Углубившись в измерения, я как-то совсем забыл о Саше Таперове, то бишь о Бикфорде. Он казался мне всего лишь парнем, который суетился то там, то здесь на «Буссоли». Правда, несколько раз я заставал его за разговором с профессором Широким и видел, как Саша показывает ему какие-то свои тетрадки и графики.

Но однажды, когда мы поставили аккумуляторы на подзарядку и аппаратура не работала, я вышел из каюты и решил побродить по судну. Проходя по узкому коридору мимо камбуза, услышал громкий смех поварихи Гали Мартыновой и назидательный голос Бикфорда. Из камбуза валил пар. Заинтересованный, я заглянул в приоткрытую дверь, но ничего не увидел. Пар! Все было заполнено паром. Он с шипением валил откуда-то с плиты.

— Вот как оно будет, — пояснял Бикфорд. — Сюда будет втекать вода, а на обратном конце выходить пар.

На мгновенье передо мной предстала такая картина. Бикфорд с огромной алюминиевой кружкой стоял у плиты и, слегка приподняв крышку чайника, вливал в него воду. Чайник был, по-видимому, пустой и сильно раскаленный, и вода мгновенно, с шипением испарялась, и густой пар широкой струей вырывался из носика.

— Хватит! Все понятно! Так у меня чайник расплавится, — протестовала Галя. — Но он, видимо, не столько объяснял девушке принцип работы прямоточного котла, сколько, ставя этот примитивный эксперимент, сам хотел что-то уяснить.

— Вот если бы в крышке можно было проделать дырку…

— Еще чего не хватало! Это единственный чайник на судне и…

Они оба увидели меня одновременно и смущенно умолкли.

Саша потоптался у плиты, поставил на край кружку с водой и пошел к выходу.

— Напряженная исследовательская работа, — заметил я не без ехидства.

— У меня появилась одна идейка, — пробормотал он.

— Расплавить единственный на судне чайник?

— Нет, что вы… Дело серьезней…

— Понимаю. У Джеймса Уатта родилась идея паровой машины во время наблюдений за чайником.

Парень совсем смутился. Несколько минут мы молча смотрели на море. С запада опять бежали низкие серые облака. Иногда на суденышко набрасывался рой крупных редких снежинок. Бикфорд стоял в одном пиджаке, и мне показалось, что он ежится от холода.

— Оденьтесь. Еще простудитесь.

— Виталий Александрович, я хотел с вами посоветоваться… Вы ведь знаете, что профессор поручил мне рассчитать динамику этого подземного котла.

Я этого не знал.

— Ну и что же?

— Теория прямоточных котлов разработана довольно хорошо. Но только для случая, когда паропроводом является труба постоянного сечения. Еще в Южно-Сахалинске я смотрел работы по котлам… Чудесная это штука. Несколько десятков метров тонких трубок, свернутых в змеевик. Их омывает раскаленный газ, и вот получается так, что образующийся в трубках пар не выдавливает входящую в них воду. И при этом параметры пара очень высокие…

— Потому что на входном конце давление воды несколько больше, чем давление пара, — сказал я.

— Это понятно. А вот как будет у нас?

Я уставился на Бикфорда. Он покопался в боковом кармане пиджака и вытащил свернутый лист бумаги. Бумага затрепетала на ветру.

— Вот примерный разрез нашего паропровода… Это по вашим данным…

«Ого! — удивился я про себя. — Оказывается, мои данные уже пошли в ход!»

— Предположительно трубопровод оканчивается огромной полостью где-то в глубинах Тускароры. Смотрите, что получается…

Бикфорд повернул чертеж боком, и вдруг он стал походить на чайник огромных размеров! Я не выдержал и засмеялся.

— Так вот оно что!

— В том-то и дело, Виталий Александрович. Получается натуральный чайник с носиком длиной около двухсот километров. Какой объем полости, пока неизвестно. Это мы уточним в течение ближайших дней. По проекту, здесь мы проделаем дыру, и вода хлынет, в полость. Спрашивается, почему пар обязательно должен идти эти двести километров к кратеру «Тихого», а почему бы ему не вырваться прямо в океан?

