— Не могла бы ты выйти из моей комнаты? Ребенок пытается уснуть, — яростно шепчу я, поднимая книгу по истории Второй Мировой Войны и размахивая ею перед ее лицом. — И я пытаюсь читать.

— Ты не можешь выгнать меня, — шепчет она в ответ. — Нет, пока ты не выслушаешь меня.

Я смотрю на нее, на ее прямые каштановые волосы и ярко-голубые глаза. На ней скучная серая футболка и то же самое чертово жемчужное ожерелье, которое она всегда носит, даже когда это просто поношенная рубашка.

— Формально этот дом принадлежит мне, так что я могу вышвырнуть тебя, если захочу, — беспомощно возражаю я.

Еще один раздражающий смех в тускло освещенной комнате, и она скрещивает руки, изучая меня.

— Ты не сделаешь этого.

— Неужели? И почему?

Она игнорирует вопрос.

— Послушай, я пришла сюда не для того, чтобы говорить о себе. Мы оба знаем, что у нас с тобой свои проблемы. Я здесь, чтобы поговорить с тобой о том, почему ты только что выгнал Вайолет из дома.

— Тебе не кажется, что это слишком грубо?

— Это я последовала за ней на холод. Она даже не надела куртку, когда уходила, так что да, ты выгнал ее.

Я не должен сидеть и слушать эту чушь.

— Выгнал ее? Для протокола, Мисс всезнайка, я не заставлял Вайолет уходить, я сказал, что она собирается уходить. Она сделала выбор, чтобы уйти.

— Перестань.

— Все, кто был здесь, напугали ее, я сделал ей одолжение.

— Ты объявил, что она уезжает. Это вынудило ее уйти. — Внезапно она становится серьезной. — Знаешь, Зик, все это время я ждала, что ты захочешь большего для себя.

Джеймсон, не обращая внимания на мои невербальные сигналы убираться к черту из моей комнаты, понижает голос и подходит ближе.

— Что ты с ней здесь делал, Зик? Что ты делаешь с этой девушкой? Она кажется очень доброй, и уступчивой, и нежной, и...

— Все, чем я не являюсь? Да, да, я понял. Если это то, что ты собирался сказать, то говори, мать твою.

Джеймсон медленно кивает.

— Именно это я и хотела сказать.

— Не думаешь, что я знаю, что делаю? Пожалуйста.

Джеймс качает головой.

— Нет, Зик, честно говоря, я так не думаю.

— Ничего. Я ничего не делаю с этой девушкой. — Фыркаю я, повышая голос на октаву. — Почему вообще тебя это волнует?

Джеймсон здесь недавно, но она уже начала вмешиваться; время от времени она влезает в наши домашние дела. Умудряется лезть туда, где ей не место, и поднимает мою шерсть, выводя меня из себя.

Это один из тех моментов: она в моей спальне лезет в мои чертовы дела.

Сует свой нос в мои дела.

Последнее место, где я хочу, чтобы кто-нибудь был.

Самое худшее? Она не сдается. Не прекращает говорить и не уходит. Джеймсон Кларк держит меня в заложниках в моей чертовой спальне.

— Если тебе хоть немного нравится Вайолет, а я подозреваю, что нравится, потому что иначе ты никогда бы не привел ее сюда... – говорит она низким голосом. — Если она тебе хоть чуть-чуть нравится, Зик, не играй с ней. Она кажется такой милой, и, если ты будешь ее обманывать... я чувствую, что это ее разрушит.

— Разрушит?

Зачем мне ее губить, если она мне нравится?

— Не знаю, может, мне не стоит употреблять слово «разрушение», оно кажется грубым, просто она яркая и очаровательная, а ты склонен окружать себя грозовыми тучами.

— Вау, Джеймс. Тебе не кажется, что это немного мелодраматично? Даже для тебя?

— О, Зик, я сказала только половину того, что хотела сказать, но сейчас прикушу язык, — тихо смеется она.

Я смотрю на нее, действительно смотрю: серьезные глаза, длинные блестящие волосы, она не такая простая и скучная, как кажется. Если бы на шее Джеймсон Кларк висела табличка, то она бы гласила: не несет чушь. Она изучает меня, всегда делает странное дерьмо, вроде этого. Анализирует людей. Наблюдает за ними.

Оценивает.

Она нерешительно идет к двери.

— Мы с тобой оба знаем, что выгнать Вайолет сегодня было огромной ошибкой, так что не трудись отрицать это. На самом деле, я предсказываю... — она прикусывает нижнюю губу, сосредоточившись. — Я предсказываю, что сегодня вечером ты ляжешь в постель, как только твой маленький приятель уйдет, и впервые в жизни ты будешь чувствовать себя дерьмово из-за того, как ты с кем-то обращался.

Я наклоняюсь вперед, положив руки на подлокотник кресла. Прищуриваю глаза.

— Ах вот как? И зачем мне это делать?

Она улыбается, одной из тех жалостливых, покровительственных улыбок, которые говорят, что она думает, что знает лучше.

Я сотни раз видел, как она так улыбалась моему соседу по комнате.

— Это несложно.

Мои брови взлетают вверх; это должно меня рассмешить.

— Потому что она тебе нравится. Ты просто этого еще не понял.