– Славка, ты чего творишь-то? Я же тебе, как лучшему другу, а ты…

Слава открыл глаза и вздрогнул: прямо перед ним на кровати сидел покойный Петрович в растянутой майке-алкоголичке и рваных семейниках до колен. Лошарик, как ни в чем ни бывало, дымил сигаретой, стряхивая пепел в чайную чашечку. Слава рывком сел и ущипнул себя за руку. Видение не исчезло.

– Слышь, парень… Ты его тоже видишь? – Слава показал пальцем на Петровича.

– Эээ… Кого? – уточнил панк.

– Петровича. Соседа моего… Покойного хозяина этой квартиры.

– О, чувак, да ты на измене! Грибочки удались, – Лошарик ухмыльнулся и помахал рукой Петровичу. – Здорово, сосед! Как жизнь?

Слава зажмурился и протер глаза. Открыл снова – Петрович по-прежнему сидел на кровати и вертел большим пальцем ноги, торчащим из грязного носка.

– Хотел сделать доброе дело для старого друга, – ворчливым тоном сказал покойный сосед, – и вот тебе вместо благодарности. Никто, никто меня не любит…

– Погоди-ка… – Слава схватил с подноса бутылку портвейна – на дне еще бултыхались остатки. – Так эта чертовщина с бесконечной выпивкой – твоих рук дело?

– А то! – Петрович гордо выпятил волосатую грудь. – Ты же для меня был как свет в окошке, вот я и, на свою голову…

Он почесал лысину и сокрушенно вздохнул.

– Третий день за тобой по пятам хожу, будто мне на том свете заняться больше нечем. Ты почему моим подарком не пользуешься?

– Да забери ты на хрен свой подарок! Ты мне всю жизнь поломал своим подарком гребаным. Я тебя просил мне подарки делать?!

– Дурак ты, Славка, ничего не понял. Я тебе что сказал? Подарком надо пользоваться! Да я бы на твоем месте вообще пузырь из рук не выпускал! А ты только зря время тратишь, вот тебе и штрафные…

– Какие еще штрафные?

У Славы зачесались кулаки. Врезать бы сейчас этому алкашу, но покойников вроде не бьют. Лошарик довольно хмыкнул и распаковал большую пачку чипсов.

– Тут же оно как: пользуешься подарком, почет тебе и уважение, и награда от хозяина. Не пользуешься – штраф и наказание.

– Говори толком, какой еще штраф?

– Какой-какой, чего-нибудь отбирают, – пояснил Петрович. – Вот ты две недели, считай, пузыря в руках не держал, тебе за это крупный штраф – деньги потерял. Это раз.

Сосед поднял руку вверх и загнул палец. Слава вскочил.

– Давай так: забирай обратно этот свой подарочек, а он мне пусть сумку вернет!

– Поздняк метаться, – вздохнул Петрович. – Забирают всегда самое ценное, такие уж правила.

Он загнул второй палец:

– Профессору не налил – получи еще штраф, с работы выгнали. Это два.

– Ерунду не говори, с работы меня Тяпкин уволил. Я сам виноват.

– Да уж, конечно, Тяпкин, – хмыкнул сосед. – А завтра твоя жена под машину попадет, будет, конечно, пьяный водила виноват. Или примет на ночь глядя рюмочку, а потом в ванной поскользнется на кафеле и ногу сломает, кто виноват будет, а? Кто у нас плиточку-то клал?

Слава замахнулся кулаком, Петрович втянул лысую голову в плечи.

– Славка, вот ты дурень, ей-богу. Я тебе такую работу подогнал – вмиг заработаешь в сто раз больше. И даже на зарплату не смотри – главное, работай по своему новому профилю, и будет тебе от хозяина награда. Ты, главное, запомни: во-первых, наливать ты должен каждый день, во-вторых, если тебя кто просит налить, отказаться не имеешь права. Всего-то два правила, и все у тебя будет чики-пуки! Ты, главное, не просто наливай, смотри, чтобы пили… просто налить – это еще полдела. Ему надо, чтобы пили, а не продукт переводили.

– Кому это – ему?

Слава попытался схватить Петровича за грудки, но поймал только воздух. Фигура соседа растаяла на глазах, словно и не было ее только что.

– Что за черт!? – выругался Слава.

– Черт, черт, черт… – эхом отозвался голос Петровича.

