Однако Чин-Чин припасла для нас ещё один сюрприз. За два дня до того, как моя сестра должна была вернуться из Европы, Чин-Чин повзрослела. Она объявила о деликатной ситуации своим пронзительным голосом. Её вой и рев был на граня истерики и продолжался без перерыва несколько часов. Даже несмотря на то что мы держали окна закрытыми, её вокальные упражнения проникали через стены, и реакция соседей варьировалась от простой ярости до угрозы подать в суд.

В отчаянии мы позвонили поздно ночью ветеринару, Он сказал:

– Это характерно для сиамских королев. Вам лучше спарить её, или она сведёт вас с ума.

– Я не могу, – объяснила я. – Моя сестра заранее запланировала, какое у неё будет потомство.

– Тогда заткните уши ватой и привозите кошку утром ко мне. Я дам ей транквилизатор.

Мы с Говардом и сами приняли несколько таблеток. Потом мы заперли Чин-Чин в кладовой, предварительно отключив все приборы и закрыв все опасные места.

Кладовая была самой удалённой комнатой от нашей спальни, но всё же недостаточно удалённой, и таблетки оказались недостаточно эффективными – вой разбудил меня среди ночи. Это было хуже, чем вопли Чин-Чин. Какая-то смесь крика, визга, рычания! Набор звуковых эффектов из фильма ужасов! Чуть не упав с кровати, я помчалась в кладовую, одновременно пытаясь криками разбудить Говарда. Когда я открыла дверь, струи искр метнулись мне навстречу. Среди грохота и треска красные и белые искры стреляли в темноте, словно фейерверк. Я застыла в немом отчаянии – искры перестали вздыматься и повисли в воздухе. И тогда я поняла, что маленькие красные и белые огоньки располагались парами, как глаза.

Говард сонно ввалился в кладовую и нашёл выключатель. Искры исчезли, а кладовка наполнилась котами. Коты сидели на стиральной машине, на сушилке, в корзинах для белья, – повсюду, а один даже повис на шкафчике. Серые, чёрные, оранжевые, полосатые, пятнистые коты метали на нас возмущённые взгляды.

И в центре этого благородного собрания восседала Чин-Чин. Она выглядела несколько озадаченной, но гордой. Открыв окно, она впустила всё мужское кошачье население окрестностей.

Мы отправили Чин-Чин в Сент-Луис с объяснительной запиской, которую не очень хорошо приняла Джеральдина. Вскоре моя неблагодарная сестра привезла нам всех четырёх отпрысков Чин-Чин, появившихся в результате неравного брака.

Все четыре котёнка оказались замечательными знатоками технических приборов, правда не такими умелыми, как их мать, но зато они намного превзошли её в своих амурных успехах у деревенских котов. Более того, каждое последующее поколение обнаруживало всё более возрастающие способности. Была ли вызвана эта искушенность наблюдением за телевизором, а не за мышиными норами? А может, это произошло в результате улучшения кошачьей еды? Во всяком случае, вопрос этот достоин изучения, и мы собираемся исследовать его более серьёзно.

Мы с Говардом переоборудовали половину дома для котов, а также открыли школу-интернат для особо одарённых и бюро по устройству слишком подвижных котов (Флаппи).

К феномену Флаппи не следует относиться легкомысленно. Может быть, придёт время, когда все домашние приборы, в особенности компьютеры, нужно будет проверять на «котоустойчивость». Сегодняшняя кошачья шалость может обернуться завтрашней «КОТастрофой».

После неприятного происшествия на лужайке перед домом Джемисонов кот удалился в тень можжевельника, чтобы обдумать ситуацию, а шестилетний Вернон Джемисон убежал домой и долго рыдал. Вскоре его рыдания стали неубедительными, но он всё же ещё некоторое время старательно выл. Соседские дети стояли перед домом, болтали, кричали и бросали любопытные взгляды на то место на лужайке, теперь накрытое корзиной, где и произошёл инцидент.

В конце концов миссис Джемисон позвонила в рекламное агентство, где работал её муж.

– Вернон плачет весь день без перерыва, – сказала она. – Я не знаю, что делать.

– Почему он плачет?

– Он оторвал хвост Слюнтяю.

– Что он оторвал?

