Он положил руку на ее талию, прижимая к себе еще ближе, склонил голову, касаясь щекой ее волос. Глубокий вдох, мягкое покачивание на ногах, попытка прочувствовать партнершу. Близкое объятие оказалось неожиданно удобным, и Бернардту чудилось, что он слышит чужое сердце.

Он начал танец. Их ноги переступали легко, бедро девушки то и дело касалось его, а ее рука покоилась за плечом, легко обнимая шею. Доктор забыл обо всех устремленных на них взглядах, растворяясь в каждом движении, своем и ее.

У Бекки были теплые щеки, бархатная кожа, иногда ее ресницы, щекоча, скользили по щеке мужчины. Если положить ладонь на ее шею, то под ворохом волнистых волос таилось влажное тепло — от предыдущих быстрых танцев.

Девушка забывалась под музыку, наверно, раньше она была отличной танцовщицей, или дело было не в старом ремесле, а в ее партнере? Иногда рука Бекки покидала ладонь доктора, и она легко касалась его шеи, лица. Только ее взгляд не удавалось поймать.

Фигуры танца чередовались, то следовали быстрые шаги в четверть счета, только и успевай переступать, то темп замедлялся, и казалось, будто пара просто застыла или попала в густое невидимое желе. Даже нынешние зрители, не привыкшие к подобным танцам, почувствовали, насколько далеки от этой пары, от этого изящества, грусти и невысказанной страсти.

Музыка стихла. Кто-то, засмотревшись, вообще выронил инструмент, и доктор остановился, не выпуская девушку из объятий. Какие-то несколько секунд, но настолько интимные, что не верилось, как вообще они могли возникнуть в окружении всех этих рабочих. Он отступил, и, взяв Ребекку за руку, коснулся губами запястья, не тыльной стороны ладони, или пальцев, как обычно принято. Голос у доктора после танца стал хрипловат, более глубок.

— Ты была великолепна, Бекка, — настоящее имя. Третий раз в этом месте. Первый, когда она захватила его очки, второй, когда дала шанс позвонить, и сейчас.

Бекка ответила улыбкой, взглядом быстро отведенных в сторону влажных глаз. Отчего-то стало невыносимо оставаться здесь, в зале, полном остальных, ненужных людей. Выбежать из столовой? Остаться веселиться? Как вообще мир еще не рухнул после этого танца, почему еще продолжал существовать? Это было совсем лишним, так не хотелось пускать что-то чужое, отличное от близости.

Бекка все еще не убирала рук с плеч доктора. Ее короткий взгляд, мазнувший по лицу Бернардта секундой раньше — сколько невысказанного было в нем! Может, Бекка и обманывала с самого начала, может, она лгунья, аферистка, преступница, в конце концов, она заманила доктора в это место, но как все это далеко от того, что таилось в ее глазах!

Десятки чужих взглядов, устремленных на пару, все же подействовали на доктора отрезвляюще. Он не должен забывать, что застрял в этой 'стране щелкающих механизмов'. Бернардт покачнулся, потом выпустил руку Ребекки и нацепил на лицо свою фальшивую улыбочку: 'кажется со мной не все в порядке, но, пожалуйста, не беспокойтесь'. Девушка видела ее довольно часто, и точно знала, насколько та наигранна.

— Всем хорошо отпраздновать, а я пойду спать, что-то совсем вымотался. С Рождеством! — Бернардт пошел к лестнице, но послал Ребекке взгляд, приглашающий последовать за ним. Доктор даже захватил бутылку вина со стола, хотя, возможно, ему и всучили ее по дороге. Бекка постучалась спустя минут пятнадцать. Конечно, Патрика не было в зале, он работал, он терпеть не мог праздники, но лишняя осторожность не повредит. Да и эти минуты дали время Бернарду подумать о том, придет девушка или нет. Ребекка закрыла за собой дверь:

— Я никогда не танцевала так.

— Как? — Бернардт покопался в столе, достал оттуда вторую кружку, плеснул вина и протянул девушке. Он так и не поднялся со стула, оставаясь сидеть, закинув ногу на ногу. Половина бутылки уже была опустошена, а взгляд доктора стал мягче и нежнее.

— В паре, — пояснила Ребекка, приняла кружку в неуверенные руки, но даже не пригубила, отставила на столик. — Хочу быть трезвой.

