Грохнула итальянская артиллерия, в сторону Гвадалахары устремились желтые, не сменившие после Абиссинской кампании краску, танки. Слабые, едва сколоченные республиканские части, державшие оборону на широком фронте, дрогнули.

Итальянские бандеры (батальоны) выходили на оперативный простор.

Командование Центрального фронта принялось кроить тришкин кафтан — перебрасывать бригады из–под Харамы. Однако Гвадалахара — главное направление или демонстрация для отвода глаз? Лишь 11 марта принимается решение: все силы под Гвадалахару. Остановить противника, затем — контрнаступление.

Накал битвы под Гвадалахарой определялся для Вальтера числом покидавших Харамское побережье частей. Чем их меньше, тем шире фронт 35‑й дивизии. Каждый вечер звонит Рохо. В голосе извинения, заклинания, надежда: товарищ Вальтер едва не в одиночестве, но надо, надо, надо…

Вальтер и полковник Пюц — в нарушение штатного расписания командиру 35‑й дивизии дали заместителя и хорошо сделали — не вылезают из батальонов. Не давать противнику покоя, теребить вылазками, огнем орудий, постоянно меняющих позиции.

На полчаса по пути в Мадрид заскочил Хаджи, предупредил: у итальянцев танкетки с огнеметами. Разведка о них слышала, но применяются впервые.

— Испепеляющая струя… Прикажи углубить окопы. Где удастся — насыпные укрытия. Жди чего угодно. Звереют…

С Хаджи две группы динамитчиков. Одной предстоит взорвать понтонный мост на Хараме, второй — полотно железной дороги Мадрид — Бадахос.

Предвкушавший лавры итальянский корпус не выдержал контрнаступательного натиска республиканских бригад под Гвадалахарой, штурмовых ударов авиации. Поспешный отход обратился в паническое бегство. «Божья воля» как дивизия перестала существовать. «Литторио» отводили с быстротой, вынуждавшей побросать винтовки, пулеметы, тягачи, орудия. В межгорной долине догорали огнеметные танкетки, черные остовы автомобилей источали едкий дымок.

После Гвадалахары, когда и на Хараме франкисты утихомирились, Вальтер часто виделся с Рохо, Горевым. Военная ситуация тесно переплеталась с политической.

— В наш век трудно соблюсти военспецевскую непорочность, — Горев разгонял трубкой дым, поясняя: — Чтоб вы не кривились.

— Я не от дыма. Об армии и политике мне читали прописи еще в академии. Самому доводилось читать… На большую политику не замахиваюсь. Я о хлебе насущном. Почему у меня артиллерия не имеет боекомплекта, а под Альбасете — не байки — «Кондор» разбомбил склад со снарядами? Почему в Генштабе, военном министерстве только появится кто–то с мозгами — и нет. Я не лезу в их кухню. Мне снаряды нужны, нужно, чтоб перестали тасовать дивизию.

— Ваши «почему» — детский бугорок рядом с моими. Впрочем, на некоторые попробую ответить. В донесении имел честь дословно процитировать Кабальеро: «Теперь я знаю, что такое тактика и стратегия. Тактика — это когда нападают с фронта, стратегия — когда атакуют в обход». Мне протелеграфировали: «Не сочиняйте анекдотов…» Не мы лишь с вами умные, не одни ропщем. Вы не следите за печатью, а мне по долгу службы… Компартия, «Мундо обреро» начали помаленьку критиковать линию кабальеристов. Вместо «Но пасаран!» выдвинули «Пасаремос!» [41]. Призывы не заменяют орудий. Но воздействуют на людские головы. Долго так не протянется. Этому старому… не устоять на капитанском мостике. Кто заменит? Не нам решать.

В Германии специальный отдел Генштаба ведает Испанией. Помимо него — ни винтовки, ни человека, ни шага. Здесь же у семи нянек… И имеем — вуаля; да еще в Мадриде — Купера. Митинги, речи и — один допотопный дробовик на двоих… Я вам не читаю доклад об армии и политике, вы мне не втолковывайте про Комитет невмешательства и международную обстановку. Испанская проблема серьезнее, нежели всем нам виделось вначале. Полумеры — пусть вынужденные — всего лишь полумеры. Не нам решать, по хлебаем…

— Раз не нам, — Вальтер устало поднялся, — позвольте откланяться.

— Вам несладко приходится. Однако я с великой радостью поменялся бы с вами. Вопреки лекциям, которые мы слушали и сами читали, вы воюете — я занимаюсь политикой.

В коридорах гостиницы «Гэйлор», где останавливался атташе, громко звучала русская речь. В коридоре здоровались, щелкали каблуками.

«Гэйлор» был островком относительного благополучия, островком без постоянных обитателей. Многие русские, сражавшиеся в Испании, до него ни разу не доплыли. Для большинства он служил местом мимолетных встреч. Как сейчас для Горева и Вальтера.

Они шли через просторный холл «Гэйлора», два советских комбрига. Один в элегантном костюме, второй в мундире испанского генерала.

Распрощались у входа в буфет, где продавали московскую водку, «Казбек», «Беломор», ленинградские конфеты, советское шампанское. Вальтер взял «Мишек» и попросил у буфетчицы кулек понаряднее, коробку «Вишни в шоколаде» перевязать лентой.

Сейчас придет домой, сбросит мундир. Он поймал себя на «домой».

Как это началось?

Студенческий театр «Ла Барака» показывал сцены из Лопе де Вега. После антракта — концерт. Дремавший на «Овечьем источнике», Вальтер вздрогнул от треска кастаньет. Гитарные переборы нарастали, широченная юбка убыстряющимся волчком кружила на эстраде. Круженье, кастаньеты, гитара.

На крики «оле», «браво», «бис» выбежала невысокая, плотненькая балерина, легко и весело тряхнула черными кудрями.

Вальтер наклонился к Алеку.

— Цветов. Побольше…

Штабные командиры ужинали вместе со студентами и артистами. Балерина сидела против Вальтера. Между ними — огромный букет.

После рюмки Вальтер отодвинул букет, после второй — отважился пригласить сеньориту Изабеллу на вальс.

Беспредметный разговор он поворачивал в нужное ему русло..

Среди бойцов — таланты. Поют, декламируют, пляшут. Тарантелла, карманьола, полька. Куда как было бы славно, если б сеньорита помогла — за ней будут присылать машину — группе «Милисианос де культура»…

Иногда он заглядывал на репетиции. Изабелла обучала любителей азартно и весело. Уморительно передразнивала неумелых. Теряя терпение, сама пускалась в пляс.

Они ужинали вместе со всеми в штабной столовой. Иногда вдвоем.

Изабелла привезла толстенный альбом: фотографии, вырезки из газет — рецензии, заметки.

— Я плохо читаю по–испански.

— Тут написано, какая я балерина, сколько я выступала перед нашими бойцами.

Его умилило наивное тщеславие.

— Мне не нужны газеты.

— Как это не нужны! Не всякую балерину хвалят. Даже «Мундо обреро»! И анархисты, а они — против танцев.

Альбом — самое дорогое, что уцелело у Изабеллы. Ее дом в Мадриде разбит. Она ночует у подруги. Нельзя ли, чтоб альбом хранился в штабе? Она теперь почти военная.

Нежданная–негаданная Изабелла объявилась в суматошный февральский день на Хараме. Вальтер опешил.

— Немедленно… Алек, кто свободен, пожалуйста, отвезите пани Изабеллу.

Она посмотрела на него пристально, с высокомерной усмешкой.

Генерал понимает, что такое война, но не понимает женщин, испанок. Ее нельзя привезти, увезти. Она сама выбирает свое место. Не надо сердиться. Она никому не помешает. Вечером обещала сеньору Дюбуа — он галантнее генерала — выступить перед ранеными. А ночью вернется. Ей здесь не страшно.

Особнячок, выделенный Вальтеру в Мадриде, ошеломил Изабеллу. Она бродила по комнатам, рассматривала себя в зеркала. Зачем республиканскому генералу дворец?

Вальтер, сам недоумевавший, объяснил, что не дворец, просто богатый дом, брошенный хозяином. В нем размещался детский сад, теперь детей эвакуировали в Валенсию.

Изабелла ездила с концертами, и он никогда не. знал, застанет ее или будет один в пустых комнатах.

Сегодня он возвращался от Горева с обычной, но не всегда сбывающейся надеждой увидеть Изабеллу. Вместо Изабеллы его ждал незнакомый мужчина, давненько не брившийся, в незастегнутой рубахе когда–то защитного цвета, теперь белесой и грязной, с сигарой в зубах, загорелыми залысинами и ногами на столе. Полноватый незнакомец не спеша снял со стола ноги, вынул сигару, расправил крепкие плечи.