Выдыхаю — моя роль закончена, и, дай Бог, мне не придется смотреть на то, как Адель умирает. А в том, что она умрет, я уже не сомневаюсь, потому что Рэми не прощает предательства, интриг, обмана, потому что слишком любит власть и, боясь ее потерять, предпочтет избавиться от бывшей любовницы, каким-то образом замешанной в заговоре, чем помилует ее во имя памяти о совместно проведенных ночах. Она обречена, ей не стоило нарушать запрет и приходить в его дом, тем более не стоило разговаривать со мной, впрочем, она надеялась, что я не выживу, и Рэми никогда не узнает, о чем мы говорили. Не узнает об одной маленькой детали, указывающей на ее причастность в заговоре. Думаю об этом, послушно следуя за Леви и совершенно не обращая внимания на то, куда мы идем. Мне становится интересно знать истинную причину предательства Адель, что подтолкнуло ее на то, чтобы пойти против своего Господина, которого она любит, или любила? — всем сердцем. Быть может, толчком к этому шагу стали безответные чувства , быть может, она предпочла месть, чем бессмысленную жизнь без него, быть может, я сделала бы то же самое на ее месте.

— Это твоя новая комната, — произносит Леви, вырывая меня из раздумий и открывая дверь в большую, чуть ли не в два раза больше, чем моя прежняя спальня, комнату. Вся она выполнена в коричнево-бежевых тонах, тяжелые портьеры, почти скрывающие арочные окна, ковер на полу, большая кровать с резными деревянными столбиками, гобеленовые картины и камин. Встаю как вкопанная, вглядываясь в непроницаемое лицо Леви и ни черта не понимая.

— Разве мы не вернемся домой?

— Нет, Господин решил остановиться здесь. Позже я привезу твои вещи, — надоедливо сухим тоном отвечает Леви и, пока я делаю первый осторожный шаг внутрь, подходит к окнам и полностью закрывает их шторами, ввергая комнату в удушливый полумрак. Я не смогу спать в такой большой и чужой комнате. Я боюсь. И, будто читая мои мысли, Леви продолжает: — Здесь безопасно, Джиллиан. Закрытый и охраняемый район.

— Почему именно сейчас?

— Потому что того требуют обстоятельства.

— Потому что если они смогли подобраться ко мне, то смогут и к Господину, — дополняю я, устало опускаясь на кровать и утыкаясь взглядом в пол. Становится дико не по себе, и я интуитивно чувствую близость необратимых перемен, которые надвигаются не только на меня, но и на Хозяина, все же решившего принять меры предосторожности. Помнится, он с безразличием говорил о своей смерти, тем удивительнее его внезапное решение переехать и лишить себя привычной тишины старого дома. Надеюсь, когда все утихнет, мы вернемся обратно, и я смогу посетить беседку. Стоит только дождаться тепла, осталось немного, несколько дней, недель, еще чуть-чуть. Кажется, я произношу это вслух, потому что Леви бросает на меня хмурый взгляд и тут же покидает комнату, позволяя мне насладиться тишиной и приятными мыслями о будущем, которое обязательно будет лучше, чем настоящее, ведь я почти смирилась и научилась жить по законам этого мира. Забыла о свободе, потеряла себя, свыклась с мыслью о том, что принадлежу Господину, в котором, на удивление, уже не вижу монстра. Наверное, потому, что он позволил увидеть другие грани своей души, позволил подойти ближе и рассмотреть тщательно скрываемую под маской холодного равнодушия человечность. И единственное, чего я сейчас боюсь, так это того, что его человечность — результат моей фантазии и наивности, взросший на почти хорошем отношении и благодарности за помощь.

Не знаю, как долго так сижу, как долго перемалываю нахлынувшие размышления, но прихожу в себя лишь когда Леви, даже не постучавшись, заходит в спальню и ставит на пол две сумки с моими немногочисленными вещами. Молча киваю, порываясь подойти к ним и заняться хоть чем-то, но тут же оседаю обратно, когда в проеме дверей появляется Рэми и одним лишь властным жестом приказывает Леви выйти. Руки начинают дрожать по мере того, как он молча приближается и останавливается в паре шагов от кровати, вынуждая меня задержать дыхание и со страхом заглянуть в его лицо. Оно почти непроницаемое, мне сложно прочесть его эмоции, и в наступившей тишине я ощущаю себя совершенно потерянной, пока в черных глазах не начинает пылать что-то наподобие ярости. Не огненной, нет, скорее чужой и холодной, будто бы я и есть причина всех его проблем, и он готов убить меня прямо здесь, чтобы навсегда избавиться от головной боли.

— Господин, — только и произношу я, приглушенно вскрикивая, когда он стремительно пересекает расстояние между нами и, грубо обхватив мой подбородок ладонью, склоняется к моим губам в угрожающем шепоте:

— Et que dois-je faire avec ma petite faiblesse, Jillian? — Его пальцы еще сильнее сжимают нижнюю челюсть, и я морщусь от боли, полностью растворяясь в его тьме, сдавившей мое трепещущее от страха сердце. Не знаю, что стало причиной его тихой ярости, но интуитивно чувствую, что в этом замешана Адель, что именно ее слова возродили в нем такие эмоции. Значит, речь действительно шла обо мне. Он смотрит на меня с колючим безразличием, слегка склоняя голову вбок, и усиливает хватку, вынуждая меня обхватить его запястье руками в попытке освободиться от плена. Напрасно, потому что я слишком слаба по сравнению с его силой. Нелепо дергаю ногами, упираясь в пол и запрокидывая голову назад, мне кажется, что стоит ему проявить хоть одно усилие, как моя челюсть треснет, и, будто понимая это, Рэми небрежно отталкивает от себя и выпрямляется, окидывая меня, такую жалкую и напуганную, ледяным взором. — Leur prouver qu'ils se trompent. (И что же мне делать со своей маленькой слабостью, Джиллиан? Доказать им, что они ошибаются.)

Эта ночь мучает меня бессонницей, тяжелыми мыслями и пугающими образами. Я вижу то Адель, истекающую кровью, то Господина, горящего в пламени, то себя, один на один с вампирами. Многие из них мне знакомы — это члены Совета и люди с самого первого приема, других же я никогда не встречала, либо предпочла не запомнить их лица, чтобы не загружать память. Они наполняют мой шаткий сон тревогой и страхом, а потом с размаху бросают в реальность, где я оказываюсь в полном одиночестве, в абсолютной темноте, только и разбавляемой слабым светом фонарей, проникающим сквозь портьеры. К утру совершенно выматываюсь и больше не стараюсь уснуть, решив разобраться с вещами и взяться наконец за себя — слишком бледное и измотанное отражение встречает меня в зеркале.

Вот только не успеваю, потому что Леви, как всегда невозмутимо правильный, приказывает спуститься вниз, в кабинет Хозяина, который ожидает меня с раннего утра. Интересно, насколько раннего? Если сейчас только шесть. По-видимому, кому-то тоже не спится.

Почему-то у самой двери в его кабинет ощущаю смутную тревогу и не тороплюсь войти, делая парочку глубоких вдохов и пытаясь унять накатывающее волнение. Бросаю вопросительный взгляд на Леви, ища в его лице ответы, но наталкиваюсь лишь на раздражающую бесстрастность, которую хочется стереть одним точным ударом. Он вообще умеет выражать эмоции? Чувствует хоть что-то, кроме своей маниакальной преданности Хозяину?