Были две персоны, которых нельзя было порицать в присутствии царя. — Меншиков и Мазепа[27], отличившийся в Азовской кампании, теперь третья — Ламбер.

Неужто Ламбер — губернатор?

Учёный, да ведь иностранец... Этим пришлым всё же был поставлен барьер. Ишь куда выкопал апроши француз!

Уныние редко посещало Данилыча, но вот впилось и мучит жестоко. Открыл поставец, налил себе водки, расплескал.

— Не нужен я? — бормотал сдавленно. — Ладно, убей тогда... Не гони только, убей!

Вообразил собственную казнь столь живо, что едва не заплакал.

Между тем Пётр, шагая широко, яростно, пересекал двор крепости. Сыпал мелкий дождь, поливал трофейный скарб, всё ещё не пересчитанный до конца. Доколе же? Налетел на писарей, притулившихся под навесом, надавал оплеух. Время, время!

Каземат в углу двора обращён в карцер. Из щёлочки-окошка неслись вопли. Пороли солдата, нагрубившего офицеру. Пётр вошёл, вырвал у палача кнут, сам докончил экзекуцию.

Давно не видели Петра в таком раздражении. Виктория словно померкла для него. С чего бы? Спрашивали Меншикова. Он хмуро отмалчивался. Причину узнал Ламбер.

   — Счастливы ваши короли, — сказал ему Пётр.

   — Чем же, сир?

   — При них были мудрые советники. Жаль, у меня нет своего Ришелье.

Дюжие гребцы, опережая течение, гнали сойму к Заячьему острову. Злые складки на лбу царя разглаживались — Ламбер рассказывал об интригах подле трона, о вельможах, взирающих с вожделением на корону.

Дождь не перестал, остров напитало водой. Вязкая губка хлюпала под ногами. Ветер трепал гривку низкорослых сосенок на небольшом возвышении, посреди мокрой пустыни. Крепость на этом клочке, столь ненадёжном? Намерение царя поначалу смутило Ламбера.

   — Поднять остров? Труд Сизифа, сир!

Сослаться на Вобана он на сей раз не мог — ничего похожего не выполнял великий фортификатор.

   — Много земля, сир... Много человек.

Он хотел добавить — и время надо иметь. Оно ещё менее во власти русских.

   — На Карла оглядываться — сидеть в Шлотбурге, — сказал Пётр, угадав недосказанное.

Рук у царя довольно, царь прикажет своим солдатам носить землю, отвести наводнения, строить. Генерал-инженер уже не находил возражений — воля Петра подчиняла, вливалась в него. Авантюра, сумасшедшая авантюра влечёт дальше... Генерал-инженер опустил голову.

   — Ваш крот, сир...

   — Не крот теперь, — засмеялся царь. — Не крот... Бобёр ты теперь, Ламберка...

Что бобры — ценные пушные звери, француз знал хорошо. Видел и плотины, построенные ими. А парижский аллюр требовал ответа остроумного, и Ламбер нашёлся:

   — Надежда только — моя шкура не потерять.

В тот же день генерал-инженер усердно принялся прожектировать крепость на Заячьем — замену Шлотбургу. Не желая решать самолично, капитан бомбардиров назначил на завтра военный совет.

Пришлось отложить. Щепотьев прислал известие — два шведских корабля, стоявшие на взморье, вошли в устье Невы.

«Журнал» повествует:

«...Мая в 6 день капитан от бомбардиров и поручик Меншиков (понеже иных на море знающих никого не было) в 30 лодках от обоих полков Гвардии, которые тогож вечера на устье прибыли и скрылись за островом, что лежит противу деревни Калинкиной к морю, а 7 числа перед светом половина лодок поплыли тихой греблею возле Васильевского острова под стеною оного леса и заехали оных от моря; а другая половина с верьху на них спустилась. Тогда неприятель тот час стал на парусах и вступил в бой, пробиваясь назад к своей ескадре (также и на море стоящая ескадра стала на парусах же для выручки оных), но узкости ради глубины не могли скоро отойти лавирами; и хотя неприятель жестоко стрелял из пушек по наших; однакож наши несмотря на то, с одною мушкетною стрельбой и гранаты (понеже пушек не было), оные оба судна абордировали и взяли; а мая 8-го о полудни привели в лагерь к фельдмаршалу оные взятые суда...»

