С недавних пор его земляки болезненно реагировали на любое замечание об интеллигентности, непролетарском происхождении, близости к партийному руководству.

Домбровчаков и поляков, служивших в 35‑й дивизии, вызывали на уединенные беседы приезжавшие из Альбасете представители. Их фамилии — Янов, Богданов («Жан») — ничего Вальтеру не говорили. Но появился более, чем обычно, набычившийся Марти.

— Вас это не касается, товарищ Вальтер, мне нужны члены польской компартии. Распорядитесь выделить отдельную комнату.

Хотя беседы велись «в четыре ока», Вальтеру не составило труда выяснить их странное содержание. Речь касалась буржуазных и мелкобуржуазных интеллигентов в руководстве КПП, горе–теоретиков, путаников. Дальше — больше, — беспринципное соглашательство, связь с отъявленными врагами… В нынешнем виде партии не существовать, надо собирать проверенные кадры для обновления…

Непонятно все это, тревожно. Кое с кем из «буржуазных и мелкобуржуазных» он встречался, испытывая уважение, помня о Березе Картузской, тюремных камерах, отнявших у них годы, здоровье. Правда, товарищ Редыко — да будет земля ему пухом — предупреждал: бдительность и еще раз бдительность. Правда, некоторые, окончившие подмосковную школу, попадали в полицейские лапы.

Помог бы разобраться Густав Рваль, представитель польской компартии в Испании. Он чуть оправился после побега из тюрьмы, долговязый, по–тюремному тощий. Любые брюки, любая армейская рубашка ему не в пору: коротки и широки.

Увидев его впервые, Кольцов сострил: у всех — телосложение, у товарища Рваля — теловычитание.

Они успели сдружиться,, доверительно потолковать о польских делах (немногие судили о них с такой ясностью и непреклонностью, как Рваль) и об испанских (тут первенство оставалось за Вальтером). Сейчас бы о польских. Вальтер искал, как подступиться. Всегда улыбчивый, Рваль почему–то помрачнел, замкнулся.

Оправдываясь, кинул в спину уходившему Вальтеру: — Меня отзывают…

Вальтер оглянулся уже из машины. Рваль стоял, пренебрегая дождем, перед штабным домиком «Домбровского» в излюбленной своей позе: ноги циркулем, руки под отвисшей портупеей…

В 1938 году состоялось решение Исполкома Коминтерна о роспуске Коммунистической партии Польши. Секретариат, нелегально находившийся в Польше, подтвердил его постановлением о самороспуске. Руководители КПП обвинялись в раскольничестве, измене рабочему классу, службе в дефензиве…

В марте 1956 года решение о роспуске КПП, как необоснованное, было отменено. Лидерам партии — честным коммунистам — вернули их добрые имена.

История польского революционного движения тоже имела своего Азефа, своего Малиновского. Судьба Сверчевского–Вальтера на одном из витков соприкоснулась с судьбой такого человека.

…В 1947 году во Вроцлаве хоронили железнодорожного служащего. В костеле — усопший отличался религиозностью — служили траурную мессу. Когда гроб засыпали, профсоюзный активист прочувствованно отметил скромность и трудолюбие умершего.

Гранильщики вычеканили на мраморной плите крест, даты рождения и смерти, фамилию «Рошковский».

Спустя несколько месяцев прибывшие из Варшавы люди в штатском скептически оглядели плиту. Ее не хватило бы для всех фамилий покойного…

В 1934 году в Варшаве вышла антикоммунистическая книга Яна Альфреда Регулы «История Коммунистической партии Польши в свете фактов и документов». Освещение вполне определенное — полицейское. Автор, было видно, пользовался документами из архивов «двуйки» и консультировался в Министерстве внутренних дел. Но он явно имел доступ и к партийным документам, был знаком с конспиративным устройством партии.

Гитлеровцы, оккупировавшие в 1939 году польскую землю, воспользовались услугами специалиста по «коммунистическому вопросу» господина Бердыха. Под этой фамилией Регула консультировал гестапо в оккупированной Варшаве.

