К обеду возвращаемся. После обеда кухонная бригада с девочками из моего дежурного отряда моют посуду. Абсолют проходит неспокойно — кое-кто спит, большинство читают, здесь в школе есть небольшая библиотека; многие переговариваются тихонько. Спрашиваю с оттенком строгости в голосе:

— Это почему же вы не спите?

— Не спится, — отвечают дети со вздохом, — да от нас этого теперь и не требуют.

Киваю, выхожу и, прежде чем войти в следующий класс, долго стою в коридоре, отхожу от этого «не спится»…

После ужина ребята выходят на улицу — кто с лыжами-самоделками (успели же из чего-то сделать мальчишки!), кто просто поиграть в снежки. У Володи Николаева привязан к валенку один заржавленный конек. Из игры ничего не выходит — снег здесь сухой, мелкий, в снежки не лепится. Гуляем просто так, что всегда само по себе скучно, да ветрено и темнеет скоро — уходим домой собираться на концерт в госпиталь. Ребята берут с собой костюмы — они творчески переработаны из их же довоенных платьишек. Ребята привычно идут к дежурному врачу, их встречают как добрых друзей, дают короткие белые куртки, и дети входят в палату. Я цепенею от белизны — белье, бинты, гипс, бледные лица, закрытые глаза. У каждой койки — костыли… Война опять подступила ко мне с вопросом: а что же ты?.. Не будет мне покоя до ее конца. Да, по правде говоря, и сейчас нет покоя — из моего поколения уцелели немногие, и если не те, кто вернулся с войны, так сама себя спрашиваю — по какому праву уцелела?

Врач говорит тем нарочито бодрым медицинским голосом, с которым врачи обычно входят в палаты с тяжело больными:

— Товарищи, к нам в гости пришли пионеры эвакуированного в Сталинград Артека, сейчас они покажут вам свою самодеятельность!

Раненые с трудом поворачиваются на койках. Некоторые садятся, некоторые просто не открывают глаз.

Ах, как же хорошо поёт свою «Марицу» Миша Цуркану! Как заливается колокольчиком Эллен Айа: «Mullu mina muidu…»

С каким настроением Яша Бергер читает: «Я волком бы выгрыз бюрократизм!..» Наши гимнасты даже маленькую пирамиду устраивают на ограниченном пространстве госпитальной палаты. И снова Алёша Диброва берет баян, аккомпанирует Аде Салу. Я люблю слушать ее пены, голос у нее сильный, слова песни она умеет окрашивать чувством. «Синенький скромный платочек…». — это то, что нужно сейчас. Глаза раненых открываются и оживают. Аде аплодируют, зовут приходить почаще. Вдруг один из раненых подзывает Аду.

— Мне нравится твой голос, девочка, — говорит он, — позови вашего баяниста, я сейчас сыграю и спою тебе «Песню Сталинградского фронта». Лейтенант один сложил, кажется, Жарков фамилия…

Раненому трудно управляться с баяном, и голос у него совсем слабый. Но словно осколком в душу ударило:

Ада и Алеша повторяют и повторяют песню, пока я не оттаскиваю их — устал же раненый.

Потом Ада спишет у него слова и на каждом концерте будет потрясать сердца слушателей:

Так и пойдут наши дни — будем собирать книги для госпиталей, из девочек образуется целая швейная бригада — она будет шить белье. Мальчишки пойдут пилить дрова на хлебозавод, на электростанцию, грузчиками — деньги за работу пойдут в фонд помощи фронту. Для госпиталей и фронта. Будем ходить с концертами — из госпиталя в госпиталь, из палаты в палату.

Этого мало? Мало. Этого иного? Да, очень много. Это ведь были дети, они сделали больше, чем могли.