— Дело в том, на какой глубине проделать дыру в полость и какое количество воды будет в нее входить, — сказал я. — Здесь нужен расчет…

— Да, и очень точный. Кроме того, неясно еще одно, — продолжал Саша. — На двухсоткилометровом пути пар может потерять свои качества — давление и температуру. А что будет, если вместо мощного фонтана пара мы получим жалкий пшик? Ведь нет никакой гарантии…

— Действительно, пока нет никакой гарантии… Разве что в самом стволе вулкана высокая температура.

Мы вернулись в каюту. Я взял Сашин чертеж и начал прикидывать расчет. Неравномерное сечение вулканического ствола очень усложняло вычисления. Было много неизвестных.

Вдруг меня осенило. Я вскочил, но идея тут же показалась мне столь нереальной, что я опять сел на место.

— Эх, если бы можно было…

Глаза у Бнкфорда заблестели. — Вот именно, Виталий Александрович!

— Что?

— Если бы можно было поставить хоть один эксперимент!

Я улыбнулся.

— С кухонным чайником можно, а здесь…

Мы задумались. Вот когда я убедился, что веселый Бикфорд — смелый мечтатель. Он заговорил тихо и медленно:

— В Тускароре мы делаем пробную дырку… На известной глубине… Нам будет известно количество втекающей в нее воды… А после мы замеряем параметры пара на выходе… То есть на кратере… Этих данных было бы достаточно для того, чтобы произвести окончательный расчет. Мы бы узнали оптимальные возможности нашего гигантского подземного котла, его производительность и его размеры… И уж тогда можно было бы приступать к основной работе. А как же без такого эксперимента?

В этот день мы опоздали на обед, потому что долго совещались у профессора Широкого.

— Пожалуй, это самый быстрый и самый верный путь решить многие неясные вопросы. Самый быстрый и самый верный, — сказал, он.

И отправился в радиорубку — диктовать радиограмму в Москву и в Южно-Сахалинск…

Двести километров. Ничтожное расстояние, а как мучительно долго мы его проходили! Месяц, другой, начался третий. В каюте скопились рулоны бумажной ленты, исписанные почерком механического самописца. Сотни километров волнистых красных линий на миллиметровой бумаге. Бутыли чернил, которыми я то и дело поил ненасытное перо прибора. А профессор Широкий повторял:

— Не должно оставаться ни миллиметра сомнений…

Ни миллиметра! Теперь мне разрез вулкана «Тихий» казался родным домом, я знал все его повороты и спуски, уширения и изгибы. Подземный ствол выглядел как длинная уродливая труба, которая неизвестно кем и неизвестно для чего проложена под океаном.

Глубина океана увеличивалась, и профессор Широкий после тщательного изучения эхограммы все чаще и чаще приказывал возвращаться на пятнадцать-двадцать километров назад и повторять измерения.

— Непонятно, откуда взялась эта зазубрина, — бормотал он, показывая на кривую границы земной коры.

— Может быть, под нами прошел косяк рыбы.

— Может быть Тогда при повторных измерениях зазубрина должна исчезнуть.

Мы возвращались обратно.

Однажды в дверь нашей каюты ворвался Саша Бикфорд.

В это время Лаврентий Петрович просматривал пятый вариант эхограммы десятимильного участка пути. Он нехотя поднял глаза на расплывающуюся от радости розовую физиономию Саши.

— В чем дело?

— А дело в том, Лаврентий Петрович, что к нам идет сейнер «Кежуч». А на сейнере — подводный вертолет инженера Измайлова!

В этот день мы больше не производили измерений. «Буссоль» качалась на поверхности океана в двух милях от намеченного конечного пункта. Прочитав радиограмму, Лаврентий Петрович впервые за долгое время развалился на койке и, закрыв рукой глаза, казалось, дремал.

— Будут указания? — спросил капитан рефрижератора.

— Нет. Будем стоять на месте и ждать «Кежуч»…

«Буссоль» снова легла в дрейф, изредка работая машиной, чтобы вернуться на прежнее место.