Адъютант записал эту фразу, сочтя исторической. Флагман накренился, исторгая живой груз, ощетинившийся клинками. Орудия ещё действовали, заглушая визг шлюпочных блоков.

«...И как они подошли недалеко от берега; тогда наши по неприятелю жестоко из пушек стреляли; а как оные пришли к берегу гораздо ближе в мушкетную стрельбу, и как стали выходить, воды им было выше колена, и отошед недалеко, стало быть в некоторых местах глубже...»

Место для высадки адмирал выбрал новое, но и здесь не ведал брода. Разве не всюду мелко у берегов презренной финской лужи? А дно оказалось коварным, с вымоинами.

«...Иные и дна не доставали, иные же по горло в воде; а из наших 15 пушек непрестанно стреляли ядрами и картечами; отчего оные неприятели пришли в конфузию, и, хотя из них некоторые вышли было на берег; однакож оные в той конфузии все побежали назад в свои суда, из которых судов многие опрокинулись...»

Остановить! Смерть трусам! Анкерштерн сбежал с рубки к артиллеристам, оттолкнул растерявшегося офицера, повторил команду, неслыханную на флоте. Флагман открыл огонь по своим, адмирал взмахнул жезлом, дирижируя, раз и другой, потом опомнился.

В десанте кроме шлюпок участвовали боты, осевшие дальше от суши; раненые не добирались до них, тонули. Толбухинцы насчитали четыреста мёртвых тел, принесённых морем, а, по словам пленных, погибло около тысячи. Победа сокрушительная, достигнутая малой кровью, — полк потерял двадцать девять убитых, пятьдесят получили раны. Ни одна пушка не вышла из строя.

Русские пушкари перевели огонь на суда и, как доносил Крюйс, «до того метко стреляли, будто из мушкетов и нам часто и многажды было мочно слышать, как ядра в корабли неприятельские щёлкали». Шведы в панике рубили якорные канаты, чтобы поскорее сняться. Фрегаты попятились к линейным, и вскоре вся армада двинулась назад. Мог ли Крюйс спокойно смотреть? На «Дефаме» спустили штормтрап, вице-адмирал проворно сошёл, спрыгнул на галеру и ринулся во главе отряда галер догонять королевский флот. Вынеслись за Котлин, на простор, пушечный завязали бой, но тут ветер помог шведам.

«...Ветер так силён был, что наши галеры против воды на вёслах идти не могли, и тогда по таком трактовании неприятелю пощастило от нас уйти».

Вымокший от брызг вернулся Крюйс к себе. Утром показался на мостике в парадном кафтане. Ругаясь ласково, велел дать командам водки. «Дефам» зацвёл праздничными флажками, а вслед за ним «Кроншлот», «Нарва», «Шлиссельбург», «Петербург» и прочие фрегаты. К обеду вице-адмирал пригласил офицеров с Котлина.

— Граф Анкерштерн удирал как заяц, — говорил он Толбухину. — Это я ему наступал на пятки. Я, Крюйс из Ставангера.

Простолюдин, норвежец, сын матроса, внук матроса... Поперёк горла ему кичливые вельможи. Шведские, немецкие, русские — любые... Крюйс не стеснялся. В лице Толбухина, полковника из мелкопоместных дворян, он нашёл единомышленника.

Между тем под пером Анкерштерна поражение шведов превратилось почти в победу. Флот геройски преодолевал множество помех — то буря относила от Котлина, то слишком рано на пути возникали отмели. Всё же на остров удалось взойти. О том, что пришлось уйти, реляция не сообщила. Вера в превосходство Швеции должна быть незыблема. Истовый Адлерфельд, докладывая королю, подробности опустил — высказался кратко и лихо.

   — Котлин взят, ваше величество. Майдель тоже действует — следовательно, Петербург наш.

   — Немного жаль, — поморщился Карл. — Я сам хотел выкурить Петра из берлоги.

Сие бумажное взятие Котлина запечатлелось и в записках верноподданного камергера. «Защитники острова были уничтожены, дворец царя сожжён», — уверяет он, вдохновляясь слухами либо собственной фантазией. Ничего похожего на дворец там тогда не существовало. О полной конфузии, об отступлении — лишь намёк:

«Капитан-инженер Лаваль, который разведал местность предварительно, усиленно возражал против этой атаки и просил не ставить ему в вину, если безнадёжное, по его мнению, дело не удастся».

