Однако, как заметил Николай Иванов, порой приоткрывают истину лишь для того, чтобы скрыть ложь: в "тезисах о Фейербахе" содержится характерная недоговорённость, вызванная смещением акцента. Дело в том, что объяснить мир, повысить степень его ясности и проницаемости, и значит произвести в нём самое радикальное изменение. Ибо наиболее эффективным инструментом преобразования мира является правильный порядок слов.

"ЗАВТРА". Почему вы считаете Штирлица архетипом современного русского философа?

А.С. Инстанция самосознания, которую можно назвать "штирлицем" или "шпионом-во-мне", отвечает за круговую оборону от мира. Поэтому эта инстанция сохраняется даже тогда, когда философия теряет свою дисциплинарную форму или попросту не доходит до неё. Тот или иной признанный философский дискурс скорее позволяет ослабить напряжение деятельности Штирлица, давая шпиону передышку. Экзистенциальная шпионология отходит на второй план, когда философия начинает практиковать узаконенный обмен текстами - в традиции европейской метафизики граница проходит между Сократом и Платоном. Вторичная интенсификация "шпионологической озабоченности" связана обычно с нехваткой признанности. Хроническая недостаточность признанности неизменно сопровождает русскую философию, принимая порой крайне острые формы - с таким очередным обострением мы как раз имеем дело сегодня.

"ЗАВТРА". Какой, на ваш взгляд, основной грех русской философии?

А.С. Как известно, младенцы безгрешны, даже если им удаётся сохранять младенческое состояние до седых волос.

"ЗАВТРА". Как вы относитесь к идее Александра Дугина обосновать русское Dasein?

А.С. Проблема подлинности и собственной аутентичности является, безусловно, важнейшей во всех тех сферах, в которых определён субъект. Первый шаг в этом направлении с безукоризненной лаконичностью сформулирован Фридрихом Ницше: только не спутайте меня с кем-то другим. Значимость национального или, скажем, имперского вхождения, то есть специфической включённости в большое социальное поле не носит характера универсалии. Нетрудно представить субъекта, вполне самодостаточного и без такой включённости. Великое множество подобных обитателей мира можно найти, например, среди сегодняшних жителей общеевропейского дома. Но полная версия человеческого в человеке предполагает это трансцендентное расширение. Хайдеггер нигде не говорит о специфически немецкой окраске Dasein, однако мы вправе предположить, что специфика присутствует в самом способе тематизации сущего. Проект российской самобытности на экзистенциальном уровне отнюдь не является фикцией: учитывая опыт истории можно утверждать, что властителем дум в России станет лишь тот, кто сумеет предложить наиболее яркий и убедительный проект национальной аутентичности.

"ЗАВТРА". А ваше отношение к его интерпретации традиционализма?

А.С. Полагаю, что Александр Дугин, не только своими текстами, но и как фигура, занимает достойное место в философской панораме современной России. Он и драматург, и актер великого конспирологического театра. Представляемая Дугиным версия философского бытия (бытия философом) вносит своеобразные краски в совокупный опыт философствования.

"ЗАВТРА". Можете ли вы согласиться с мнением Сергея Хоружего, что в современной русской философии сильна тенденция ресоветизации?

А.С. В философии это как раз мало заметно, а вот в других сферах публичной речи - в педагогике, в политике, в искусстве - подобная тенденция налицо. Когда-то соц-арт входил в состав художественного авангарда, а все авангарды, как известно, рано или поздно впадают в мейнстрим. Похоже, что соц-арт наконец распробовали, и он пришёлся по вкусу достаточно широкой публике, особенно телеведущим и политтехнологам. Вслед за этим началось самозапугивание - излюбленное занятие русской интеллигенции. Что же касается базиса, выражаясь марксистским языком, то там диктатура капитала пока непоколебима: туда риторика не проникает, а если и проникает, то нисколько не меняет сути дела.

"ЗАВТРА". Готовы ли вы возглавить смену философских поколений в России или нужно дождаться естественной смерти "марксистских динозавров"?

