Местные жители избегали бывать здесь, что неудивительно, если учесть, сколько здесь было совершено самоубийств, предпочитали обходить мельницу стороной.

У лорда Уинчингема душа ушла в пятки. Он понимал, что если его действительно привезли на мельницу, то надежда, что его спасет случайный прохожий, услышавший его крик о помощи, ничтожна.

Внутреннее чувство собственного достоинства перед лицом, как он понимал, серьезной опасности заставляло его держать глаза закрытыми; он беспомощно и неподвижно лежал на полу кареты, даже когда цыгане перешагнули через него и открыли дверцу.

И вдруг лорд услышал голос своего кузена Клода и понял: то, что он подозревал почти с первого момента, когда пришел в сознание, оказалось правдой!

— Выносите его, — скомандовал Клод. — Несите на мельницу, я покажу, куда его положить.

Два цыгана грубо подняли лорда Уинчингема и, вынося из кареты, ударили головой о дверцу. Ему стоило огромных усилий не поморщиться и не застонать от боли. Продолжая по-прежнему держать глаза крепко закрытыми, он слышал, что они открыли дверь, и почувствовал, как с солнечного света его внесли в темное, сырое помещение и подняли по шаткой деревянной лестнице. Значит, его несут в темную, похожую на башню комнату, в которой в старину ремонтировали деревянные мельничные колеса и оси. В детстве они с Клодом приходили сюда играть в узников. Но его почему-то пугали тишина, сырость и перспектива оказаться запертым тут, когда его похитители сбегут с мельницы и бросятся спасаться в Уинче.

Лорд Уинчингем лихорадочно пытался вспомнить эту комнату. Есть ли в ней какой-нибудь другой выход, кроме двери и маленького отверстия, выходящего к колесу?

Но прежде чем он что-либо надумал, они оказались на месте.

— Кладите его.

Цыгане положили его на каменный плиточный пол, и лорд Уинчингем почувствовал холодок, проникающий через одежду. Цыгане грубо, не церемонясь, развязали ему руки и ноги.

— Теперь вы знаете, что делать, — произнес Клод с восторгом, почти с торжеством в писклявом голосе.

— Да, сэр, знаем, — ответил один из цыган.

— Что ж, не-забудьте ничего из того, о чем я вам говорил. Сюда вы вернетесь поздно вечером…

— Нет, сэр, только не вечером, — перебил его другой цыган, видимо более молодой и, как догадался лорд Уинчингем, более трусливый.

— Страшно, да? — усмехнулся Клод. — Что ж, дьяволам хватает прекрасных молодых людей, которых вы приносите им в жертву; никто из вас им не нужен. Не такие уж вы важные птицы.

— Может быть, но лучше было бы сделать это не вечером, — поддержал приятеля другой цыган.

— Хорошо… на рассвете, но не позже; поблизости никого не должно быть, — согласился Клод. — И помните, о чем я вам говорил. Снимете с него одежду и положите на берегу. Все должно выглядеть так, будто он плавал и утонул. Если украдете одежду, от меня вам не видать ни пенни! — Он помолчал, чтобы цыгане осмыслили его слова, потом продолжил: — И никаких ножей, понятно? Если он станет шевелиться, сопротивляться или просто придет в сознание, ударьте его еще разок по голове, но никаких ножей. Мне не надо, чтобы на его теле остались следы. Ясно?

— Да, сэр, ясно, — ответил цыган постарше. Услышав звон монет, лорд Уинчингем понял, что Клод вынул кошелек.

— Это половина обещанной суммы, — пояснил он, — вторую половину получите после окончания работы.

Цыгане не поблагодарили, и лорд Уинчингем вспомнил, что они никогда не благодарят за деньги. По их приметам это приносит несчастье. Потом услышал, как кто-то приблизился к нему, и догадался, что на него смотрит Клод.

— Ну, я же знал, что буду победителем, — проговорил он странным, почти безумным голосом. — Теперь, дорогой мой кузен, у меня будет все, а вы… вы достанетесь дьяволам!

Он хихикнул, и по его смеху лорд Уинчингем понял: Клод сумасшедший, совершенно сумасшедший!