Взломать защиту Петербурга флот более не пытался.

Конфузия, причинённая Анкерштерну, не слишком опечалила Майделя — стратега сухопутного. Добыть долю славы недурно, но ещё лучше не делиться ею ни с кем. Соблюдая уговор, он подвигался к Петербургу медленно, с частыми передышками, прислушивался к канонаде, высылал дозорных. Узнав о разгроме первого десанта, решил наступать независимо.

Двадцать второго июня вечером десятитысячное войско достигло Большой Невки. Роман Брюс наблюдал, как шведы валят деревья, лихорадочно сколачивают плоты, вяжут фашины. Он мог бы, подтянув силы заблаговременно, дать встречный бой там, на материке, но, поразмыслив, составил другой план. Переправа задерживает движение. Выгоднее допустить противника на Каменный остров.

Десятки плотов оттолкнулись от берега. Сгустки пехотинцев на них, фашины — тёмные пятна в синеве мундиров. Ближе, ближе... Но Брюс сдерживает солдат, выведенных в траншементы, — не горячиться, заряды беречь! Шведы высаживаются, — доносят ему. Рота за ротон, скоро целый полк... Не беда. Боя не принимать, отстреливаться, завлекать вглубь!

Генерал Майдель не в духе. Он плохо спал — эти пустые дома, брошенные финнами, угнетают. Ни человека, ни животного, следы на лесосеках затоптаны армейскими башмаками — не поймёшь, куда ушли проклятые дикари. Никакой преданности от них... Одного, шпионившего для русских, вчера повесили.

Всю ночь донимали комары. Денщик жёг ароматную бумагу — не помогало. Рано утром, искусанный, генерал сошёл с крыльца подышать свежим воздухом. От жилья к рыжим сосенкам в низине спускалась выжженная насквозь прогалина, недавно взрытая мотыгой. Земля, удобренная золой, чёрная, была враждебной, зловещей. Генеральский пёс Мавр напрасно увивался, умоляюще скулил, — играть с ним Майдель не пожелал.

Сейчас и офицер, рапортующий о ходе переправы, раздражает. Что за глупая улыбка у юнца! Сопротивление русских слабое? Ликовать ещё рано. Занять весь остров, весь целиком. Подтягивать артиллерию. Сделать вид, что это — главное направление...

Конечно, если штабные оптимисты правы, — цитадель Петра и Павла сама просится в руки. Гарнизон ничтожен, — считают они. Военные транспорты постоянно пересекают залив. Котлин и фронт на западе выкачали большую часть солдат из Петербурга. Хватит одного быстрого удара...

Генерал не питает иллюзий. Живописные лобовые атаки не его стихия. Анкерштерн, салонный хвастун, обожает их — вот и обламывает себе зубы. Майдель чтит Фабия Кунктатора — этот римлянин воевал осмотрительно, без спешки, широко задуманными манёврами.

Стрельба стихает. Что это значит? Юнца сменяет капитан, грубоватый старый служака.

— Русские улепётывают! — рявкает он. — На редуте пушка валяется, бросили... Бог свидетель!

Ветераны нестерпимо фамильярны. Не отучить... Капитан ещё и назойлив — позволь ему преследовать врага. Отличиться, войти первым на соседний остров.

   — Печально, капитан. Печально, когда отвага в разладе с умом.

Афоризм, произнесённый у врат Петербурга, экспромтом. Надо запомнить. А храбрец таращится, — сложно для него.

   — Я устал от вас, — роняет Майдель лениво. — Сперва закрепиться! Всему своё время.

Тишина полнейшая. Нарочные, обгоняя друг друга, уверяют: остров очищен от противника. Но пороть горячку нелепо. Лёгкие успехи обманчивы. Тоже собственный афоризм генерала.

Он перешёл на Каменный к концу дня. Снова крестьянская изба, кишащая тараканами. Нет, лучше в шатёр... В этом так называемом городе не будет приличного помещения. Нигде, вплоть до цитадели. Да и там неизвестно какой комфорт.

Без сомнения, голыми руками не забрать драгоценнейшую царскую крепость. Предстоит осада. Там и засядут русские. Оттого-то и сданы после короткой перестрелки редуты Каменного, сооружённые в прошлом году. Теперь форсировать Малую Невку... Что там у русских, на том острове?