В 1944 году, не успев удрать с немцами, он под новой фамилией всплыл во Вроцлаве и закончил здесь свои дни прежде, чем был изобличен. То была вторая — настоящая — его смерть. В отличие от инсценированной полицией в 1933 году, когда тело «товарища Редыко» — так он назывался в ту пору — извлекли из затопленного водой карьера.

В октябре 1937 года, оценив в боях бригаду «Домбровского», Вальтер обратился к ней с письмом: «Дорогие товарищи!

От имени 35‑й дивизии и от своего лично шлю вам самые сердечные и самые искренние пожелания в связи с первой годовщиной работы — первой настоящей бригаде польских трудящихся.

Прошел год, как на испанскую землю, на которой когда–то, век назад, кавалеристы Козетульского и уланы Дзевановского прокладывали путь вторжению Наполеона в ущелье Самосьерры и на улицы Сарагоссы, — на эту землю год тому назад пришли первые группы польских шахтеров, рабочих и крестьян, чтобы плечом к плечу с героическим испанским народом вести борьбу с фашизмом Гитлера и Муссолини, чтобы жертвовать собой за свободу, за хлеб, за будущее трудящихся Польши.

Kaca дель Кампо и Сыодад Университарья, бесчисленные бои батальона им. Домбровского под Мадридом, а позднее Харама, разгром фашистов под Гвадалахарой, тяжелые бои в операции под Брунете и последний героический труд на Арагоне — таковы этапы вначале батальона, а затем бригады им. Домбровского в борьбе за лучшее завтра нашей польской Отчизны.

Польская бригада является одной из наиболее преданных среди интернациональных бригад. Ее боевой пыл и высокий моральный дух вошли в поговорку. Она не знала и не будет знать малейших колебаний в трудных ситуациях, не знала и не узнает отступления без приказа.

Бригада им. Домбровского — это первая в истории и пока единственная бригада вооруженных сил польских рабочих и крестьян, которая своим самоотверженным трудом реализует старый прекрасный лозунг, начертанный на ее знаменах: «За вашу и нашу свободу».

Ваша бригада является первой, а значит, кадровой единицей будущей вооруженной армии Народной Польши. Это обязывает к примерному порядку в своих рядах, требует подъема военной дисциплины на более высокий уровень.

Этого от вас, товарищи, требует трудящаяся Польша. Этого требуют интересы борьбы с бандой фашистских псов, этого требует от вас и здешнее руководство.

Еще раз самые искренние поздравления и благодарность поляка своим землякам и пожелание, чтобы знамя польской бригады им. Домбровского гордо и как можно выше развевалось среди знамен бригад республиканской армии, чтобы оно было прежде всего видно всем, кто нас сюда прислал, — польским трудящимся.

Мадрид, 21. Х-1937 г.

Вальтер, генерал».

Они давно засылали гонцов. По–польски церемонные переговоры — рюмка коньяка растягивается на час — завершались одинаково: неплохо бы бригаде Домбровского войти в 35‑ю дивизию. Вальтер благодарно прижимал к груди ладонь. И ничего не менялось.

Теперь, весной тридцать восьмого, когда Франко, овладев Теруэлем и разделавшись с Севером, почувствовал себя хозяином положения, когда стянул к Эбро корпуса «Наварро», «Арагон», итальянский экспедиционный корпус генерала Берти и испанский, когда соотношение сил приобрело убийственную невыгодность для республики, Вальтер твердо сказал себе: пора.

Он помчался в Валенсию, в Барселону, где обосновались сейчас советники, в Альбасете, говорил в Генеральном штабе, встретился с Марти.

— Польские сентименты, товарищ Вальтер. Национальный вопрос мы рассматриваем с классовых позиций. Руководство бригады надобно освежить. Мы вернемся к этому вопросу…

— Мне нужны люди, которые будут понимать с полуслова. Дивизия пять месяцев без начальника штаба.

— Трудно, трудно, — Марти отказался от поучений. — Командных кадров недостаточно.

Бригада Домбровского, несмотря на свой 13‑й номер, числилась среди лучших. Она начинала батальоном Домбровского в Мадриде осенью тридцать шестого, потом — Харама, Гвадалахара. Возглавлявшего батальон лодзинского металлиста Яна Барвиньского [54] назначили командиром бригады. Вальтер не числил его среди образцовых офицеров. Но любил за смелость и искренность.