Ева. Боюсь, что у них не будет никаких мыслей: среди бела дня - что тут может быть?

Матти. Не скажите! Это указывает на особую страсть. Сыграем в шестьдесят шесть? (Сдает карты.) Я служил в Выборге у хозяина, так он мог есть в любое время дня и ночи. Днем, перед кофе, вдруг велит зажарить курицу. У него, видите ли, была страсть к еде. Он служил в министерстве.

Ева. Ну как можно сравнивать!

Матти. А почему нет? В любви тоже бывает ждать невтерпеж. Ваш ход. Думаете, в коровнике всегда дожидаются ночи? Сейчас лето, раздолье. Правда, всюду народ. Вот и прячутся в бане. Ну и жара! (Снимает пиджак.) Вы бы тоже расположились по-домашнему. Боитесь, чтобы я вас не сглазил? Не бойтесь. Будем играть на полпенни, ладно?

Ева. По-моему, вы говорите пошлости. Имейте в виду, я вам не коровница.

Mатти. А я ничего не имею против коровниц.

Ева. Вам не хватает почтительности.

Матти. Да, это я часто слышал. Шоферы народ непочтительный, их всегда попрекают, что они без уважения относятся к господам. А это оттого, что мы слышим, о чем наши господа между собой разговаривают, когда мы их возим. У меня шестьдесят шесть, а у вас?

Ева. Я привыкла в монастырской школе в Брюсселе только к пристойным разговорам.

Матти. Да я не о том, что пристойно, что непристойно. Я - про глупости. Вам сдавать. Погодите, надо снять, а то вы еще сплутуете!

Пунтила и атташе возвращаются.

Атташе (несет букет белых роз). Она очень остроумна. Я ей говорю: "Ты была бы совершенством, если бы не была так богата!" И она, даже не подумав, отвечает: "А по-моему, быть богатой - это даже приятно!" Ха-ха-ха! И знаешь, Пунтила, то же самое ответила мне мадемуазель Ротшильд, которой меня представила баронесса Никудайнен. Она тоже очень остроумна.

Матти. Хихикайте, как будто я вас щекочу. Иначе они, бессовестные, просто пройдут мимо.

Ева слегка хихикает, сдавая карты.

Не очень-то убедительно.

Атташе (останавливается). Кажется, голос Евы?

Пунтила. Нет-нет, ничего подобного, это кто-то другой.

Матти (сдает карты. Громко). А вы, оказывается, боитесь щекотки.

Атташе. Что это?

Матти (тихо). Да отбивайтесь же.

Пунтила. Там, кажется, мой шофер. Отнеси-ка лучше букет в комнату.

Ева (играет, громко). Нет! Не надо!

Mатти. А я буду!

Атташе. Знаешь, Пунтила, очень похоже на голос Евы.

Пунтила. Как ты смеешь!

Матти (тихо). Давайте на "ты" и понемногу прекращайте бесполезное сопротивление.

Ева (громко). Нет! Нет! Нет! (Тихо.) Что еще говорить?

Матти. Скажите, чтоб я не смел! Да войдите вы в роль! Больше жизни!

Ева (громко). Не смей, перестань!

Пунтила (громовым голосом). Ева!

Матти (тихо). Дальше, дальше! Изображайте слепую страсть! (Убирает карты, они продолжают любовную сцену.) Если он войдет, мы должны обняться, иначе ничего на выйдет.

Ева. Ну нет, я не согласна!

Матти (опрокидывая ногой скамью). Ну ладно, выходите тогда, как нашкодивший пудель!

Пунтила. Ева!

Матти старательно треплет Еве волосы; она расстегивает воротник блузки

и выходит.

Ева. Ты звал меня, папочка? Я хотела переодеться и пойти купаться.

Пунтила. Ты чем это занимаешься в бане? Думаешь, у нас уши заложило?

Атташе. Не сердись, Пунтила. Почему бы Еве и не быть в бане?

Выходит Матти, останавливается позади Евы.

Ева (не замечая Матти, слегка смущенно). А что ты мог слышать, папа? Ничего не было.

Пунтила. Так это, по-твоему, ничего? Может, ты обернешься?

Матти (играя смущение). Господин Пунтила, мы с барышней только сыграли в шестьдесят шесть. Вот карты, если не верите. Тут какое-то недоразумение.

Пунтила. Молчать! Ты уволен! (Еве.) Что о тебе подумает Эйно?

Атташе. Знаешь, Пунтила, если они играли в шестьдесят шесть, значит, ты действительно ошибся. Принцесса Бибеско однажды так волновалась за баккара, что разорвала на себе жемчуг. Я принес тебе белые розы, Ева. (Отдает ей розы.) Пойдем, Пунтила, сыграем на бильярде! (Тянет его за рукав.)

Пунтила (угрожающе). Я с тобой еще поговорю, Ева! (Матти.) Если ты скажешь моей дочке хоть "му-у", вместо того чтобы содрать свою грязную кепку и стать смирно и стесняться своих немытых ушей - молчать! - то можешь укладывать свои драные носки! Ты должен взирать на дочь своего благодетеля и кормильца снизу вверх, как на высшее существо, которое снизошло до тебя. Пусти, Эйно, думаешь, я допущу такое безобразие? (Матти.) Повтори, что я сказал!

Матти. Должен взирать на нее, как на высшее существо, которое снизошло, господин Пунтила.

Пунтила. Глаза должен выпучить в изумлении, болван, что на свете бывает такое.

Матти. Глаза должен выпучить в изумлении, господин Пунтила, что я а свете бывает такое.

Пунтила. При виде такого невинного существа ты должен краснеть как рак за то, что у тебя еще до конфирмации были нечистые мысли про женщин, должен сквозь землю провалиться, понял?

Матти. Понял.

Атташе уводит Пунтилу в дом.

Ева. Ничего не вышло.

Матти. Видно, у него долгов еще больше, чем мы думали.

VI

Разговор о раках.

Кухня в имении "Пунтила". Вечер. Издали время от времени слышна

танцевальная музыка. Матти читает газету.

Фина (входя). Вас спрашивает барышня Ева.

Матти. Хорошо. Только допью кофе.

Фина. Можете из-за меня не притворяться, что вам не к спеху. Очень уж вы воображаете, оттого что барышня с вами иногда заводит разговоры. Ей тут нет подходящего общества, вот она и скучает. С кем-нибудь же ей надо поговорить.

Матти. В такой вечер и вправду хочется что-нибудь вообразить. Скажем, если б вы, Финочка, захотели прогуляться со мной к речке, так я будто бы и не слышал, что барышня меня звала.

Фина. А мне кажется, у меня нет охоты с вами гулять.

Матти (берет газету). Все об учителе мечтаете?

Фина. Ничего у меня с учителем не было. Он очень хороший и образованный человек, хотел, чтобы я училась, дал мне книжку.

Матти. Жаль, что ему за образованность так мало платят. Я получаю триста марок, а он - двести. Правда, моя работа потрудней. Ведь если учитель ничего не умеет, так в крайнем случае мужики не научатся читать газету. Раньше, конечно, это считалось бы отсталостью, темнотой, а теперь газеты и читать не стоит. Все равно там из-за цензуры ничего путного не пишут! Я вам даже вот что скажу: если бы совсем убрать учителей, так цензуры не надо, государство бы сэкономило на жалованье цензорам. А вот если я застряну в дороге, господам придется шлепать по грязи, и они наверняка свалятся в канаву с пьяных глаз. (Жестом подзывает к себе Фину, она садится к нему на колени.)