— Я его люблю, Катенька, — просто отвечает Наталья Сергеевна и резким движением отбрасывает папиросу. — Не хочу курить. Я его люблю, Катенька, — повторяет она после паузы. — И хоть я уже много лет не видела его и не писала ему, но когда у меня радость, когда мне удается сделать что-нибудь хорошее, настоящее, я всегда вспоминаю о том, что есть на земле чудесный человек, которого я люблю.

— А он? — затаив дыхание, наклоняется Катя к Наталье Сергеевне.

— Он? Он, разумеется, ничего не знает. Сейчас уже поздно об этом говорить. А тогда я была девчонкой. Сама сказать не сумела, а он не догадался. Ну а сейчас поздно!

Катя, сдвинув брови, на секунду о чем-то задумывается, потом говорит грустно:

— Это настоящая любовь! Вот у нас с Сережкой, у нас как-то не так — и он все знает, и я все знаю, и на всей трассе знают. А у вас настоящее!

Наталья Сергеевна с задумчивой улыбкой качает головой:

— Нет, Катюша, любовь — чувство смелое, сильное. Ее не нужно бояться и не надо скрывать.

Она зябко передергивает плечами, плотнее запахивается в пуховый платок, смотрит на небо:

— Гроза собирается. Пойдем-ка в каюту. И, уже совсем собравшись уходить, она вдруг произносит медленно и растерянно:

— И ведь что удивительно — голос тот же. Голос — не только песня!

10

А на плоту при свете керосинового фонаря, подвешенного на палках у входа в шалаш, тоже идет негромкий, неторопливый разговор.

Лапин, все еще задумчиво перебирая струны гитары и неподвижно глядя куда-то в темноту, рассказывает:

— И вот тогда дурак, о котором я говорю, понял, что он ее полюбил. Понял — и растерялся. Она студентка, приехала к нему на практику, он старше ее лет на пятнадцать, и вдруг — такая оказия… Естественно, с этой минуты он постарался встречаться с ней пореже. Даже провожать ее не пошел, когда она уезжала. Так это все и кончилось.

Нестратов, покосившись на замолчавшего Лапина, усмехается:

— Да ты прав — большой дурак был этот твой добрый знакомый.

Чижов утвердительно кивает головой.

— Выражаясь научно, клинический случай шизофрении! Начинается с трусости и ханжеских теорий — «любовь от сих и до сих», «любовь не должна мешать», а кончается всевозможными душевными расстройствами, с которыми приходится возиться врачам! Хотел бы я знать, где, когда и кому помешала настоящая любовь?

— Теоретики! — свирепо огрызается Лапин. Он откладывает в сторону гитару и обхватывает руками колени.

Наступает молчание.

— Между прочим, Саша, — невинным тоном спрашивает Чижов, — а как звали твою практикантку? Такую светловолосую? Помнишь, вы приезжали вместе в Москву и ты меня с нею знакомил?

— Наташа. Наталья Сергеевна Калинина… — быстро отвечает Лапин и, запнувшись, подозрительно смотрит на Чижова. — А ты почему о ней вспомнил?

— Просто так.

Нестратов наставительно замечает:

— Душевная робость делает людей несчастными чаще, чем это принято думать.

И снова наступает молчание.

Лапин сидит, обхватив руками колени, вглядывается в темноту. Потом произносит тихо, без всякой, казалось бы, видимой связи с предыдущим:

— Но ведь мне уже сорок два года!

Чижов значительно смотрит на Нестратова, берет его под руку, и они вдвоем уходят в шалаш.

Лапин остается один, закуривает. Слабый красноватый огонек освещает его необычно суровое, взволнованное лицо.

И вдруг в темном ночном небе вспыхивает молния, раскатывается гром, и дождь, словно он только этого дожидался, со стремительной силой, яростно обрушивается на плот.

— Эгей, братцы!

Из шалаша выскакивают полураздетые Чижов и Нестратов.

— Вещи, вещи в шалаш!

— Гитару! Скорей!

Лапин, Чижов и Нестратов мечутся под дождем, лихорадочно собирая разбросанные вещи. Внезапно Чижов вскрикивает:

— Человек, человек за бортом!

— Где, где?

— Да не может быть!

— А я вам говорю…

Яркая вспышка молнии.

