— Тот не хозяин, кто замыкает горницу, а ворота оставляет открытыми. Болота зря боимся. Сильная держава и на болоте утвердиться может. К примеру, Голландия...

Разлаписто врезана в островок новая крепость, ещё безымянная. Шесть лап-бастионов — фигура, схожая с черепахой. Островок подмят весь — противник не найдёт плацдарма, годного для высадки. Протока, омывающая на северной стороне, неширока, но недостаток сей исправим — генерал-инженер предлагает соорудить за протокой, на соседнем острове, кронверк, сиречь вспомогательное укрепление.

Выбор царя не новость для генералов. И всё же дерзость прожекта ошеломляет. Брошен вызов капризам стихии, превратностям войны.

   — Насыпать начнём немедля. Земляную крепость к зиме надо окончить. Смоет — учредим каменную. Даст бог, не смоет.

В тоне царя была властность, не допускавшая возражений.

Обсудили исполнение прожекта. Конечно, солдаты возьмутся за дело, больше пока некому. Подал голос Шереметев. Если вмешается противник, тогда как? Солдат опять в ружьё?.. По деревням пройтись, мужиков согнать — и безотлагательно. Пётр поддержал.

   — Господин губернатор позаботится.

Никто, кроме царя, не представлял тогда, сколь значительно принятое решение. В «Журнале» записано кратко:

«По взятии Канец отправлен воинский совет, тот ли шанец крепить или иное место удобное искать (понеже оный мал, далеко от моря и место не гораздо крепко от натуры), в котором положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место остров, который называется Люст-Еланд (то есть Весёлый остров), где в 16 день мая (в неделю пятидесятницы) крепость заложена и именована Санкт-Петерсбург...»

Царь на закладке не присутствовал. Он поспешил в Лодейное Поле, на верфь. Нужды не было Петру забить первую сваю — для него Санкт-Петербург уже существовал, наполнился жизнью, расцвёл флагами, стоял в невском устье незыблемо.

Потомки назовут Ламбера главным зодчим возникшего града, понеже план крепости — его руки.

— Моя фортеция, мой прожект, — повторял он, довольный собой.

Меншиков посмеивался: пускай тешит себя! Авторство никому тут не принадлежит. На Заячьем воплощается образец, известный давно, напечатанный в книге — той самой, которую царь держал в опочивальне.

Трактат Блонделя, переведённый на немецкий, Данилычу не прочесть, но чертёж запомнил, авантажи шестилапой фигуры понял. Осмелится противник учинить десант отчаянный с флота, при поддержке его пушек, или переправится, взяв кронверк, через протоку, — штурм захлебнётся. Отпор получит с фронта и с флангов, огнём пушечным и ружейным. Куда ни подступись — всюду окажется в клещах, ибо пространство между бастионами на то и рассчитано, простреливается насквозь.

Одно отличает план Санкт-Петербурга от книжного — канал поперёк крепости. Нужен он для впуска судов и для снабжения водой на случай осады. И колокольня с высоким, острим шпилем — на самой середине плаца. То церковь апостолов Петра и Павла, коих царь считает своими покровителями.

Ламбер сомневался: не довольно ли будет покамест небольшой часовни? Крепость иного не требует. Если вспомнить наставления Вобана...

— Шпиль, видимый с моря, — настаивал царь. — Для купцов путеводный знак.

— Сир! — отвечал Ламбер. — Это будет как Москва, как Кремль. Храм не для крепость — для город.

Именно этого Пётр и хотел. Город вокруг крепости проступал лишь вчерне, скоплениями палаток, шалашей, землянок, шанцами, превращёнными в жильё, а храм заказан царём на рост города.

   — На Руси, господин маркиз, искали холм для церкви либо гору. Здесь таковых нет — так само здание надо возвысить сколь возможно.

Перед отъездом царь был то радостен, то мрачен. Сознавал яснее, чем кто-либо, — виктория на Неве подвела всю Россию к рубежу решающему.

Упразднённый Шлотбург таял, разваливался — из него извлекали всё, пригодное для Санкт-Петербурга. Скоро от шведской крепости останется груда оседающей, размываемой дождями земли. Под стальной благовест топоров деревянный хребет разобран, идёт на сваи, на срубы для изб — прежде всего генеральских. И на ряжи, которые станут основой оплота на Заячьем.