А.С. Любопытно было бы взглянуть на человека, заявляющего: "Я готов возглавить смену философских поколений в России!" По сравнению с ним Ленин, восклицающий "Есть такая партия!" выглядел бы сущим скромнягой. А между тем для имманентных задач философии, в той мере, в какой они персонифицированы в Философе, "руководство поколением" есть нечто внешнее и тягостное. Можно представить себе кислую мину Гегеля в ответ на подобное предложение: ну, разве что, между делом, отдыхая от диктата Абсолютного Духа.

В связи с этим хотел бы заметить, что традиционно напряжённые отношения Художника (в самом широком смысле этого слова) с властью понимаются превратно. Напряжённость отношений имеет множество причин, в том числе, и невроз зависти: как, я, такой талантливый, в нищете, а вы, такие придурки, - в парламенте. И всё же основная причина отсутствия взаимопонимания состоит в том, что власть, на которую претендует художник, несравненно более высокого качества, чем политическая власть. Писатель, например, осознаёт, или интуитивно чувствует, что воздаваемые политику почести позиционны, а не персональны; они адресованы месту, социальной роли, и кто завтра окажется в этой ячейке, тот их и получит - а послезавтра утратит, и поминай как звали. То ли дело признанные, вознесённые на пьедестал собратья - уж им-то не грозит быть перепутанными с кем-то другим. Так что зависть, по меньшей мере, взаимна, и симптомы встречной зависти от актерских претензий Нерона до стишков Мао Цзэдуна крайне поучительны.

"ЗАВТРА". Что вы можете сказать о философском ресентименте, следствием которого является восстание рабов не столько в морали, сколько в самой философии?

А.С. Если понимать ресентимент в духе Ницше, то его производной является вся дисциплинарная философия как таковая. Возможность писать философские манифесты, не предъявляя их к проживанию, лежит в основе всей европейской философии: строго говоря, ресентимент в философии проявляется, прежде всего, как молчаливо признаваемое право руководствовать других тем, чем не руководствуешься сам. После этого критика в адрес тех, кто не желает только руководствоваться, предпочитая внести собственное авторизованное искажение в преднаходимую сумму текстов, несущественна, она не меняет сути дела с точки зрения ресентимента.

"ЗАВТРА". Как вы относитесь к жанру "философской попсы", характеризующейся банализацией и тривиализацией философии par excellence?

А.С. Философская "попса" может иметь вполне академический вид, не переставая от этого быть дешёвкой. По долгу службы мне то и дело приходится читать увесистые диссертации и прочие весьма объёмистые работы "внутреннего пользования", и я до сих пор не устаю удивляться, какой колоссальный труд может быть затрачен на то, чтобы сокрыть отсутствие мысли. Собственно поп-культура, где всё на виду и где наличие или отсутствие мысли никак не влияет на итоговый успех, представляет собой чрезвычайно сложную площадку как для философии, так и для её имитации. С этого майдана философ, как правило, безжалостно изгоняем под свист и улюлюканье публики - немудрено, что в своём отчёте он не находит добрых слов для характеристики царящих там нравов. Но если вдруг удаётся удержать уровень философской подлинности в столь неблагоприятных условиях, - что получается у Бодрийяра, а иногда и у Пелевина, - то это, на мой взгляд, можно считать высшим пилотажем.

"ЗАВТРА". Как вы оцениваете вклад в науку и философию Александра Зиновьева?

А.С. Мне кажется, Зиновьев всю жизнь практиковал "бытие-поперёк", но в его случае принцип неизменной оппозиции всему господствующему (что бы ни господствовало), оплачивался валютой самой жизни. Именно величина, весомость ставки отличает простую вздорность от высокой принципиальности, от готовности всякий раз действовать по линии наибольшего сопротивления.

Такая человеческая позиция вызывает уважение, хотя она и не соответствует "оптимуму условий" для философии и философа в соответствии с критериями Ницше. Кстати, пример Гегеля, заурядного бюргера "по жизни" и величайшего мыслителя в предъявленных миру текстах, есть великолепное подтверж- дение того, что дух воистину дышит, где хочет.