Решительность, силы, даже желание помочь, совершить, разом пропали, ушли, растворились во всесокрушающем знании стен этого кабинета.

   - Я бы хотел... пропуск... посмотреть... Карту.

   Гмем Канн молчал, глядя на песчинку, внезапно обрядшую голос, желания своим обычным взглядом.

   "Неужели я когда-то мог принять этот взгляд за доброжелательный?"

   Надежда, тлеющая лучина разгоралась, превращаясь, еще не в свечу, но уже в спичку.

   "Сейчас он откажет, выставит меня вон, или чего похуже. Что ж, простите страждущие, придется вам страдать и дальше. Что мог - я сделал. Кто ж виноват, что у нас такой подозрительный начальник безопасности. Настолько подозрительный, что даже человеку, добывшему Карту..."

   Морщины на высоком лбу разгладились, а глаза, из подозрительных сделались - Дункан вздрогнул - по отечески добрыми.

   Даже губы, губы - нет, этого не может быть! Растянулись в слабом подобии улыбки.

   Морщинистые руки уже заполняли какой-то формуляр.

   - Конечно. Герой имеет право лицезреть то, ради чего едва не отдал жизнь.

   Поставив точку, рука подсунула бланк на край стола.

   Пропуск!

   - Спасибо, - идущий на казнь благодарит палача, старательно мылящего веревку.

   Проклятая бумажка зажата в потной руке.

   У дверей сокровищницы бдительные стражи - пара детин при здоровье и оружии.

   Уж эти не дадут. Не допустят...

   Коленки предательски подгибаются. Дрожь от них передается рукам, телу, ненавистной бумаге.

   - Вот... у меня разрешение...

   Даже не взглянув на пропуск, призванные оберегать, берут под козырек.

   - Дункан, конечно, проходите.

   Воздух с шумом вырывается из легких, вместе со страхом выпуская остатки надежды. Трегарт понял, что чувствовали поднимающиеся на эшафот. Вроде шагаешь сам, в иллюзии некоторой свободы, но от тебя уже ничего не зависит. Разве только отсрочить казнь... на минуту... две... не больше. Казнь, которая все равно состоится, состоится потому что собрались зеваки, палач надел лучший, почти новый капюшон, да и бургомистр не любит зря подниматься в такую рань...

   Он не видел разложенных по полкам драгоценностей, не замечал слитков, поблескивающих полированными гранями, не обратил внимания на ювелирные изделия, способные свести с ума и закостенелого праведника. Сокровищница - одна из многих.

   Справа, возле входа, отдельно от других, на небольшом каменном постаменте, лежала она - Карта Пути.

   Обычный грязно-желтый кристалл, каким он запомнил ее в доме Эона.

   Тело трясла лихорадка, зубы отбивали дробь, рука со второй попытки накрыла проклятый минерал.

   Сейчас, вот сейчас - сработает сигнализация, завоет сирена, набегут стражи, и... освободят его от обязанностей героя!

   Он скажет - хотел рассмотреть, случайно зацепил...

   Ничего не произошло.

   Дункан выругался. "Кто так охраняет!" Да любой мальчишка, шпион-самоучка способен выпотрошить сокровищницу!

   Уже не надеясь услышать спасительный вой, одеревеневшая рука сгребла Карту и опустила ее в карман.

   Не удивительно, что Гильдия до сих пор не совладала с Повстанцами!

   Тело развернулось к двери.

   Последняя надежда - задержат на выходе, обыщут...

   Бдительные стражи берут под блестящие козырьки.

   - Счастливо!

   Да, счастливо.

   Одеревеневшие ноги, вновь обрядшие гибкость колени несли его по коридору. Прочь. Прочь. К комнате, к шкафу, в котором заждался Камень.

   Путь не близкий. Может, опомнятся, хлопнут по лбу. "Как же мы допустили!". "Догнать!", "Задержать!", "Обыскать!" Но Дункан уже знал, внутренним чутьем чувствовал - не скажут, не догонят, не задержат.

   Что ж - Рубикон перейден, жребий брошен. Радуйтесь, трепещите в предвкушении. Дункан - спаситель - украл - совершил свой подвиг, идет к вам.

   11.

   Светлые стены, памятное окно, забранное привратником свободы - решеткой, роскошное кожаное кресло.

