Стараюсь не пропустить ни одной эмоции на его лице, пока он молча разглядывает татуировку, и с волнением сталкиваюсь с его потемневшим взглядом, когда он поднимает голову и шепчет почти в самые губы:

— Знаешь, Джил, твое умение раздвигать ноги не всегда уместно, — я даже чувствую горечь его губ, когда он едва уловимо прикасается ими к моим губам. Его дыхание пахнет крепким алкоголем, его поза скрывает в себе опасность, его вкрадчивый голос будоражит, и я с трудом справляюсь со страхом, когда он тягуче медленно проводит кончиком носа по моей скуле и, прижавшись губами к виску, продолжает: — Поэтому используй его только для меня. Хорошо? — Ощущаю себя маленькой девочкой, только что отчитанной за плохое поведение, и послушно киваю, в который раз удивляясь его патологическому чувству собственничества. — Что ж, раз ты все поняла, можешь идти, — он освобождает от своего плена внезапно, резко делая шаг назад и теряя всякий интерес ко мне, будто и не он всего мгновение назад душил меня угрожающими словами.

— Я могу задать вам вопрос? — соскакивая со стола и прикрывая грудь разрезанным платьем, мямлю я. Наверное, во мне напрочь отсутствует чувство самосохранения, раз я предпочитаю открыть рот, чем как можно быстрее уйти отсюда. Рэми же безразлично пожимает плечами, слегка кривя губы и вновь возвращаясь к выпивке. Он наливает себе выпить, в то время как я смотрю на его широкую спину и переминаюсь с ноги на ногу, впадая в легкий ступор. — Я просто хотела узнать, зачем она? Татуировка?

— Буду откровенен с тобой, ma fille, ты влипла в не совсем приятную историю, касающуюся самого священного в этом мире — власти, — Хозяин встает в пол-оборота, смотря на меня с былой холодностью и порождая во мне инстинктивный страх перед опасностью, нависшей надо мной. — Вампиры слишком долго шли к ней, чтобы позволить кому-либо пошатнуть ее. Любая угроза, будь то тихий шепот о восстании или перехваченная записка с планом коммуникаций, могут вызвать вполне обоснованные опасения, поэтому мы стараемся задушить возможность переворота в корне. А ты по своей глупости оказалась в самой гуще событий, поэтому я не уверен, что смогу уберечь тебя. Вампиры, как бы смешно это не звучало, видят в таких как ты опасность, конец стабильности, угрозу порядку. Легче выдавить занозу, чем дождаться заражения крови. Твои непродуманные действия привели к тому, что Вацлав рассматривает тебя как ту самую занозу, и эта подпись, по крайней мере, никто не сможет причинить тебе вреда без моего ведома. Но самое страшное, Джил, что из-за твоей опрометчивости я нарушаю законы, на страже которых должен стоять, и тем самым подрываю свой авторитет. Так что в следующий раз, когда, ну мало ли, — он вновь пожимает плечами, вкладывая в слова ядовитый сарказм, — ты решишь повидаться с подругой, помни о том, что я предпочту сохранить свою репутацию, чем твою жизнь.

— Вы можете не переживать, мой Господин, у меня больше нет подруг, — с тихой горечью говорю я, испытывая что-то наподобие потерянности из-за сплетенных воедино эмоций: страха, тревоги, грусти, но самое удивительное — благодарности. Благодарности за то, что, пусть даже такими методами, он пытается меня защитить.

— Да, зато осталась мать.

Закрываю глаза об упоминании о маме и молю Бога о том, чтобы он замолчал, не говорил больше ни слова, не причинял мне боли, упоминая о единственном оставшемся в живых родном человеке. Наверное, сейчас она сходит с ума от горя. Наверное, уже сошла...

— Которую ты мечтаешь увидеть.

— Я мечтаю об этом больше всего на свете, — почти беззвучно выдыхаю я, опуская голову и не желая показывать насколько уязвима перед ним. Знаю, что меня ждет: сейчас он скажет, что я больше никогда ее не увижу, что должна прекратить думать об этом и что моего прошлого не догнать и, уж тем более, не вернуть, но вместо этого Хозяин ломает последние крупицы выдержки, небрежно бросая:

— И это вполне возможно.

Слышу, как стены дают трещину, мелкой крошкой осыпаясь к ногам, и до боли прикусываю губу, боясь сорваться. Я не хочу надеяться, надежда приводит к разочарованию, а разочарование подобно яду — оно отравляет, убивая в нас веру. Впрочем, я не уверена, что она вообще осталась во мне.

— Что?

— Как только я закончу кое-какие дела, мы можем посетить Колонию.

Руки начинают дрожать по мере того, как до меня доходит смысл его слов, и грудь сдавливает от нехватки воздуха, потому что я до ужаса боюсь-боюсь-боюсь... Господи, я так боюсь надеяться. Он ведь шутит, да? Но лицо Рэми остается непроницаемо серьезным, и я, чувствуя подступающий ком слез, бросаю на него полный воскресшей надежды взгляд.

— Можешь идти. Я сообщу тебе о дате поездки.

На полном автомате киваю, находясь в каком-то полуобморочном состоянии и стоя на грани — мне хватит всего одного шага, чтобы упасть вниз. Всего один маленький шаг, который я делаю, задавая осторожный вопрос:

— Вы ведь не обманываете меня?

— Джи-и-л, не испытывай мое терпение, — тянет он, недовольно сжимая челюсти и напрягаясь. Что-то предостерегающе натянутое появляется в его взгляде, и я медленно пячусь назад, пока не натыкаюсь на дверь и, встрепенувшись, открываю ее, без промедления выбегая из кабинета. Путь до комнаты не запоминается мне, я задыхаюсь от подступающих слез и закрываю рот ладонью, чтобы не разрыдаться прямо в коридоре. Но, как только захожу в спальню, громко всхлипываю и, прикрывая за собой дверь, прислоняюсь к ней спиной. Сил совершенно не остается, и я медленно сползаю вниз, садясь на пол и обхватывая колени руками.

Рыдаю.

Громко.

Чувствуя, как сердце разрывается в клочья и горло скручивает спазмом. Физическая боль кажется пустяком по сравнению с тем, что терзает меня внутри, и вся я пропитываюсь проклятой надеждой, впервые за долгое время ведущей меня к "почти счастью", ведущей меня "почти домой".

Глава 21

Я учусь терпению — учусь на страницах книг, которые партиями беру в кабинете Хозяина, но не прочитываю, просто потому, что не могу сосредоточиться и строчки кажутся мне пустыми; учусь в бессмысленных метаниях по комнате: из угла в угол, от кровати к окну, от окна обратно; учусь в бесполезных штрихах графита, которые преобразовываются в простые геометрические формы и выдают мою потерянность, ведь я не могу запечатлеть образы, думая о том, что скоро, быть может, сегодня, завтра, через неделю Господин сообщит мне дату выезда. Но проходят дни, и ничего не меняется — я продолжаю гореть в ожидании, а Рэми занимается своими делами, почти всегда пропадая из дома на целый день. Его возвращения я жду как манны небесной, старательно прислушиваясь к звукам внизу, будь то хлопок двери или приглушенные голоса, раздающиеся тихим бурчанием и вызывающие во мне неконтролируемое волнение, потому что в таким моменты я представляю себе, как Хозяин приказывает Леви подготовить машину, а сам, с присущей ему неторопливостью, поднимается наверх, чтобы исполнить мою мечту о встрече с мамой. После этого мы садимся в машину, наверняка молча, и едем в Изоляцию, которая после жизни здесь покажется мне чужой и еще более убогой, ведь теперь мне есть с чем сравнить.