В голове у Славы загудело, будто он стоял под колоколом, а потом на него обрушилась глухая, непроницаемая тьма.

Ботинки немилосердно жали. Слава не надевал их с самой свадьбы. Галстук-бабочка душил, впивался в шею. В белой накрахмаленной рубашке и дурацкой жилетке он чувствовал себя куклой, которую нарядил по своему вкусу избалованный ребенок.

Барная стойка располагалась между двумя частями обширного зала. С одной стороны в уютных нишах прятались столики с расставленными приборами, с другой возвышалась сцена, перед ней – просторный танцпол, а по бокам – кресла и низенькие столики, рассчитанные только на то, чтобы поставить туда рюмку или бокал.

Посетители только-только начали подтягиваться в ресторан. Слава взял одну рюмку, вытер начисто, до блеска – задел на удачную работу – и поставил обратно. Бармен поморщился и проворчал:

– Посуду я не просил перемывать. Шеф тоже.

На бейджике у бармена значилось «Михаил», но звали его все попросту Мишей, хотя на вид ему было никак не меньше сорока. Несмотря на довольно стройную, хоть и несколько сутулую фигуру, отличался он пухлыми щеками и толстой шеей, перетянутой такой же, как у Славы, бабочкой, отчего напоминал бульдога в ошейнике. Всем своим видом Миша выражал аккуратную, умеренную услужливость – мол, готов для вас на все, но в пределах собственного достоинства.

Появлению Славы бармен явно не обрадовался.

– Да я сам справляюсь, не нужен мне помощник, – сказал он, когда Виктор Николаевич привел Славу в бар.

– Миша, с этого момента ты бутылку в руки не берешь. Наливать будет Добролюбов, ты ему говори, куда и сколько. А ты больше ни одной бутылки даже пальцем не трогаешь, понял?

– Но почему, Виктор Николаевич? Разве я плохо работаю?! – покраснел Миша.

– Надо так, – ответил шеф. – А ты, Добролюбов, делай, что тебе Миша скажет, с гостями разговаривай вежливо, как с родной мамой, и чтобы никакого мата – тут тебе не стройка.

Первый рабочий день, а точнее, вечер, начинался вяло. Музыканты на сцене играли тихий, ненавязчивый джаз, посетители еще только устраивались за столиками, перелистывали меню, поджидали знакомых, уткнувшись в экраны телефонов. У Славы с самого утра ныла правая рука, а с той минуты, как он оказался за барной стойкой, плечо сводило такой судорогой, что он невольно стискивал зубы. Чтобы отвлечься, Слава принялся изучать этикетки на бутылках. Добрую половину напитков он в жизни не пробовал, а некоторых даже никогда и не видел.

– Ты раньше-то где работал? – спросил Миша.

– На стройке.

– Оно и видно! Ладно, бутылки пусть твои будут, раз Курица так сказал…

– Курица? – не понял Слава.

– Кликуха такая у шефа. Фамилия у него Курицын. Так вот, бутылки твои, но на деньги даже и не смотри – рассчитываю гостей здесь я. И следи за остатками – если что заканчивается, на склад гонять будешь.

– На этот счет можешь не беспокоиться, – усмехнулся Слава. – Склад больше не понадобится.

– Левак, что ли, гонишь? – подмигнул ему Миша. – За этим тебя шеф привел?

– Можешь и так считать.

После этих слов Миша как-то сразу расслабился и подобрел, и даже пояснил Славе кое-какие нехитрые премудрости:

– Ты на полки-то особо не смотри, там у нас так, выставка. Самое главное наше рабочее место – тут, внутри барной стойки. Это называется «хаус-позиция».

Внутри стойки в левом углу рядами выстроилась посуда – от маленьких рюмок до высоких бокалов и пухлых пивных кружек. С правой стороны стояли початые бутылки с дозаторами, блюдца с кружочками лимона и листиками мяты, баночки с чем-то цветным и густым. На нижней полке поблескивала зловещего вида машина, в прозрачном отсеке высилась груда колотого льда.

– Виски и коньяки у меня тут с краю, – показал Миша. – Ближе к себе – то, что чаще всего в коктейли идет: мартини, джин, ром, коктейльная водка…

– Коктейльная водка? – уточнил Слава.

– Ага, коктейльная, – мишины пухлые щеки порозовели. – Когда гость бутылку заказывает, мы ее согласно меню подаем, какую выберет. А в коктейли идет самая дешевая.