Утомившись от наблюдений, Уара спит. Она только что поела. Пищу ей приносит молодой сторож, уроженец Севенн, подобно ей лишенный родины. В его глазах гнездится та же тоска, что и в янтарных потухших глазах Уары.

Львица уже не радуется новому утру, преддверию томительного дня. Ей вспоминаются иные утра в дорогом ей доме. Веселый лай собаки, мычание быков, резкий крик птицы-лиры, блеяние овец, ритмические стоны тамтама, рокот джунглей сменились гулом толпы, громыханием трамваев и гудками авто. Порою в сознании зверя пробуждалась иная, еще более смутная тоска, тоска по джунглям и вольной дикой жизни…

Проходили месяцы. Львица становилась все апатичнее. Часами просиживала она неподвижно, понурив голову, или лежала на боку, прижавшись ухом к полу и пытаясь уснуть. Только в часы, предназначенные для еды, у нее возникало желание подвигаться.

И вот однажды, когда Уара меньше всего его ждала, появился Прюдом. Последние два года он провел в провинции, в одном из университетских городов, где получил кафедру по зоологии. Он женился. Кареглазая Генриетта помогала ему в научных трудах. Студенты любили молодого профессора с горячей смелой речью и живыми глазами. Его лекции порою принимали характер увлекательных охотничьих рассказов. Он говорил о зверях с чуткостью и любовью. Новые талантливые труды создали ему крупное имя. Однако ему сильно недоставало тех зверей, о которых он так много говорил и писал, не хватало ему и лесных дебрей, и ярких красок, и вольных звуков, и солнца. Он часто вспоминая Уару. Однажды он узнал, что львица находится в Париже. Его охватило желание повидаться с ней. Он легко получил командировку в столицу и поехал.

Был обеденный час. Уара упругими бархатными шагами ходила взад и вперед по клетке, то-и-дело останавливаясь перед дверцей, в которую подавалась пища. Прюдом издали узнал ее, но не подошел сразу, а подождал, пока отхлынет толпа посетителей. Затем он быстрыми шагами приблизился к клетке.

На мгновение львица остановилась, чтобы рассмотреть этого посетителя, так упорно глядевшего на нее. Она не узнала его. На нем не было больше пижамы, тропического шлема и полотняной обуви. Он сменил их белизну на темный скучный костюм, свойственный странам, где дома вонзаются тяжелыми громадами в небо, а деревья лишены листвы.

— Уара, дитя мое! — взволнованно прошептал Прюдом, когда львица снова зашагала по клетке. — Ты не узнаешь меня?..

Львица остановилась как вкопанная, потом метнулась вперед и прижала морду к решотке. Ее глаза неподвижно уперлись в человека. Хвост судорожно хлестал по воздуху. Ничто в мире не могло бы оторвать ее взгляда от хозяина. Мутные и тяжелые глаза львицы вспыхнули зеленым пламенем. Сердце колотилось в могучей груди, как буйная дробь тамтама.

Человек прерывающимся от волнения голосом говорил ей те самые слова, которые в свое время заставили ее забыть приволье родных джунглей. Бока ее поднимались и опускались. Протяжное нежное урчание вырвалось у львицы. Уара повалилась на спину и, втянув когти, ждала ласки, к которой привыкла еще с детства.

Прюдом протянул руку сквозь прутья и начал трепать Уару по животу. Потом львица поднялась, обнюхала ласкавшую ее руку, облизала ее шершавым языком. Поворачиваясь то спиной, то головой, то хвостом, она терлась о руку хозяина. Внезапно Прюдом заметил перемену, происшедшую во львице: грязную свалявшуюся шерсть, плеши на голове и туловище от долгого трения о прутья клетки, тощий хвост. От животного исходил едкий запах: Уару ни разу не купали за все время ее заключения.

Время от времени львица замирала, мягко стиснув зубами руку Прюдома, исчезавшую в ее пасти, и останавливала на ученом взор, полный упрека. Громкое мурлыканье гулко разносилось по сводчатому залу. Львы встрепенулись в своих клетках. Их ответное рыканье сотрясло зал, покрыло рев сирен, звонки трамваев и крики газетчиков.

