– А почему гулять-то нельзя?

– Потому что на тебя невозможно положиться. Неизвестно, что ты еще выкинешь. Я безумно огорчена, ты и представить себе не можешь, в каком мы сейчас состоянии и что мы вчера пережили, когда вернулись домой, а вас нет. Ну вот. Ты должен остаться в комнате и отдохнуть.

Мистер Хупер откашлялся.

– Может быть, во что-нибудь поиграть, – высказался он наконец, – в шашки, например... Наверное, им неплохо пойти в гостиную и поиграть в тихую игру, скажем, в шашки.

– Ну вот еще!

– Чарльз!

– Не играю я с ним в шашки! Я с ним вообще не играю!

– Чарльз, я запрещаю тебе разговаривать в подобном тоне. И немедленно извинись перед мистером Хупером. И перед Эдмундом. Как это можно? Он же твой друг.

Киншоу захотелось завизжать и орать и орать им обоим в лицо, пока до них, наконец, дойдет. Он сказал:

– Если хотите знать, так я бы обрадовался, если б он размозжил башку об этот паршивый камень, жалко, что я рано вернулся и его нашел, без меня бы он умер, и хорошо бы, и лучше б он умер!

Миссис Хелина Киншоу рухнула на стул, и с губ ее сорвался стон.

Киншоу сам ужаснулся.

– Я же говорил, говорил, он меня толкнул, он хотел, чтоб я разбился!

– Я тебя не трогал, Хупер, сам знаешь, и заткнись!

– Он меня все время лупил, так мне наподдавал!

– Врешь ты все, врушка несчастная! – и Киншоу бросился на него.

– Ну-ну!

Мистер Хупер его удержал. Длинные, костлявые пальцы мистера Хупера вцепились в руку Киншоу.

– Скверное поведение, очень скверное, – сказал он. – Удивляюсь, как вам обоим не совестно?

– Все равно он хулиган! – как маленький проскулил Хупер.

Киншоу вырвался от мистера Хупера. Он чуть не плакал, ведь тут хоть бейся головой об стенку. Он не мог сказать: я за ним ухаживал, вытащил его из воды, откачал, отпоил, отдал ему свитер, я ему вообще все отдал, я дрожал, как бы он не умер, я ему говорил: все хорошо, все нормально, ты только не бойся, ты потерпи, Хупер. Меня и не было, когда он свалился, я его не трогал, даже когда он орал, а я хотел, чтоб он перестал, не трогал я его. Все неправда.

Ничего этого он не сказал. Он смотрел, как Хупер сидит на стуле в малой столовой, и сам себе удивлялся. Он терпел его пока мог, до последнего. А теперь прямо взял бы и убил.

Он понял, что просто они его не знают, никто, они понятия не имеют, о чем он думает, их можно купить на любое вранье Хупера. И ведь врет-то он так нахально, ни на что не похоже, просто смех, сразу ясно, что врет. А они верят, до того они, выходит, мало его знают – ну, и верят. Киншоу показалось, что они далеко-далеко и он совсем один. Вот ведь думаешь, как будто тебя знают, должны бы знать. Но даже мама его не знала. Смотрела на него – и видела совсем другого человека. Она не знала, что у него на уме, она по-настоящему никогда ничего про него не знала.

Хупер – барахло. Теперь уж он убедился. О перемирии не могло быть и речи. Киншоу вдруг страшно устал.

– Пусть лучше оба идут наверх...

Миссис Хелина Киншоу хлюпнула носом и высморкалась.

– ...По-моему, это самое разумное. Оба в ужасном состоянии. Но, естественно, если вы против...

– Нет, что вы! О, я просто в отчаянии, даже плохо соображаю, раскалывается голова. Не знаю уж, как мне извиниться за Чарльза, я просто ума не приложу...

– Ну-ну, ничего, уже все в порядке.

– О, как вы снисходительны! Чарльз, глупенький, ничего не ценит, зато я, я...

Киншоу думал: замолчи ты, замолчи, замолчи. Ему хотелось тряхнуть ее за плечи, чтоб перестала плакать и так говорить с мистером Хупером. Ему было стыдно и тошно.

– Итак, отправляйтесь по комнатам. По-моему, с нас со всех довольно. Вполне. Эдмунд...

– Дайте мне аспирина. У меня опять голова болит.

– Сейчас, миленький. – Миссис Хелина Киншоу вскочила со стула. Нечего выделять собственного ребенка, подумала она, тем более, он во всем виноват. – Я сделаю тебе вкусное питье, и ты аспирина даже не заметишь.