Эти строки Пётр написал сам. В «Журнал», заполнявшийся обычно сообщениями из канцелярий, со строгим соблюдением титулов, ворвалась пылкая речь капитана бомбардиров. Он только что из боя, ошеломлён необычайным успехом...

На адмиральском боте «Гедан» тринадцать пушек, на шняве «Астрел» — четырнадцать. Все они палили в небо, возглашая победу.

К Петру привели командира «Гедана», чудом спасшегося. Он приказал взорвать судно, но порох отсырел.

   — Мы поклялись королю, — сказал лейтенант Весслинг, — тонуть, гореть, но не сдаваться.

Сдал царю шпагу, на которой клятва та ветвилась, нанесённая чеканщиком.

Пётр пришёл в восторг, обнял лейтенанта, велел отпустить.

Как удалось небольшой флотилии лодок полонить два корабля, отлично вооружённых? Помогла внезапность, помогла туча с дождём, которую нарочно поджидали, таясь в засаде.

   — Суди сам, Борис Петрович, — сказал царь Шереметеву, — достойны ли мы с Данилычем награды.

Благоговейно расправил фельдмаршал трёхцветные ленты, повесил на грудь капитану и поручику ордена Андрея Первозванного.

Поистине, бог в союзе с государем...

   — Небываемое бывает, — твердил Пётр. Как сказать иначе о чудесной виктории? Выбить медаль, запечатлеть бой на Неве, суда, клубы порохового дыма. А надпись? Так и отчеканить — «Небываемое бывает».

Данилыч благодарил государя, заглядывая в глаза пытливо, — простил давешнее?

   — Ты мне не одолжен, — сказал Пётр. — Не мне служишь — отечеству. Имел бы кого достойнее тебя — катился бы ты к...

Чуть смягчился, добавил:

   — Покамест не имею... Строгаю вот тебя, стоероса.

Гонец понёс в Москву цидулу Меншикова, продиктованную писцу. Адресовано девицам Арсеньевым[28], из которых одна — Дарья — станет его женой.

«...Господин капитан соизволил ходить и я при нём был же, и возвратился не без счастья. 2 корабля неприятельские с знамёны и с пушки и со всякими припасы взяли...»

Размолвка с царём забыта, вожделенный градус не отнят, проставлен внизу полностью — «Шлиссельбургский и Шлотбургский губернатор и кавалер».

   — Экселенц, — сказал ему Ламбер, потчуя в своей каморе бургундским. — Орден всегда носить не нужно, моветон. Надо шить на ваш кафтан имитация.

Вот оно что — в Париже плетут подобие ордена из разных нитей. Умно! Данилыч бургундское недолюбливал — кислое больно, а тут показалось приятным.

   — Аплике на одежда... Это...

   — Понял, — кивнул Данилыч. — Аплике... Нашей и носи каждый день.

Ламбер себе намерен заказать. Устроит и господину губернатору. Приготовит письмо и рисунок ордена — остаётся переправить в Париж с ближайшей оказией.

   — Слыхать, царь Постникова посылает, — сказал Данилыч, всё больше располагаясь к французу. И губернатором величает искренне, не двоедушно, как некоторые.

Шлотбург, где думал иметь резиденцию, будет упразднён, но сейчас, на радостях, не жалко.

Военный совет собрался в трапезной комендантского дома. Капитан бомбардиров держал речь по-царски.

   — Без флота чего мы стоим? Потентат, имеющий токмо армию, одну руку имеет. А коли он и флот завёл — значит, не калека, две руки имеет. Флоту здесь тесно, устье Охты для нас безделица. Мы в устье Невы встаём.

Скользят со стапелей, намазанных ворванью, линейные корабли. Распарывают воду узорчатой кормой...

   — Фигура сия, — и Пётр взял, выбросил вперёд прожект Ламбера, — авантажна.

Вода расступается под тяжестью корабля, волны сходятся и вздымают его на пенистом гребне. А вокруг, по островам, — город. Адмиралтейство, золотые шпили храмов... Купецкое судно у пристани, с товарами заморскими...