Теперь, действительно, становится виден совсем рядом с плотом не то плывущий, не то барахтающийся в воде человек.

Чижов мгновенно сбрасывает рубашку, брюки, ботинки и бросается в реку.

Несколько секунд слышны только затихающие перекаты грома, шум дождя, всплески воды. Затем доносится задыхающийся голос Чижова:

— Да ты не отбивайся… О, черт! Слушай, погоди, погоди…

Всплески воды становятся громче.

Лапин и Нестратов, мешая друг другу, вместе с появившимся Чижовым втаскивают на плот, видимо, потерявшего сознание худощавого загорелого паренька в спортивных трусах.

Чижов, приплясывая от возбуждения, объясняет:

— Я его по голове стукнул — сопротивлялся… Мог сам утонуть и меня утопить. Ничего, сейчас очнется.

Друзья, захлопотавшись над бесчувственным пареньком, не замечают, как из темноты, из дождя, к правому борту плота подходит лодка. В ней несколько едва различимых человеческих фигур.

Неприязненный голос спрашивает:

— Что здесь происходит?

Паренек, очнувшись, вскакивает, расталкивает друзей, кричит:

— Иван Кондратьевич! Я здесь, Иван Кондратьевич, на плоту! Меня какой-то псих утопить хотел!

— Что-о-о?! — высокий человек в лодке приподнимается, освещает фонарем оторопевших Лапина, Чижова и Нестратова. — Кто такие?

— Мы… Мы из Москвы… — путается Нестратов. — Думали, человек тонет. И мы…

— Да вы понимаете, что наделали? У нас тренировочный заплыв на побитие рекорда дальности в трудных условиях. Мы эту грозу целый месяц ждем, а вы пловца с дистанции снимаете?!

Паренек свирепо кричит:

— Он меня, леший, кулаком по башке стукнул, а то бы я ему показал!

Кто-то из людей в лодке спрашивает:

— Ты дальше-то плыть сможешь? Отдышался?

— Поплыву, — говорит паренек. — Я поплыву, Иван Кондратьевич, ладно? Будем отсюда считать дистанцию. Можно, Иван Кондратьевич?

— Ну, плыви.

Паренек, даже не поглядев на Лапина, Чижова и Нестратова, делает глубокий вздох, взмахивает руками и бросается в воду. Еще мгновение — и лодка и пловец скрываются за сплошной стеной дождя.

Лапин хохочет:

— Ай, Чижик! Не везет человеку… Совсем уже была в руках медаль за спасение утопающего, и вот — на́ тебе!

Сконфуженный Чижов подбирает брюки, рубашку, долго шарит руками по мокрым доскам плота, бормочет:

— А где же ботинки? Братцы, куда вы мои ботиночки задевали? Где мои ботиночки?

— Они утонули, — хмуро сообщает Нестратов.

— То есть как «утонули»?

— А вот когда мы этого «утопленника» втаскивали, ты их сам и столкнул.

— Братцы! — Чижов патетически воздевает руки к небу. — Я ж в одних ботинках поехал, у меня ж нет других… И домашние туфли я забыл. Караул, братцы!

— Ничего, Борис, — философски замечает Лапин, — ты потерял ботинки, но зато спас человека.

Снова прорезает небо от края и до края яркая вспышка молнии, гремит гром.

— Ревела буря, гром гремел, во мраке молнии блистали! — с удовольствием говорит Лапин. — Все как в песне! Все правильно!

11

После ненастной ночи наступает солнечный, но холодный и ветреный день.

Бегут по Каме белые барашки волн. С боку на бок качается плот. Полощутся на ветру повешенные для просушки брюки, пиджаки и рубашки.

Из шалаша доносится мирное похрапывание. Лапин стоит в позе бессменного часового, картинно опершись на весло.

Внезапно он закладывает два пальца в рот, пронзительно свистит и кричит:

— Все наверх! Город!

Из шалаша вылезает, волоча за собой географическую карту, сонный Нестратов. Он расстилает карту и наставительно говорит:

— Это не город, а населенный пункт. Здесь пополним запасы продовольствия.

Плот причаливает к маленькой, очень нарядной и чистой пристани.

— Кошайск! — торжественно провозглашает Лапин и первым спрыгивает на берег. Следом за ним прыгает Нестратов, а босой Чижов смотрит на друзей жалостливыми глазами и горестно бормочет: