Полла вздрогнула, сжалась, стала совсем как слишком туго набитый игрушечный зверек, шкурка плюшевая, а сама жесткая. Сказала дрожащим голосом:

— Я исполню свое назначение. Я больше не стану убегать.

Я, наконец, разжала руки. Полла тут же опустила голову и промакнула лицо платком из тех, что делал из дерюжек Мастер. Осмотрела свои руки, промакнула и их, опустила рукава. Я наступила на лозу, раздавила ее в липкую зеленую кашу. Прочистила горло. Сказала неловко:

— А… куда? Вокруг лес и орки.

Полла снова поклонилась, сложившись чуть не пополам. Проговорила старательным голосом:

— Сама судьба хранила меня от низкодушного поступка. В вашей воле рассказать Ее Величеству о моей трусости.

— Серьезно, — сказала я, подняв ладонь. Дым лизал небо и стоял над крышей дворца, как небоскреб над старыми кварталами. Я кашлянула. — Правда, куда ты собралась? Ты знаешь, как отсюда выйти?

Полла стиснула платок в ладонях.

— В вашей воле насмехаться надо мною теперь…

— Да я не про то! — Я схватила ее за плечи, Полла ахнула. — Ты знаешь, куда бежать? Как убраться отсюда подальше? Где спрятаться?

— Это было помутнение! Я больше не пре…

Я потрясла ее, хмуро посмотрела в лицо, как смотрел на меня отец, чтоб слетело желание баловаться, и можно было поговорить серьезно.

— Если знаешь, как — беги.

Глаза у Поллы, и так большие, стали, как два елочных шара. Я зашептала:

— Беги, беги отсюда, а я скажу, что ничего не видела. Ну же, пока все заняты…

Полла замотала головой, вывернулась у меня из рук.

— Что вы такое говорите, леди. Это… не можно.

— А пускать людей в расход — можно? — прошипела я, поглядывая на двери. Лозы на ступенях и у статуй шевелились, как свежий осьминог на тарелке. — Ты не обязана… этого. Ты не должна ничего и никому, тем более — такого. Твоя жизнь — только твоя.

— Не можно, леди, — выдохнула Полла, разглядывая меня с ужасом. Подняла руки к губам, прошептала: — Не говорите такого, леди. Не оскорбляйте себя.

— Жить хочешь?

Полла секунду прижимала пальцы ко рту, потом всхлипнула, присела на камень, обняла колени. Плечи ее затряслись. Ну вот. Я сжала и разжала кулаки, снова оглянулась. Умею я довести хорошего человека, ничего не скажешь. Истерика — то, что нужно в ситуации кризиса. Я потерла лоб, скользя взглядом по деревьям, только чтобы не смотреть на девушку.

Из кустов торчал мужик в белом, а рядом с ним торчало знамя с красным кабаном.

После той выжженной земли тени к нам не являлись. Мастер сказал, что Быстрые тропы закончились. Значит, мужик настоящий.

Я загородила собою Поллу, вдохнула, чтобы заорать. Мужик не доставал оружия и не кликал своих, а просто стоял и смотрел. Вот и что ему?..

— Злой дух, — сказала Полла невнятно в колени. — Злой дух меня совратил… Четверо, обороните меня от малодушия, дайте сил…

— Вот этот, что ли?

Глаза и губы нее были совсем красные, когда она подняла голову. Шмыгнула носом.

— Не слушайте его, леди. Он хотел увести меня, но Четверо послали мне вас…

Так. Я сказала Полле никуда не уходить, спустилась по ступеням и, старательно пряча кинжал за спиной, приблизилась. Мужик шагнул из кустов, не потревожив ни листика, и оказался тенью.

— Давно не виделись, — сказала я сипло. Откашлялась. В горле застряло что-то колючее.

Мужик воткнул знамя в землю. Полотнище развевалось, я видела сквозь него кроны и дым.

— И куда это вы хотели увести девушку? — спросила я, сказав сердцу уняться. — К своим? Что, знаете обходной путь, или просто чтоб убили?

Полла тихо вскрикнула. Она глядела на нас между ладоней, потом встрепенулась, скребя туфлями по полу и путаясь в лозах, спряталась за статую мужчины с мальчонкой.

Мужик что-то сказал, и после моего дежурного "да не понимаю я!" проговорил:

— На ней знаки. Она опасна. А ты не исполнила обещания.

Интересный какой, а.

— Я вам ничего не обещала, — подняла я палец. — Во-первых. Во-вторых, уже поздно, не находите? Что будет, то будет, и отвалите от меня. Со всем уважением и все такое прочее.

Сейчас сюда придут настоящие, во плоти его братишки и спросят за каждое грубое слово, подумала я. Усмехнулась, расставила ноги шире. Все равно помирать.

Мужик протянул руку.

— Идем.

— Куда это? — задрала я брови, спрятала за спину и вторую руку. — Туда же, куда и Поллу повели б? Я, пожалуй, воздержусь. Да и зачем я-то вам? Я не нужна. Они, — я мотнула головой к дворцу, — все сделают как нужно, и уж точно обойдутся без моей персоны.

Ха! Съел? Его лицо стало совсем как у мамы, когда переела жирного и болит печень. Я усмехнулась шире. Ха!

— Видите, мы дошли. Может быть, правда судьба. Уж простите, что не стала останавливать их. Мне, видите ли, стали дороги эти люди. Так что если либо они, либо вы с вашем народом… уж простите.

В желудке расслабилось что-то, а я даже не знала, что оно было так туго завязано. Стало легко, словно я сказала, меня услышали — и теперь это не моя ноша. С какой стати она должна быть моей?

— Спаси мой народ.

