— И что же с нею стало? — спросила я, заранее подбираясь.

— А ничего, — хмыкнул главарь. — Вырвалась-таки, увертливая, убежала в лес. Не задрали кабаны — так орки поймали, и уж похуже обошлись, чем мы б стали. Ну да пусть ее. Давно было. Идемте, мазель, эта сучья нога натирает, чтоб ее.

Он похромал дальше, а я за ним.

Портреты кончились, начались гобелены. Я снова замедлила шаг, разглядывала сцены охоты и купания белотелых дев.

— Братья-то мои хотели жечь, когда холодно было, — сказал Марх Мэлор. — Картины, полотна эти, на одеяла пустить. Я не дал. Понимаю ж, что искусство.

— Воистину, — сказала я. — Приятно, когда знают цену настоящим сокровищам. Вы утонченны для…

— Для лиходея? — спросил он. В темноте сверкнули глаза и зубы. Пока я блеяла оправдания, он расхохотался. — А вы правильно поняли, мазель! Я — не то, что эта свора мерзавцев. Я — совсем другое дело.

Оно и видно, подумала я. Пусть еще скажет, что он тут случайно.

— Я тут не по большому хотению, а по стечению обстоятельств, — сказал Марх Мэлор, остановившись перед занавешенной бархатом дверью.

Тридцать коровьих какашек, подумала я, следя за его лицом. Ни один мускул не дрогнул. Ну ладно, предположим, что он не читает мысли.

— Как же вы тогда очутились здесь, в столь необычной компании?

Марх Мэлор открыл передо мною дверь, впустил.

— Это долгая история, мазель. Давайте-ка расположимся.

Располагаться нам предстояло в комнате, которая когда-то была, очевидно, господскими покоями. Кровать под балдахином стояла у обшитой деревянными панелями стены, тут же торчала бадья вроде той, что творил нам Мастер, только больше, с короткой лесенкой у бока. Тут же — стол у окна, заставленный посудой, тут же — кресла, на которые набросана одежда, тут же — разнообразное оружие на стойках и просто у стен. В углу — накрытая дощечкой ночная ваза. Видимо, из комнаты сделали все, что нужно прогрессивному человеку. Обеспечили, так сказать, все нужды сразу. Я обошла бадью, выглянула в окно. Прыгать было высоко, да и рамы тут такие, что не вдруг выбьешь.

Марх Мэлор сел на кровать, мне указал на кресло. Я, содрогаясь от брезгливости, сняла с мебели рубахи и портки, переложила и села на краешек.

— Расскажите мне историю, мазель.

— Я думала, вы поведаете мне свою, — сказала я, сложив руки на коленях. — Я бы послушала.

Марх Мэлор массировал колено увечной ноги, нахмурился в неудовольствии.

— Я оказал вам большую милость, оставив при вас жизнь и все, что положено девице. Вас еще, как вы заметили, никто пальцем не тронул. Я не должен просить дважды. Я говорю — вы делаете. Из чувства благодарности.

— К-какую вы хотите услышать историю? — спросила я враз пересохшим ртом.

— Любую, — ответил главарь. — Я торчу здесь столько лет, что все истории рассказаны по сотне раз, а эти сквернавцы не умеют сочинять новых. Что-нибудь, мазель, разгоните скуку, а то сдохнуть от нее можно, и это будет дерьмо, а не смерть.

В голове, как назло, сделалось пусто. Я, судорожно стискивая пальцы, сказала наугад:

— Жил-был король. — От этих слов всплыло в памяти и имя, и события, и я продолжила увереннее: — Жил-был король, сын короля-героя, рос на рассказах о деяниях отца и мечтал совершать подвиги и сам. И вот как-то раз ему донесли, что на земли его с юга двигается великое зло. А надо упомянуть, что в том королевстве было два особенно благородных и богатых рода — и несколько родов поменьше. И вот однажды в замок того вельможи, что жил севернее и был особо уважаемым и влиятельным в королевстве, приехал…

Пересказывать сюжет любимой игры оказалось проще и увлекательнее, чем я думала. Марх Мэлор слушал, наклонившись вперед и подперев руками небритые щеки, постукивал каблуком по полу и цокал языком, когда я рассказывала про предательство и про месть, про судьбу юного короля и его сметливую вдову.

Тысяча и одна ночь, значит. И сколько мне здесь сидеть? Я не знаю столько сказок, даже если стану припоминать фильмы и произведения из школьной программы.

А потом он возьмет меня, как только захочет, а буду сопротивляться — прирежет.

Марх Мэлор потянулся, прикрыл на секунду глаза, когда я окончила.

— А-а, хорошо, черт возьми! Давно, давно не слышал я нового голоса и новых историй. Что ж, раз у нас все так мирно складывается, я расскажу вам о себе, мазель. Заметьте, вы первая, кто услышит все честно и из моих уст. Пришельцев я обычно не жалую.

Поэтому и соскучились по человеческому общению, подумала я. Добрее надо быть к людям, добрее и любезнее.

В дверь с грохотом постучали, главарь рявкнул, разрешил войти одному из разбойников с кувшином и кубками. Один отдал мне. Кубок был пыльный.

— Ваш сторожевой пес в одном был прав, — сказал Марх Мэлор, выпроводив его. — Я оставил королевскую армию.