Затем Клод, наверное, вышел из комнаты — его шаги зазвучали по деревянным ступенькам. Вслед за ним покинули комнату и цыгане. Дверь они заперли. Лорд Уинчингем услышал, как в замке повернули тяжелый ключ, потом его вынули, и по мере того, как все трое удалялись, шаги становились все тише.

Он лежал неподвижно, пока не отъехала карета. Несколько минут стояла абсолютная тишина. Тогда он осторожно открыл глаза, а после долгого ожидания, на тот случай, если кто-нибудь за ним подсматривает, сначала оперся на локоть, а потом сел.

Невыносимо болела голова. Прикоснувшись к ней рукой, он обнаружил, что удар рассек ему кожу на голове, в спутанных волосах запеклась кровь.

Даже от незначительного прикосновения к ране лорд Уинчингем чуть не потерял сознание. И только когда боль немного отпустила, встал на ноги.

Комната оказалась меньше, чем он помнил, будто за долгие годы она усохла, но осталась точно такой же влажной и зловещей. Дверь была сделана из прочного дуба, и, даже не глядя на нее, он знал, что без специальных инструментов замок не открыть. Еще один выход был через отверстие, выходящее к механизму, приводящему колеса в движение, но Стерн заметил, что это отверстие, размером не больше маленького окошка, прочно забито новыми досками. Вытащить гвозди голыми руками невозможно.

Мучаясь от своей беспомощности, лорд Уинчингем подумал, что у Клода, несмотря на все его безумие, хватило сообразительности все тщательно подготовить. Затем ясно представил себе, что будет дальше. Когда он не появится на свадьбе, поднимутся шум и крик, но только в Лондоне. На другой день герцогиня, вероятно, пошлет в Уинч гонца выяснить, нет ли его там. После этого пройдут недели, а может быть, месяцы или даже годы, прежде чем его одежду найдут возле запруды.

О том, что его тело всплывет, не может быть и речи. Потому-то люди и верят в дьяволов, что тела утопленников тут никогда не всплывали!

Наверное, впервые в жизни лорду Уинчингему стало по-настоящему страшно.

Лорд сел на ступеньку у двери комнаты. По крайней мере, она деревянная, а значит, не такая холодная, как каменные плиты на полу. Невыносимо болела голова, но мозг мыслил четко и ясно.

Да, он угодил в ловушку, как крыса. Клод невероятно умен. Выхода из создавшегося положения просто нет. И все-таки встал, потряс дверь и изо всех сил постарался выломать перекладины на окошке, заранее зная, что это бесполезно. Тогда снова сел, успокаивая себя, что, по крайней мере, до рассвета, пока не явятся его палачи, с ним ничего не случится.

А может быть, постараться побороться с ними? Он их не видел, но предположил, что люди, пошедшие на такое дело, должны быть сильными и ловкими, а значит, им ничего не стоит справиться с одним человеком. Клод предупредил их о ножах, но лорд Уинчингем знал: если на цыган напасть, они, не колеблясь, пустят их в ход, несмотря на запрет. А он-то безоружен! И чем больше думал, тем больше убеждался, что выход у него только один.

Всю ночь Стерн размышлял, продумывая каждую деталь своего плана, и, не переставая, тосковал по Тине. Почему он не поговорил с ней раньше? Почему тянул до последнего момента? Почему у него не хватило мужества подчиниться велению своего сердца, когда он впервые понял, что не может жить без нее?

Теперь-то ясно видно, что их хорошо продуманный план безнадежен, потому что они оба не учли человеческих отношений. Любовь уничтожила их! Она посмеялась над ними, сделала их уязвимыми и беспомощными.

Нет, если не ради себя, то ради Тины все-таки нельзя позволить себе умереть! Да, Клод сумасшедший, но сам он еще более сумасшедший! Вообразил, что она сможет смириться с таким развратным типом, как сэр Маркус! Поверил, что деньги смогут облегчить ему чувство вины и потери!

По мере того как приближалась ночь, лорд Уинчингем успокаивался и твердо решил бороться до конца. Ближе к рассвету он снова улегся на холодный пол, в той же позе, что его оставили, закрыл глаза и стал ждать.

Ждать пришлось долго. Очевидно, цыгане решили не шутить с дьяволами. Солнце стояло уже высоко в небе, когда наконец послышался шорох гравия, а потом и шаги по лестнице.