На вечерней линейке Артек немного повзрослевшим голосом говорил в ту зиму:

— Над Сталинградом ночь спускается, Артеку спать пора…

Всё чаще ночные воздушные налеты. Совершенно не могу быть в бомбоубежище. Понимаю; что в нашей котельной, в глубоком подвале безопасно даже в том случае, если и в здание школы попадет бомба, своды котельной такие, что удержат все четыре этажа развалин. Дети в относительной безопасности — в какой могут быть в прифронтовом городе. Поднимаюсь на крышу. В небе скрещиваются огни прожекторов. В небе идет воздушный бой. Наша авиация еще не допускает фашистов до бомбежки города, горят и падают немецкие самолеты. Это на моих глазах был сбит первый немецкий бомбардировщик — назавтра мы увидели его выставленным на площади Павших Борцов. А потом, много лет спустя, я снова увижу его в восстановленном Волгограде…

Накануне нового, 1942 года, — в дневниках ребят есть точная дата — 26 декабря 1941 — старших принимают в комсомол. В этот день была создана первичная комсомольская организация Артека. Прошел месяц, и вот что пишет в своих воспоминаниях Алёша Диброва с Украины, наш баянист, помощник вожатых во всех наших начинаниях: «…20 января 1942 года для старшей группы артековцев стало памятным днем. С утра нас вызвали в Ворошиловский райком комсомола, и к обеду все мы были приняты в ряды Ленинского комсомола. Вместе с вожатыми нас в комсомольской организации стало тридцать, из ребят — я, Владимир Аас, Виктор Пальм, Миша Фоторный, Натан Остроленко, Светлана Косова, Борис Макалец, Лена Гончарова, Валя Трошина, Тамара Крончевская, Иоланда Рамми, Лайне Теэсалу, Айно Саан, Гунарс Мурашко, Аустра Краминя, Беня Некрашиус, Эвальда Овсянка, Ядвига Блажеевская, Женя Чебанова, Жора Костин, Володя Катков, Виктор Кескюла, Ада Салу, Вася Мачулис, Валя Тазлова…»

Повзрослел, поднялся на вторую — после пионерской — ступень марксистского мировоззрения наш артековский интернационал.

Уже в конце февраля в город входит континентальная весна. Бурно сходит снег, бурно зеленеют склоны, солнце светит ярко, слепяще, синий лед на Волге бухает пушечными выстрелами. И каждую ночь — воздушная тревога, мы говорим детям, чтобы они не раздевались на ночь. Ясно — придется еще раз увозить от фронта Артек… У Этель Силларанд сохранилась в дневнике запись: 9 мая 1942 года расстаемся со Сталинградом.

Впереди было ещё ровно три года войны.

Снова степь, простор, теплынь. Снова еще одно бывшее «дворянское гнездо» — степное именье графов Воронцовых Серебряные Пруды. Простенькое, деревенское поместье в 35 километрах от районного центра Фролова Сталинградской области с железнодорожным узлом Арчеда. По соседству с нами встал на короткую передышку эвакогоспиталь, попавший под тяжелую бомбежку, потерявший половину медперсонала. Госпиталь не просто отдыхает — он комплектуется. Время от времени появляется у нас значительная, голубоглазая, с черной волной коротко стриженых волос средних лет женщина — майор медицинской службы, начальник госпиталя. У нее ранение в позвоночник, она ходит в гипсовом корсете и на костылях. Приходит худощавый немногословный главный хирург. Мое знакомство с ним начинается с неожиданной стычки. У наших дежурных отрядов в Серебряных Прудах появляется новая обязанность — возить из колодца воду на кухню. Вообще воды здесь, что совершенно не типично для степи, достаточно: усадьбу окружают девять светлых проточных прудов, откуда и название. После революции здесь был, разумеется, санаторий, в первые дни войны он опустел. Но вода в прудах считается непригодной для питья, возим ее из колодца. От санатория нам достался коняга-водовоз по кличке Битючка. Надо полагать, что в раннем возрасте называли его Битюгом, потом, с годами, переделали в Битючку. Коняга наш — добродушное милейшее существо, я и сама была непрочь при наличии свободной минутки повозить на нем воду, но свободных минуток было мало, а воды нужно много, и начальниками Битючка стали обожатели лошадей Володя Николаев, по-артековски «Vaike», и Адольф Тамм, по-эстонски «Mulk», а по-артековски Муля — весёлый смешливый тринадцатилетний человек из Вильяндимаа. Володю и Мулю любил весь Артек, а Володя и Муля любили Битючку, как близкую родственницу, носили коняге из столовой лакомые подсоленные кусочки хлеба, мужественно урезая свою порцию. И Битючка относился к ребятам, как мог бы относиться добрый благодарный человек.