Он заговорил, и говорил долго, увлеченно, вставал, наливал вина, пил большими глотками и снова говорил. Выходило, что он был пехотным капитаном армии короля Кеннета Желтого. Долго был, маршалы ему доверяли, а сам король знал по имени. Только этого мало. В один прекрасный момент армию пришлось оставить. "Не буду вдаваться в подробности", сказал Марх Мэлор и тут же вдался: король сдавал оркам деревню за деревней, город за городом, двигаясь к Лесу (который был тогда в десять раз меньше, чем сейчас, и не Лесом даже, а лесом со строчной), оставлял отряды, чтобы задержали продвижения врага. Отряды, понятно, выкашивали, и ходили слухи, что смерть — это не самое страшное, что творит с ними Эбрар. Марх Мэлор знал, что рано или поздно наступит его черед прикрывать отход конницы (рыцарей, понятное дело, в расход не пускали, "высокорожденный на высокорожденном, вы понимаете, мазель"). Он решил не дожидаться и одной безлунной ночью исчез, прихватив коня одного маршала и все, что смог унести, из походного шатра другого.

Он бежал подальше от орков и людей, несколько раз нарывался на тех и других, но судьба почему-то его хранила, он выходил живым и двигался прочь, в еще не тронутые войной земли. Добрался до Тихого леса, да и осел там в компании таких же сбежавших от работы и службы и примкнувших к лесным бандитам. Промышлял разбоем, а что было делать, мазель? Есть и жить хочется всем. Справедливости ради, добавлял Марх Мэлор, орков мы обирали особенно — и не отпускали живыми, даже если они сразу отдавали имущество. А что было делать, время такое, да и мирных орков, как известно, не бывает, даже если они живут среди людей — обязательно обернутся против нас. Дурная кровь, так что зря ваш батюшка, мазель, приставил к вам метиса. Они яростны и их не вдруг убьешь, живучие, но все ж таки, не место чудищу рядом с беззащитной девушкой.

Я пробормотала на всякий случай, что совершенно согласна, Марх Мэлор удовлетворился и продолжал, горячась и делая страстные жесты.

Скоро Марх Мэлор стал в шайке уважаем, а потом забрал особо верных людей и ушел с ними в новое логово, сделался главным, а поскольку таланты не пропьешь, его люди обставляли дела много изобретательнее и успешнее, чем те, что остались со старым главарем. Набирали богатство и силу, и в один из дней Марх Мэлор наведался в старый лагерь. Нужды в этом особенной не было, мазель, говорил он, все равно люди бежали оттуда ко мне, и скоро перебежали бы все — но как же было отрадно! Они сели пировать, даже не выкинув подальше тел, свалили в сторонку, а мертвого прежнего главаря усадили с собою веселиться. Тогда это казалось смешным.

А война шла, дороги стали полны беженцами, Марх Мэлор со своей братией зажил лучше, чем когда-либо… но потом насиженное место пришлось оставить и им. Братия Тихого леса не боялась королевской стражи (их ловили, казнили, но никому не удавалось изловить Марха Мэлора, а значит, братия жила), но орки — другой разговор. Пришлось отступать из Тихого леса — как раз через эти земли. Тогда тут еще не было леса, мазель, а были угодья, парки, все как полагается владениям маркграфа. Дом. В доме (Марх Мэлор хлопнул рядом с собою по кровати, подняв облако пыли) нашли хозяина, который тоже собирался бежать. Не убежал, не повезло. Война, время смелых решений, вот братия и решила смело: ежели что, свалим на орков, они рано или поздно будут тут, а дом слишком богат, чтобы не разграбить. В конце концов, нужно обеспечивать себе жизнь, вы понимаете, мазель? Ну вот. Мы только вышли отсюда, как началось. Марх Мэлор закатывал глаза, голос его отдавался по всей комнате и звенел на стекле. О, что это было! Он размахивал руками, описывая волну света и золотого пламени, в котором горела самая земля, ветви, люди — и не сгорали. И что-то грохотало там, вдалеке, и снова шла волна за волной. А небеса были то черные, то багряные, а потом проливались дождем и делались желтыми, как переспелая груша. А потом все стихло, мы только перевели дух, как полезли из земли деревья и кусты, трава стала до самой задницы, и ягоды, не вру, вот такенные! Он показывал кулак, я изображала удивление.

И снова стало тихо, по здешним дорогам никто не ходил, да и дороги по большей части заросли. Есть стало нечего, погреба дома маркграфа стремительно опустели. Но орков не было тоже, место так и стояло спокойное и пустое, словно заговоренное.

А потом Марх Мэлор заметил, что не чувствует голода и может не есть две недели подряд. А потом кто-то из его братии в пылу спора ткнул другого ножом, как это заведено у разбойников, чтобы предъявить свой аргумент: кровь пошла и перестала, а брат так и ходил два дня с ножом из пуза, пока не вынули, потому что цеплялся за предметы. Марх Мэлор тут же провел несколько опытов, и взрезанные жилы и свернутые шеи братьев-душегубцев подтвердили: умереть не получается. Если зверя, которого убили на охоте, не разделывать и не жарить сразу, он тоже не умирает, а если разрубить на куски и так оставить — долго не портится. Вкус остался тот же, правда, поэтому братия ела дичь, хотя есть было больше не нужно, и пила вино, хотя в голову било теперь слабее. Вино у маркграфа было отличное, что ни говори.