— Разве на праздник не положено пить вино и радоваться? — доктор опрокинул в себя остатки из своей кружки, поставил ее рядом с Беккиной и неожиданно уткнулся в колени девушки, присевшей на краешек стола. Его руки обняли ее властно и осторожно одновременно.

— Наверно, положено, — растерянно и в то же время успокаивающе проговорила Бекка, проводя ладонью по волосам мужчины. — Вы, должно быть, страшно меня ненавидите.

— Ты сделала меня никем. Совершенно бессильным. Я не знаю, как к тебе относиться, — доктору хотелось плакать, проклятое вино на голодный желудок, на измотанное ненавистью сердце, доза спиртного для обезумевшего сознания оказалась чрезмерной.

Бернардт злился на себя: с полбутылки расклеиться. Но видно, слишком уж велико напряжение, и разум решил взять выходной после многих недель сплошных переживаний и работы.

Ребекка была ему одновременно и близка, и вызывала неприязнь своим желанием похоронить себя ради других людей, которые не испытывали к ней той благодарности, какой она заслуживала. Не раз он хотел начать ошибаться на операциях, убивая потихоньку, не сразу, чтобы смерть через некоторое время можно было списать на отказ механизмов или плохих сосудов, но все не начинал, ведь главные враги все равно бы остались вне досягаемости. Патрик и его банда.

— Нет, не правда! Ты всё, — Бекка соскользнула со стола, опускаясь на колени перед Бернардтом, отвела разметавшиеся волосы с его лица. — Ты — шанс для многих, ты — руки, которые могут удержать жизнь. Ты — единственное, к чему мне бы хотелось стремиться в этой жизни.

— Это слова, — в прошлый раз он убеждал Бекку, что могут помочь не только поступки, но и слова. Теперь, кажется, пришла ее очередь. Такая ирония судьбы вызвала безмолвный смех, и плечи доктора затряслись в нелепом припадке.

Женское тепло обещало защиту, обещало отдых, и он поддался этим обещаниям, потянул Ребекку на себя, сажая на колени, откинул каштановые локоны с ее белых плеч, припал поцелуями к шее.

Ребекка сказала растерянно:

— Знаешь, у меня есть только два пути. Навсегда остаться тем, что послужило началом этого несчастья в вашей жизни. Или стать чем-то светлым, тем, что было рядом в сложный период.

— Тогда, может, уйдешь из этого города вместе со мной? — доктор нащупал шнуровку корсета и стал распутывать ее.

Хотелось просто наброситься и разодрать все, что не давало до конца насладиться ее кожей, разгоряченной и мягкой. Он что-то отвечал ей, но уже не слушал ни ее слов, ни своих.

— Что же я там буду делать? — грустно улыбнувшись, спросила Бекка таким голосом, будто бы спрашивала ребенка.

Корсет сдался легко, а платье и того быстрее, на девушке остались только небольшие шортики, опять же танцевальные, и широкий пояс, к которому крепились все эти, как казалось, бесчисленные подвязки для чулок. Девушка прижалась щекой к щеке Бернардта, шепнула на ухо:

— Поцелуйте меня.

Он исполнил ее просьбу, даже больше. Он целовал ее долго, снова и снова, больше ничего не говоря.

Все, верно, решают поступки, не слова. Нет смысла переубеждать, уговаривать на побег, он просто заберет ее с собой, как только выдастся такая возможность. Если уж Бернардт когда-то мог играть в опасные игры со знатными семьями, которые не чурались грязных трюков и имели у себя целые гвардии убийц, то что могут сделать с ним эти бедняки?

Бернардт ликовал, скоро его заточение кончится, а пока он возьмет все, что может.

*Иллюстрация Царакаевой Ирины

После рождественской ночи все стало иначе. Не показывая на людях своего отношения к Бекке, доктор был с ней нежен и довольно настойчив, если они оставались одни. Избегал Патрика, возился с чем-то, уже не так много времени уделяя протезам. Переродился и его взгляд, это был уже не загнанный в ловушку отчаявшийся человек, но охотник, который выжидает нужного момента. Потому доктор избегал тех, кто мог это почувствовать и насторожиться.

Нужный момент, однако, откладывался. Бернардт уже продумал, как мог бы сбежать отсюда сам, он изучил завод, как свои пять пальцев, но не мог уйти просто так, простив этих людей и не взяв с собой ту, к которой привязался.