– Малюточка! – выпалил Киншоу. – Да ничего он не болен. Посмотрели б на него, когда была гроза! Вот нюни распустил, вот трясся, даже описался со страху.

– Чарльз! – Мама повернулась от крана и выдавила из себя подобие улыбки. – Чарльз, я просто удивляюсь, и, честно говоря, мне стыдно. Откуда в тебе такая грубость? И почему ты такой злой? Я-то думала, ты уже большой мальчик и можешь понять, что человек не виноват, если он боится каких-то вещей. Самый смелый – вовсе не тот, у кого совсем не бывает страхов. Гроза на многих ужасно действует.

– Мне в грозу всегда плохо, – тут же вставил Хупер. – Меня в школе даже с занятий отпускали, и я всегда лежал, когда гром.

– Вот полоумный.

– Чарльз!

– Гром-то был всего ничего, а он нюни распустил.

– Я сейчас серьезно рассержусь. С меня довольно твоих грубостей! Мистер Хупер уже сказал: иди-ка лучше к себе.

Киншоу с отвращеньем повернулся и пошел. Когда он проходил мимо Хупера, тот изо всех сил лягнул его по лодыжке. Ногу пронзила боль, но Киншоу и виду не подал. Хупер внимательно, искоса за ним следил.

Мистер Хупер отступил, приглаживая волосы, длинный, тощий и серый, как какая-то жуткая птица. С каким бы удовольствием Киншоу харкнул ему в физиономию. Примериваясь к такой возможности, он перекатывал во рту слюну.

Как только захлопнул за собой дверь, он услыхал голос мамы. Она начала оправдываться.

Никогда раньше его не отсылали в комнату. Такого поведения он сам от себя не ожидал. Странно даже, как будто его подменили. Но иначе он не мог, надо было от них от всех защититься. Как только вернулись, он сразу понял, что Хупер нисколько не изменился. Он еще отыграется.

Киншоу понял, что он пропал. Не сладить ему с Хупером, куда ему. Вот он убежал, а Хупер увязался, прилип, вернуться заставил.

Он брел по деревянным ступеням, снова нюхал запах этого дома. И чем ближе подходил к своей комнате, тем ему делалось страшней. Все случившееся в лесу уже казалось немыслимым и стало неважно. Снова вступил в права этот дом, опять начал давить на его чувства и мысли. Он вспомнил день приезда, и записку Хупера, и как мама смотрела на мистера Хупера, когда они здоровались за руку. Он уже тогда все знал.

У него болели ноги. Ночью в лесу он не очень-то выспался. Он сбросил ботинки и лег на кровать. Снаружи, в окно, он услышал голос мистера Хупера, а потом мамин и звяканье ложечки о чашку. Звуки резко отдавались в жарком летнем воздухе. Эта парочка со вчерашнего вроде еще больше подружилась. Вместе в Лондон съездили – это раз, и, во-вторых, Киншоу решил, из-за него, из-за его побега. Когда они на него смотрели, у них были совсем одинаковые глаза.

– Ну вот, я тебе попить принесла. Ляг как следует в постельку.

Было очень жарко, очень тихо. Он распахнул окно и сбросил простыни и одеяло. Миссис Хелина Киншоу задернула штору, и браслеты звякнули и скользнули по руке от локтя к запястью. Он подумал: она женится на мистере Хупере.

– Я пришла поговорить с тобой, миленький. Самое время, как ты считаешь?

Киншоу кивнул и сунулся лицом в кружку с овальтином. Пар кольцом окружил ему рот и нос.

– Поправь одеяло, Чарльз.

– Жарко.

– Но так нельзя спать, что за глупости.

– Почему это?

– Потому что простудишься. Ночью резко понижается температура.

– Вчера я спал на земле, безо всяких простыней, без одеяла, безо всего. И без джемпера даже. И ничего.

– Еще неизвестно. Как бы у тебя снова не разыгрался твой гадкий кашель.

Она сидела на постели совсем близко. Когда вытягивал ногу, он чувствовал ее вес, ее бок. Он чуточку отодвинулся.

– Очень было страшно, миленький?

– Ни капли не страшно. Еще как здорово.

– Ну, не может быть, наверное, одному в лесу все-таки страшновато?

– Это Хуперу. Он совсем рассопливился.

– Какое гадкое слово!

Он отвел глаза от нее, от окна.

– Я думаю, ты кой-чего не договариваешь.

Молчание.

– И тебе не кажется, что надо бы извиниться?