А теперь знаю, что просто ты начал мне показывать. Всякий раз внутри при этом понимании что-то вздрагивает.

Ещё у меня есть память о твоих заклинаниях. Как ты сказал давным-давно: «я повелеваю словами». Очень точно. Приказы отдаёт Жертва, но веления исходят от Бойца. Я в первые пару лет ничего толком не знал, силой делиться не умел, и всё равно ты мной гордился и как-то тянул нас обоих. И мы на твоей уверенности побеждали, пока я инстинктивно соображать, что к чему, не начал.

Я и сейчас почти всё, что знаю, знаю от тебя – ну и логически дошел кое до чего. Однажды вслух посочувствовал, что тебе приходится с нуля себе Жертву учить, а ты рассердился. Не на меня, но выглядело впечатляюще. Сперва вспыхнул, потом побледнел и надолго умолк. Я решил, что в точку попал, тема закрыта. Сразу вспомнил встречу с Ритцу, попытался слезть с кровати – а ты перехватил меня и заговорил, размеренно, без интонаций почти. Сообщил, что моё чутье не раз спасло тебе жизнь, что лучшей пары желать нельзя. И если я даже в шутку считаю себя обузой, тебе это больно. Я от твоего взгляда гусиной кожей покрылся, а потом полчаса трясло, никак не мог собраться. Мы на кровати сидели, ты меня обнял – всего, с подтянутыми к груди коленями. Гладил по кошачьим ушам, даже прощения попросил, решив, что обидел. Я в ответ на извинение голову поднял, ты прервался на полуслове и ко мне наклонился…

Какая она трещотка все-таки! Раньше я думал, что если ушек нет – человек взрослый. Кацуко-сан объясняла, что не всегда, но я сомневался. Теперь верю: ушки Клементин скинула полгода назад. До сих пор почти вижу, как она ими двигает в такт твоим пояснениям.

Вообще из всех приходящих сюда ушки только у двоих на месте, у Альжбеты и ещё у одного паренька с непроизносимым именем. Их в Париже быстро сбрасывают, не то что дома. Тут и тринадцатилетние безухими бывают, на что я тебе не раз указывал. Ты делал вид, что не слышишь.

Хотя… может, дома на самом деле ушек тоже лишаются раньше, но у нас качественные накладные шьют, и носить их принято чуть ли не до восемнадцати.

Или даже позже.

Я так и не узнал, настоящие они у Сэймэя были или нет.

А здесь, – я вновь смотрю вам в спины: Клементин явно устала, но очень старается держать кисть правильно, – здесь отпали так отпали, никто не шепчется и не тычет пальцем в спину. На меня в Токио оглядывались даже в шестнадцать. Может, потому что я долго не рос и казалось, что мне меньше? Правда, в лицо ничего не говорили. Только Яёи как-то поинтересовался: причёсываться проще стало? Я отмолчался.

А потом я за пару лет даже Нацуо перегнал. С Сэймэем не сравнялся, но больше, чтоб поцеловать тебя, на цыпочки не встаю. Когда ты голову опускаешь, у нас губы тут же сходятся…

Вот об этом сейчас думать явно преждевременно! Я нервно потягиваюсь в шезлонге – а ты незаметно переводишь плечами.

«Извини».

На это ты отвечаешь уже репликой:

«Ну что ты. Я тоже».

«Что – тоже?» – я знаю. Но ужасно хочу услышать.

«Ещё четверть часа, Рицка», – не то напоминаешь, не то просишь ты.

- Угу, – откликаюсь вслух, шумно вздыхая. Клементин бросает на меня рассеянный взгляд из-под рыжих кудряшек:

- Что?

- Ничего, – я утыкаюсь в журнал, не видя ни строчки. – Интересную статью нашёл.

Ты едва слышно фыркаешь. Погоди, я припомню.

Мы давно не сумерничали в городе. Решено, выходим отсюда и идём в ближайший сквер. Сам ещё меня с аллеи в темноту потащишь! Закругляйтесь уже. Сейчас Жаклин появится – может, на пять минут раньше закончите.

Вот с Жаклин у меня сложилось, хотя я совсем не собирался.

Она раньше встречала Клементин с занятий, дожидаясь в сквере, а полгода назад начала приходить в студию. Вначале приглядывалась, не увлечен ли ты ученицей – ты, может, и не догадался, а я после твоего рассказа заинтересовался. На третий раз она, войдя, наткнулась на меня, я в этом самом шезлонге сидел. Мне понравился её взгляд: сперва удивление, а потом сразу понимание. Поздоровалась, протопала прямиком через студию и протянула руку:

- Жаклин, лучше Жак. Салют!

Я не стал шевелиться и ответил:

- Салют, – с самым ужасным акцентом, чтобы реакцию проверить. Жаклин в лице не поменялась. Тогда я поднялся и пожал ей руку:

- Аояги Рицка. У нас тут разуваются.

Она с некоторым недоумением поглядела на мои сандалии, потом на твои летние туфли. Ты стоял, повернувшись к нам, и с интересом ждал продолжения. В последнюю очередь Жак изучила пушистые помпоны на тапках Клементин, переступила тяжёлыми «гриндерсами» и сказала:

- Запомню.

Чётко у неё прозвучало, однозначно. И рукопожатие оказалось по-мужски решительным. Мы разговорились, выяснили, что оба в учимся в Сорбонне, только я на международном праве, а она курсом младше и на политологии. Жак посетовала, округлив глаза, что «не поняла сразу», и добавила, что при виде меня сразу всё в голове сложила: по нам видно. А потом, чтобы время убить, предложила поболтать о Сорбонне.

Это был первый случай, когда меня увлёк чей-то рассказ, кроме твоего. Жаклин здесь родилась, выросла и знала уйму исторических подробностей. Она не выделывалась – ненавижу в французских девчонках вечную манерность! – и с лёгкостью перескакивала с архитектуры на традиции преподавания, а потом на биографии основателей. Я начал задавать вопросы, а потом случайно повернулся – и поймал твой взгляд. Ты нас не прерывал, не просил понизить голос… Просто я не в силах отвлечься, когда ты говоришь с кем-то посторонним – и ты не можешь. А тебе учить надо было.

Я отвернулся, цапнул куртку и вытащил Жаклин в коридор:

- Пойдём, прогуляемся, – и окликнул, чтоб ты услышал: – Через сколько вернуться, Соби?

Ты тут же вышел, опёрся ладонью о дверной косяк:

- Рицка, я не хотел вас выгнать!

- Ты и не выгнал, – я пожал плечами. – Просто мы мешаем.

- Не мешаете, – у тебя напряжённо дрогнули брови. – Не нужно уходить.

- Соби! – Жак сделала вид, что борется с расстегнувшейся серьгой и отвернулась, зато Клементин уставилась во все глаза, так что мыслеречь отпадала. Как бы мы смотрелись, умолкнув на полуслове и сверля друг друга взглядами! Надо было выбрать, чем рисковать, твоим авторитетом или твоими же нервами. Я предпочёл первое и продолжил с нажимом: – Я не сказал, что мы насовсем уходим! Я спросил, когда вернуться!