— Так это...

   — Конечно. Каждый взял себе камешек. Спросите, как я сберёг? Казак сорвал с меня, думал — невесть что. Рубин, алмаз...

Кавалер слушал, внутренне потешаясь. Святой простофиля! Сберёг, таскает на себе, шею натёр тесёмкой... Представилось: мальчишки, бледные после бессонной ночи, голодные, у храма атлантов. Гимны пели, что ли? Приносили жертвы? Он и сейчас мальчишка. Не переболел, всё ещё верит...

   — Я рад тебя видеть, ужасно рад, — сказал кавалер. — Надо будет помочь тебе.

   — Чем? Я виноват, я должен выстрадать.

Он прижал к груди ладанку. Голубые глаза смотрели просяще. Не нужно помощи, не нужно подачек. Ну, разумеется, викинги в плен не сдаются.

   — Самое страшное — это бездействие. Всё можно терпеть — паршивую еду, вшей... Но сознавать, что ты служишь врагам... Что ты царский раб... В то время как его величество там, в Польше, не щадит своё здоровье... Рассказывают, подушка его величества покрывалась инеем. В палатку вкатывали раскалённые пушечные ядра с вечера, но ты же понимаешь, долго ли греют? А случалось, почивал прямо на снегу, положив голову на колени адъютанта. И конечно, ни одной женщины... Пока идёт война — ни одной... Графиня Кенигсмарк уж на что красотка...

Макс кивал, изображая почтительное любопытство. История известная. Правда, графиня не ахти как хороша теперь. В летах уже... Забавно, что она упорно преследовала Карла.

   — Влюбилась бешено... Женщины ведь без ума от него. Он равнодушен, а они именно поэтому...

Простофиле невдомёк, что красотку подослал Август. Для него старалась бывшая фаворитка. Опутать, чтобы склонить Карла к переговорам... Но не стоит огорчать потомка атлантов. Пусть питается легендой.

   — Слушай! Он приказал не впускать. Так она напала на дороге. Катила навстречу... Место узкое, не разъехаться. Так он, без слова, без поклона, повернул коня — и вскачь от неё. Единственный раз, когда его величество обратился в бегство. Но я болтаю, а для тебя это, поди, не новости. Ты же в другом положении. Вон какой чистый!

Открыться ему? Кавалер минуту молчал, набираясь смелости.

   — Видишь ли... Я по отцу фламандец... Здесь для всех — фламандец, служащий губернатора. А тебе я скажу больше, если будешь молчать.

   — Ты сомневаешься?

Подняв руку с воображаемой шпагой, простофиля поклялся. Хотел кровь себе пустить, побрататься, но кавалер, поморщившись, удержал. Достаточно клятвы. Немногого она стоит ныне, но пренебрегать не следует.

   — Будем вместе служить нашему королю, — произнёс кавалер, придав голосу торжественность.

В тот же день он доставил лейтенанта к Трезини. Архитектор перебрался из крепости в новую, крепко срубленную избу. Чертёжника ждал, поставил для него стол рядом со своим. Интенданта упросил подкормить пленного.

«Любезный кавалер ван дер Элст, — написал вскоре Доменико, — оказал мне важную услугу, раздобыв отличного помощника. Это шведский офицер, захваченный русскими, человек на редкость добросовестный. Он трудится у меня с девяти часов утра до девяти вечера, всегда безропотно. В силу обета, данного по какой-то неизвестной мне причине, не пьёт вина и соблюдает целомудрие. К счастью, недурно образован — говорит немного по-французски, но я слышу от него не более двух-трёх слов в день. Истинное дитя севера!»

Полки Майделя стянулись к Выборгу. Не показывались более и корабли шведов. Петербург неотрывно наблюдал. Комендант Брюс получал донесения почти каждодневно. Соратником дозорного солдата становился доброволец финн. Рыбак в утлой лодке, скользящей над перекатами; мужик на лесной тропе, на картах не обозначенной.

Оборона Петербурга крепнет. Сотни подкопщиков, плотников кинуты на остров Котлин — ограждать земляными валами Ивановскую батарею и Новую, что на мысу против Кроншлота. Где были пушки в траншементах, там вырастают редуты. Орудия старые, отстрелявшие, сменяются лучшими, шлёт их из Москвы Яков Брюс, брат коменданта, главный артиллерист российский. Но уже разведана руда в Карелии, у Онежского озера, годная для плавки и литья.