   Все, как он помнил, как оставил. Впрочем, не все - кровать, его кровать исчезла. Ее просто убрали, как вещь, отслужившую свое, выполнившую возложенную миссию.

   Из кресла, навстречу ему, поднялся высокий юноша, худой, словно раздвоенная палка, к которой зачем-то прилепили руки.

   - Если не ошибаюсь, мистер Трегарт?

   Улыбка, проявившая белоснежные зубы, оказалась на редкость обаятельной.

   - Д-да, - кивнул Дункан.

   - Прошу за мной, мистер Канн ждет вас.

   Он перенесся в палату, ту самую в которой провел полторы недели, круто изменившие его взгляды на жизнь, да и саму жизнь тоже. Единственное место в лагере Повстанцев, которое знал.

   Если честно, Дункан ожидал иной встречи. Нет, не фанфар, хотя, почему бы и не фанфары, и не криков "герой", "добытчик" - все это уже было. Он ожидал... сам не знал, чего ожидал, но не будничного "мистер Канн ждет вас".

   Разочарование, даже... обида...

   Он-то дурак метался, мучился коликами совести и схватками долга, а они, оказалось, ждали его. Знали - рано или поздно, Дункан Трегарт явится, принесет им Карту Пути на тарелочке с праздничной желтой - символом измены - каемочкой.

   Вооруженные люди за дверью, коридор, лестница, снова коридор, опять вооруженные люди, снова дверь.

   Рашид Канн встретил их за ней, в просторной приемной сиротливо смотрящейся без секретаря. Место служащего пустовало - он (она) то ли вышел (ла) на минуту, то ли его (ее) удалили ради встречи дорогого гостя.

   - Мистер Канн, к вам...

   - Вижу, вижу! - обычно спокойного Канна было не узнать: глаза горят, язык то и дело пробегает по сухим губам, руки в тщетных поисках работы теребят края одежды. - Дункан! Рад, очень рад! - подбежав, он обнял Трегарта.

   - Вот! - Дункан вытащил Камень и Карту, хотелось избавиться от всего побыстрее.

   Повстанец важно кивнул, принимая гостинцы.

   - Ты молодец, ты сделал правильный выбор!

   Да, он - молодец, отчего же так муторно на душе, почему он чувствует себя, словно вывалялся в грязи.

   - Я... устал. Хочу отдохнуть и... помыться. Где тут у вас...

   - Конечно, конечно, тебя проводят.

   12.

   Комната - памятник минимализму - сестра-близнец кельи агентов.

   Сменял шило на мыло, хотя, не в комнате, конечно, дело.

   Он совершил свой подвиг, поступок, еще один, едва ли не самый мощный удар по бездушной Гильдии. Теперь все будет, должно быть хорошо, просто замечательно... отчего же в душу, словно запустили каленые щипцы и медленно выворачивают, отчего хочется завыть, или забиться, в самый дальний, самый темный угол, чтобы никто не нашел...

   Себябичевание прервал осторожный стук в дверь.

   Не дожидаясь приглашения, она открылась.

   - Можно? - в проеме нарисовалась физиономия певца свободы - Рашид Канна.

   Похоже, правила приличия, Повстанец полагал пустым звуком, или у них, у Повстанцев так принято.

   - Ну, как наш герой?

   И этот туда же. Для Гильдии был героем, теперь - для Повстанцев. Нелегко быть героем.

   Рашид бодро прошелся до дальнего угла, на что потребовалось аж пять шагов. Подумал. Присел на кровать.

   - Вижу, вижу, мысли, сомнения терзают. Знаешь, я не умею цветисто говорить, однако то, что ты сегодня совершил... одним словом, это был правильный и по настоящему геройский, да, да, нечего кривиться, словно кислоты обпился, поступок.

   - Надеюсь.

   Руки Канна, пробыв непродолжительное время без дела, принялись теребить край покрывала.

   - А ты... кто-то видел, как ты похищаешь Карту?

   Дункан присел рядом, опустил голову.

   - Самое невыносимое, самое противное - никто меня даже не заподозрил. Наоборот. Это, как... отобрать игрушку у несмышленыша. Наверняка, они до сих пор считают меня героем, прямо, как вы. Ничего - сейчас там ранее утро, скоро день - хватятся.