— Уже поздно, — сказала я. Облизнула губы. — И вы нашли, кого просить. Это не мое дело — спасать народы, я не мессия и не король с правом объявлять войну и мириться..

— Идем.

Руку он так и держал ладонью вверх.

— Мне тут рассказывали, что ваши… э… силы вредят вашему народу, и если от кого его и надо спасать, так это от вас.

Мужик неожиданно кивнул.

— Я был проклят. За гордыню.

— Ну так и чего вы мне голову морочите? — было страшно и сладко разговаривать так с тем, кого мои спутники считали главным врагом, и немного противно от себя, что с настоящим, не тенью, я бы так не осмелилась. — Сейчас сделают ритуал или там что, и освободят вас от этого проклятья.

— Люди не щадят никого, когда у них появляется сила. Не дайте девчонке Мервина ее получить.

— С чего бы?

Он выговорил что-то длинно. Я поджала губы. Он опустил, наконец-то, руку, сказал раздельно:

— Будет много крови. Огня. Никого не останется.

— А мне-то какое должно быть до этого дело?

Он помолчал. Его плащ раздуло, словно гулял ветер. У дворца же было тихо, жаркий воздух неподвижно обнимал нас, камень стен и лес.

Он поднял руку, на этот раз указывая. Я обернулась через плечо. Полла выглядывала из-за статуи, и от нашего взгляда тут же юркнула обратно за нее.

— Они отдают своих людей магии, и магия их проглатывает. Приносят жертвы. Зачем такие короли?

Платье у меня все еще было мокрое на плече. Я потерла под бретелькой пальцем.

Разрисованный эльф кричал, нанизанный на копье Эбрара. И он мне еще что-то тут рассказывает.

— Знаете, что? Я отказываюсь принимать такие слова серьезно от того, кто оставил Лесу одну пятую своих людей, чтобы добраться сюда.

— Я был не здесь.

— Да вы что. А где?

— Гесал.

— А?

Он поднял руки, посмотрел на них, как на чужие. Сказал:

— Это тело. Не мое. Оно принадлежало сильному духом орку. Он жаждет войны. Я не могу противиться.

Ясно. Теперь кто угодно виноват, кроме высокого начальства. То есть, как всегда.

— А вы, стало быть, хотите жить в мире и гармонии с людьми?

— Я хочу спасти мой народ. Проклятье на мне заражает его. Но обиженная девчонка убьет его еще быстрее.

Обиженная девчонка — это вдова и мать, потерявшая детей, и женщина, потерявшая дом? Ну-ну. Не то, чтобы я одобряла геноцид, конечно…

Все было нереально, как в первые мои дни здесь. Как сон, который принимаешь за чистую монету, но все-таки это сон.

— Повторю, какое мне должно быть до этого дело? — спросила я, сглотнув. Слова неожиданно дались с трудом. Проклятье.

Он не ответил. Оказался вдруг совсем рядом, белое с красным окутало, как одеяло, меня на секунду повело, перед глазами задрожало, и замелькали картины.

…Он опирается на копье, поднимает за волосы отрубленную голову. Воют трубы, вопят орки. Поднимается над полем дым и скачут по доспехам остатки магических молний, утекают во влажную землю. Он поднимает голову выше, кровь льется на рукав. Он вопит, показывая клыки. Орки воздевают оружие и грохают три победных слова, а потом еще раз, и еще.

…Он стоит под стенами. Дождь прибивает плащ к спине и течет по шлему, капает с наносника. Город молчит, не видно даже огней. Под стенами горы тел, дождь смывает кровь. Он поднимает копье с прилипшим к древку флажком. На серой от воды ткани — красное. Он показывает копьем — отступать. Они уходят, не забирая тел.

…Город лежит перед ним: целый. Он едет по нему первым. Под копыта его коня бросают кубки, цветы, выталкивают вперед девиц, заставляют показать лицо. Он придерживает коня, наклоняется в седле, берет одну за подбородок, вертит так и эдак. Отпускает, пихнув. Орки тут же уволакивают девушку. На ней задержал взгляд великий генерал. Она уйдет дорого. Он едет через город и указывает: оставить. Очистить и заселить. Сравнять с землей. На стены — воздвигнуть знамена и развесить тела людских военачальников. Эти стены были непреступны. Теперь все увидят, что нет на земле препятствий для великого генерала.

…Он стоит на скале, а вокруг ревет шторм. На вершине скалы тихо, и слышен голос. Великий генерал пришел сюда один, потому что теперь он может позволить себе говорить с богами сам, а не через безумное бормотание шаманов. Он простирает руки. Вся земля моя. Не осталось города, который бы я не покорил. Не осталось правителя, который не дрожал бы от страха пред моим именем. Я бог. Я лучше, потому что вы молчите, когда народ взывает к вам. Я не молчу. Кто после этого велик? Шторм ревет, а на вершине тихо-тихо, только сгущается воздух, и начинают мелькать в нем искры. Он замолкает. Хватает ртом мокрый густой воздух. Дерет пальцами горло. Падает на колени. Он посмел быть надменен перед богами. Этого они не могут простить.

…Он идет через равнину, пыльный плащ метется за спиной. За ним идут орки. Желтые глаза на безмысленных мордах. Он не оборачивается. Он ничего не может сделать. Ни на плаще, ни на мешке — ни знака. Вместо копья — простой посох, сучки обрублены кое-как. Он поднимает голову к небу. Небо низкое и тихое. Оттуда давно уже никто не отвечает. Он хотел армию. У него самая лучшая армия на свете. Он тащится через равнину подальше, а за ним тянутся давно уже не живущие приближенные, советники и солдаты.