На чистовых листах, изготовленных молчальником шведом, укрепления, даже малые, выглядят грозно. Заглавие обрамлено военными символами — пучками копий, стрел — и сверху, в облаках, Виктория. Комендант, бывая у Трезини, любуется. Слава об искуснике распространилась, шведа переманивают, суют заказы. Он же, отнекиваясь смущённо, краснеет как девушка.

Зашёл кавалер ван дер Элст, объявил волю губернатора. Необходимо ему иметь в своём доме план Петербурга с окрестностями. Ночами сиди, а подай! Молчальник управился. Снятое разными обмерщиками свёл воедино, поместил постройки, пристани, шанцы, нарисовал суда в протоках, пригнанные с Олонецкой верфи, вывел дороги, идущие от Петербурга, и амбары возле них, мельницы мукомольные и пильные, хибарки работных людей — всё словно глазами орла парящего, изображённого в левом верхнем углу. Дева Виктория восседает на орле верхом, блистает рыцарскими доспехами.

Доменико хвалил Рольфа, испытывая при этом досаду. Чувство странное, нелепое. На плане зияют пробелы, видимые только ему, зодчему Трезини. Нет Адмиралтейства... Доменико запрещал себе думать об этом здании. Запрещал и всё же строил мысленно, набрасывал эскизы, рвал, начинал снова и прятал, стыдливо скрывал.

По мнению Брюса, Адмиралтейство, третий оплот города, должно стоять на левом берегу Невы, против Васильевского острова. Доменико того же мнения.

   — Нам противник подсказывает, — твердит комендант. — Неспроста полез к Ниеншанцу, к Неве. Переправу высматривал.

Значит, следует ожидать манёвра широкого, с целью отрезать пути на Москву, на Псков, Нарву. Обложить Петербург, атаковать его и с юга. Оплот на левом берегу важен городу жизненно. Царь наверняка согласится, получив подробную реляцию о действиях Майделя.

   — Вдобавок приятство государю, — течёт плавный московский говорок Брюса. — Вот хоромина его, а вот корабельный двор, почти насупротив.

Флаг на рождённом судне, флаг на шпиле, вонзённый в низкое небо... Доменико не вытерпел, достал из короба заветные рисунки. К чему скрывать от друга! Роман одобрит.

   — Тебе и строить.

Нет, нет... Он уедет. Вообще — задача не для него. Роман слишком добр, боится обидеть. Башня не годится. Торчит, будто кол из приземистого здания, гармония частей ещё не достигнута. Слабые попытки сочинить нечто оригинальное... Царь творит небывалое, и такой должна быть его столица. А это… это... просто мазня.

Доменико разгорячился, он ненавидит свои эскизы. Судорожно сгрёб, готов порвать. Да, бездарная мазня. Роман жалеет, не хочет признать.

— Экой кипяток! Экой порох! — ласково дивится Брюс. — А государь тебя отличает. Погодь, прискачет ужо!

Обещал быть до осени в своём парадизе. Август уже на исходе.

Не знал Доменико, вообразить не мог, что близится перемена в его судьбе. В Петербург несётся нарочный с царским повелением.

Гром средь ясного дня! Быть архитекту Трезини безотлагательно в Нарве, сооружать триумфальные ворота. Строки письма кратки, от себя гонец поведал мало. Где брешь в крепости, там и надлежит делать.

Ворота в честь победы... Выходит, действительно царь отличил. Доверил очень важное, очень дорогое...

Эскадрон драгун сопровождал Доменико, копыта выбивали дробь по земле, увлажнённой дождём. Волнами набегали леса, обдавали сыростью, настоянной на травах, грибным духом. Распахивались, обнажая болото, карликовый худосочный сосняк, проплешины тёмных, стоячих вод. Взвились, собравшись на юг, журавли. Быть может, пролетят над Астано... И снова лес утихший, предосенний. Тронутый здесь багрянцем, там золотом, он обряжается, будто дразнит грядущую зиму, Скоро гномы заберутся в свои жилища, под корнями. Доменико задрёмывает, оглушённый молотьбой копыт, стонами разболтанной, плохо смазанной повозки, и возникают ворота, одни за другими, бесконечная смена ворот. Не стволы деревьев, а колонны, не ветви над головой, а своды.