Май не окончился, а на подмогу солдатам пришли мужики, отлучённые от пашни, от родных домов, от семей. За две недели вытянулся канал, углубляясь по мере того, как поднимался остров, похожий теперь на огромный, лихорадочно кишащий муравейник. Землю возили в телегах по наплавному мосту, пригоняли груженные землёю соймы, её подавали в носилках, в корзинах, рассыпали, уминали босыми ногами. Сломались носилки — таскай в рубахе, таскай как сумеешь, лишь бы не стояла спешная работа!

В кровь обдирал руки канат, втягивавший наверх деревянную болванку копра. Падая, она вгоняла сваю — на вершок, на два. Мало, мало, проклятая! Короткую, слишком короткую давала передышку. Эх, ещё раз! Взяли, потянули...

Во всякое время видели среди работных Меншикова. В поношенном поручицком кафтанце с галунами, закопчёнными у костров, с хлыстиком, без парика похаживал губернатор. Подходил к плотникам, топтавшимся у толстенного бревна.

   — Эй, молодцы, берись за концы! Эй, рябой, подсоби-ка рыжему!

Ловчился и дёрнуть за вихры зазевавшегося, огреть хлыстом ленивого. Не гнушался и сам помочь — подставить плечо под бревно, заострить сваю, обтесать доску.

И Ламбер бессменно на страде — приглядываясь к нему, губернатор учится строить. Визгливо покрикивая, разражаясь русской бранью — француз постиг её в совершенстве, — маркиз командует ватагой обмерщиков, блюдёт точное исполнение прожекта.

По контуру крепости протянуты на колышках верёвки — сюда ставить ряжи. Но что-то замешкались с ними... Француз подбегает к реке, подгоняет тростью мужиков:

   — Эй, взяли!..

Срубы вязнут у берега, в песке, неуклюжие, скользкие — великого труда стоит выволочь их из воды. Набитые почвой, камнями, они — основа фортеции. Недолго им скалиться обнажённо — вереницы подносчиков наращивают её земляное тело.

   — Эх, мужики, неужто слабаки? — подзадоривает губернатор нараспев, как некогда на базаре выхвалял свои пироги с вязигой, с требухой.

Помня наказ Петра, губернатор втолковывал:

   — Наперво здесь одолеем шведа. Разобьёт лоб о фортецию — из мушкета добить плёвое дело.

Солдатам цель понятна, работают они дружно, приученные к тяготам войны. Мужики — те разумеют худо, за военными не поспевают. Квёлый народец! Не знало крестьянство такой изнуряющей гонки на боярском дворе, на поле, в огороде. Грызла тоска. Падал мужик в канаву, и не всегда поднимала его палка десятского либо сотского — тут же испускал дух.

Губернатор приказал, а комендант крепости Брюс подтвердил:

«1. Выходить на работу как после полуночи 4 часа ударит или как из пушки выстрелят, а работать им до восьмого часа, а со восьми, ударив в барабан, велеть им отдыхать полчаса, не ходя в свои таборы.

   2. После того работать им до 11 часов, а как ударит, чтоб с работы шли и отдыхали два часа.

   3. Как час после полудня ударит, тогда идтить им на работу, взяв с собою хлеба, и работать велеть до 4 часов после полуден, а как 4 часа ударит, велеть им отдыхать полчаса с барабанным о том боем.

   4. После того идтить им на работу и быть на той работе, покаместь из пушки выстрелено будет».

А пушка сигналила отбой с наступлением сумерек, кои в сём гиблом крае медлили. Часов на пять прерывалась какофония, слитая из воплей, из ругани, из пения топоров. Но спокойного сна не было, сосали кровь комары, впивались болезни. Удачлив тот, кто успел выловить заблудившийся ряж и приспособить под жильё, отыскать плавника на шалаш — другие спали под дождём, часто набегавшим, на подстилке из лапника, а то на своей овчине. И зарыться в неё хотелось поглубже, в надежде почуять домашний печной запах.