Это он приказал. Чтобы убрать ее с дороги, нашу Ифиною. Боялся, что мы посадим ее на его место. Мы так и хотели. Хотели спасти Коринф.

Холод, что я тогда ощутила, с тех пор меня не оставляет. Одна из тощих служанок вывела меня на свет. С камнем на душе, от которого мне уже не избавиться, бродила я по дворцовым подворьям. Они хотели спасти Коринф. Мы хотели спасти Колхиду. А вы, эта малютка Ифиноя и ты, Апсирт, стали жертвами. Она твоя сестричка, Апсирт, ближе и родней тебе, чем когда-либо могла стать я.

Не надо было мне покидать Колхиду. Не надо было помогать Ясону заполучить руно. И уговаривать своих ехать со мною. И принимать на свои плечи тяготы долгого путешествия, и влачить все эти годы в Коринфе существование полузатравленной, полупрезренной туземки. Дети, да. Но что им достанется? На краюхе суши, которую мы называем Землей, никого, братец мой, больше не осталось, кроме победителей и их жертв. И теперь мне невтерпеж узнать, что я обнаружу там, куда меня вскорости неминуемо вынесет, — за краем краюхи.

Опять об этой простодушной. Вся наша погибель от них, от простодушных. Я вообще поверить не мог, что такое еще бывает на свете. Ведь ей, подогревая любопытство, предшествовали слухи; иные из мореходов, сходивших у нас на берег, уже встречались с «Арго», а значит, и с этой женщиной, в каком-нибудь из портов на берегах нашего Великого Моря, а сплетни и россказни из всех портовых кабачков все равно прибивает к нашему побережью, и я не припомню, чтобы в те дни хоть что-то еще привлекало к себе столь же пристальное внимание, как приключения аргонавтов, и о ком еще было столько трепотни, как об этой женщине, которую уже вскоре прозвали прекрасной дикаркой. Я знаю людей, полагаю, я вправе так о себе сказать, знаю их причудливые и неискоренимые потребности, их необузданные фантазии и странную тягу принимать порождения этой фантазии за чистую монету, но в этой женщине было что-то особенное, что воспламеняло их умы мгновенно и уже не отпускало.

Царь Креонт, который всех своих двоюродных братьев на престолах сопредельных с нами стран знает как облупленных, предвидел, что произойдет. Что Ясону славное завоевание золотого руна ровным счетом ничего не даст, поскольку его дядюшка-узурпатор просто не захочет уступить ему место на троне. Что он никого не сыщет, кто согласится воевать за его наследственные права. И что он, следовательно, вместе со своей женой и ее присными начнет искать места, где бы приютиться. «И этим местом, — заявил Креонт на совете старейшин, — станет Коринф». Он, дескать, этого своего племянника не знает, однако навел справки, и полученные сведения, как он выразился, неблагоприятными назвать нельзя. Воспитание, полученное этим Ясоном в фессалийских лесах, разумеется, ни в какое сравнение не идет с тем, как воспитывают престолонаследников у нас во дворце, однако оно тем не менее определенные наклонности сумело развить, другие обуздать, а дикие побеги обрезать. Оставшуюся малость — довести становление сметливого молодого человека до ума — мы уж как-нибудь сумеем осилить. Мы все согласно закивали. Как-никак знали: престол наш без мужского наследника, одна Глаука, бедняжка. Авгуры, тоже что-то по своей части смекнув, прятали глаза, но бормотали нечто одобрительное. Когда они ушли, Креонт велел мне остаться, что было мне лестно, хоть я и предпочел бы, чтобы он не выделял меня столь явно, на глазах у всех, давая поводы для всеобщей зависти.

— Что думаешь ты, Акам?

Он в последнее время завел привычку доверительно со мной советоваться, и мне всякий раз предстояло заново выведывать, чего он от меня ждет — откровенности или всего лишь подкрепления его мнения. Я сказал, что молодой человек со статью Ясона, несомненно, украсит собою дворец Коринфа.

— Хорошо, хорошо, а что еще?

— Там еще эта женщина, Креонт, — замялся я.

— Знаю, — кивнул Креонт. — Вот и посмотрим на нее, не так ли?