Прюдом невольно отдернул руку. Тогда Уара просунула сквозь прутья передние лапы, осторожно притянула его к себе и начала жадно облизывать ему лицо, голову, грудь. Она ничего не видела, кроме любимых ясных глаз, ничего не слышала, кроме своего имени, которое уже давно никто не произносил.

— Уара! Уара!..

— Посещение закончено. Пробило четыре.

Сторож подошел к клетке.

— Вы знаете эту львицу? — удивленно спросил он Прюдома.

— Еще бы мне не знать ее! — вырвалось у Прюдома. — Я ее вырастил и воспитал. Уже более двух лет мы с ней не видались. Но лев никогда не забывает.

После свидания с Уарой Прюдом особенно остро почувствовал свою связь с животным. Он решил во что бы то ни стало освободить Уару, снова взять ее к себе. Он написал о своем намерении Генриетте: она, конечно, не будет протестовать против этого нового члена семьи. Она так много слыхала об Уаре, так любит животных.

Прюдом начал хлопотать об освобождении львицы. Он никогда не был высокого мнения об административном аппарате республики, но препятствия, на которые он натолкнулся с первых же шагов, превзошли все его ожидания. Он предложил выкупить львицу. Ему ответили ссылкой на статью устава и указали на надпись, красовавшуюся над клеткой. Дар был сделан другим лицом, но если бы даже он исходил от Прюдома, все равно возврат зверя был бы невозможен.

Прюдом пришел в ярость от такой рутины, разругался с чиновниками и послал негодующую статью в редакцию крупной газеты. Он требовал поддержки общественного мнения, едко высмеивая устарелость и бездушную тупость законов.

Статья была возвращена редакцией.

— Этот вопрос не является злобой дня, — сказали ему.

Ни авторитет Прюдома как ученого, ни поддержка университета не помогли Волей-неволей пришлось сложить оружие и предоставить Уару ее судьбе. Прюдом вернулся к своей кафедре.

В кубической клетке лежит зверь грязно-желтого цвета, цвета окружающих его стен. Толпа называет его «диким». Львица потеряла свое имя и не принадлежит никому, кроме правительства. Сухие листья сменили летнюю пыль. Пришла зима с низко плывущими тяжелыми тучами, с завесой непроницаемой мглы, с леденящими холодами.

Из месяца в месяц напрасно ждала Уара ясноглазого человека, который почесал бы ее и назвал бы Уарой. Правда, сторож-севеннец пытался иной раз неловко приласкать львицу, но он побаивался ее, и зверь это чувствовал и не уважал сторожа. К тому же у севеннца было по горло хлопот по уходу за зверьми-заключенными.

Вытянувшись, Уара лежит на боку. Возле нее кусок конины, но она не потрудилась очистить кость от мяса. Приходил ветеринар. Забегал помощник директора. Никаких признаков болезни не заметно. Однако Уара не желает есть, отказывается переменить клетку. Сегодня вечером она осталась лежать на полу, выпрямив облезлый хвост. Грязная растрепанная шерсть еле вздымается на боках. Фонари бульвара одни освещают звериную темницу в час, когда люди рассыпались по городу в погоне за удовольствиями.

Это одна из последних ночей борьбы зимы с весной. Встреча южных и северных ветров. Буря ревет и ударяет в стекла ледяными руками. За окном мечутся и стонут голые акации. Листы железа, сорванные с крыш, свистят в воздухе и с лязгом рушатся на мостовую.

Прижав морду к полу, Уара глухо стонет. Свистящий хрип вырывается из ее глотки. Трепет пробегает по бокам и бедрам львицы. Вопли растут, станоновятся все упорнее и протяжнее. Без злобы, — у нее нет на это сил, — львица настойчиво требует, чтобы ее отпустили в джунгли, где бродят тысячи зверей, играют, борются за жизнь и умирают такие же вольные, как родились.