– Хвост! Слюнтяю! – сказала миссис Джемисон, повышая голос. – Это серо-белый кот, который ошивается возле нашего дома. Все дети дразнят беднягу, а Вернон сильно потянул его за хвост. Кусок хвоста оторвался и остался у него в руке. С тех пор ребёнок и плачет. А теперь у него даже поднялась температура.

Повисла пауза.

– Ммммм, – сказал старший Джемисон. – Какая температура у кота?

– О, со Слюнтяем, кажется, всё в порядке. Он просто сидит под можжевельником с куцым хвостом, а все соседские дети носятся по твоей лужайке.

– По моей лужайке! – заорал в трубку мистер Джемисон. – Я сейчас приеду!

Драммонд-стрит, на которой жили Джемисоны, состояла из совершенно одинаковых домов. Они различались только качеством лужаек. Некоторые выглядели как пастбища для коров, другие – как поле для гольфа. И только трава мистера Джемисона напоминала зелёный бархат.

В каждой семье было по две машины, три велосипеда, трёхколесный велосипед, детская коляска, косилка с мотором и электрическая косилка, но ни одной из этих семей не принадлежал Слюнтяй – крупный серо-белый кот с дурной привычкой пускать слюни. Слюна постоянно свисала с его усов и подбородка, сверкала на его груди и собиралась в лужи на каждом крыльце, где он грелся на солнышке. Если какой-нибудь обитатель Драммонд-стрит садился в шезлонг и тут же подскакивал, это означало: тут побывал Слюнтяй – отдохнул и обильно всё обслюнявил. Он не выделял любимчиков, а давал каждому дому, одному за другим, свое сырое благословение.

У Слюнтяя имелся ещё один дефект, который подрывал его престиж. Двумя годами раньше мастер по ремонту телевизоров придавил задним колесом своего грузовичка хвост Слюнтяя, и тот впоследствии уныло свисал и был явно невосприимчив к боли.

Дети переезжали трехколёсными велосипедами кончик его хвоста, чтобы доказать, что хвост абсолютно омертвел. Из-за неказистого вида кота они насмехались над ним и корчили рожи, которые, по их мнению, должны были напугать его до смерти.»

Однако эти козни совсем не досаждали Слюнтяю. Он продолжал слоняться там, где собиралось подрастающее поколение, покорно ожидая оскорблений и мурлыкая в ответ на злодеяния ребятишек.

– Убирайся, Слюнтяй! – орали они. – Ты, слюнявый старый кошак. – А Слюнтяй тёрся об их ноги и преданно смотрел в глаза.

Потерю кончика хвоста Слюнтяй воспринял спокойно, но Вернон, оставшийся со страшным сувениром, от ужаса разразился громкими рыданиями. Только уверенность в том, что отец скоро вернётся из офиса, успокоила его.

Когда мистер Джемисон прибыл, он прогнал глазеющих, посасывающих пальцы зрителей со своей великолепной лужайки, а потом обратился к жене:

– Почему это ведро валяется на моей траве?

– Оно прикрывает хвост Слюнтяя. Я не рискнула прикоснуться к нему. Вернон в своей комнате. Он пьёт какао.

При виде отца Вернон открыл рот, и раздался душераздирающий вой, затем мальчик в отчаянии прижался к отцу.

– Ну-ну, хватит, молодой человек! – сказал мистер Джемисон, отрывая липкие руки сына от своего пиджака. – Слезами горю не поможешь. Произошла случайность, и ничего нельзя с этим поделать. Его создал Бог, и мы должны относиться к нему с уважением.

– Он жирный, – сказал Верной, чихнув и потерев нос – Он всё время пускает слюни.

– У него, вероятно, аллергия. Ну, а теперь пообещай, что всегда будешь добр к нему, и он тебя простит. Высморкайся, пожалуйста.

– А что мы будем делать с его хвостом? – захныкал Вернон, вцепившись в рукав отцовского пиджака.

– Мы выкопаем ямку на заднем дворе и достойно его похороним. И не цепляйся за мой рукав! Сколько раз я тебя просил не хватать людей за одежду?

За погребением хвоста Слюнтяя наблюдала похоронная процессия дошколят, ну и сам кот дал почувствовать своё присутствие. Он тёрся мокрой мордой о каждую ногу. Несчастный случай, укоротивший его хвост, не уменьшил его привязанности к мучителям.