— Именно так, государь, — отвечал я.

Мне было велено приготовить все необходимое к прибытию Ясона и его спутников.

Сколько-то недель спустя, в ветреный сумрачный день «Арго» вместе с кораблями колхидцев, сопровождавших Медею, зарулил в нашу гавань. Впереди, указывая гостям дорогу, шел корабль сопровождения от нашего флота, встречать гостей на берегу были посланы несколько дворцовых чиновников средней руки. Я стоял чуть в стороне и ждал появления женщины. Она вышла, опираясь на руку Ясона, и вольным, хотя и тяжелым шагом спустилась по мосткам. Она была на сносях, вся бледная, изможденная, с запавшими глазами, переход по бурному морю измотал ее до крайности, женщины, хлопотавшие вокруг нее, всю дорогу боялись, что она разрешится от бремени прямо на этом то вздымающемся, то готовом опрокинуться в бездонные пучины корабле. Я видел, как она красива, и понимал Ясона. Потом она оказалась передо мной, и я увидел ее зеленые глаза и эти золотые искорки. Глаза у нее были очень живые и ясные.

— Пока у женщины ноги холодные, она не разродится, — сказала она, и это были первые слова, которые я от нее услышал.

Колхидцы сбились вокруг нее, как вспугнутые грозой цыплята вокруг наседки, темная сутулая толпа на сумрачном берегу под низко летящими облаками. «Изгнанники, — подумал я. — Только бы с нами такого не случилось».

Ясон назвал мне имена немногих аргонавтов, которые еще его сопровождали, и учтиво поблагодарил за прием, который они, беглецы, надеются у нас встретить. Пришлось мне напомнить ему, что он забыл представить мне свою супругу. Его это привело в страшное замешательство. Медея рассмеялась. Оказалось, что узнавать ее можно будет не только по глазам, но и по смеху. Теперь вот я давно этого смеха не слышал и знаю, знаю, это мы его задушили, к сожалению, иной раз приходится делать и то, что самому не по душе.

В ту же ночь она произвела на свет своих детей, это были близнецы, впрочем, почему были, просто близнецы, двое мальчиков, здоровых и крепеньких, один такой же белокурый, как Ясон, второй кудрявый и темноволосый — весь в нее. Она и поэтому поводу почему-то страшно смеялась. Родины были не тяжелые. Мы, толпившиеся по такому случаю под дверями, слышали, как женщины, находившиеся в комнате Медеи, беззаботно болтают друг с другом, а то даже и поют. Лисса, опрошенная дворцовой челядью о причинах столь необычной веселости, в ответ дала понять, что родины — это праздник, значит, надо праздновать. И меня теперь совсем не удивляет, что иные из наших женщин, в том числе и из знати, зовут к себе колхидок и учатся у них рожать на колхидский манер, однако во дворец наши высокоученые лекари все это колхидское бабье знахарство не допускают. И совершенно правильно делают, ибо их врачевание нам не подходит. Когда у них рождается ребенок, можно подумать, что единственное его жизненное предназначение — просто быть на белом свете, и за одно только это он достоин всеобщей любви и всяческого радения. Все это, возможно, мило и прекрасно, однако, конечно, примитивно до крайности, ибо какой же смысл после всех усилий, затраченных на то, чтобы выбраться из этого хотя и теплого, но стесняющего родильного лона, стремиться при первой же возможности, впасть в него обратно. Другое дело наши женщины. Иные из них, словно запамятовав все приличия, вдруг обнаруживают странную тягу к обществу чужестранцев. И эти задумчивые, отчужденные взгляды, которыми они стали посматривать на собственных супругов. Мне-то со стороны даже забавно за этим наблюдать. Хотя я отнюдь не поклонник этих простецких мужчин. И тем более не поклонник этих столь надменных с виду женщин. Но что-то в этих сомнительных, липких знакомствах мне претит. Агамеда это чувствует. Тут мы с ней схожи. Как бы там ни было, а скоро тайной славе Медеи-целительницы придет конец. Кто же пойдет к женщине, которая убила собственного брата. Иной раз приходится делать и то, что самому не по нутру.