Чёрный, словно грач, купчишка весь день в корчме — налит зельем, набит новостями.

   — Ехал нынче утром великий обоз с добром новгородским. Налетели тут разбойники и всё пограбили.

   — Что пограбили-то?

«Грач» словно ждал этого вопроса и с радостью перечисляет:

   — Сребро и злато, лалы и другие каменья, жемчуг и саженье всякое, соболя и шёлковая рухлядь, вина медовые и фряжские, брашна скусная, ягоды дурманные, птицы царские, кони быстрые — многось чего!

В тёмном и душном смраде эти слова переливаются, сверкают, дразнят, вызывают зависть.

   — Погуляют теперь молодчики!

   — Да не шибко-то! — умеряет восторги «грач». — Главного разбойничка споймали и в пыточный дом повезли, а тама не разгуляешься. Через него и до дружков-приятелей доберутся.

   — А может, и не скажет ничаво.

   — Ещё как скажет! У Хованского, слышь, новый пыточник объявился из басурман. Наши-то кнутом бьют, на дыбу тянут, огнём жгут, словом, всяко изощряются. А тот, слышь, просто работает: вспорет брюхо и начинает кишки на руку наматывать. Поначалу терпишь, а потом видишь, что мало их в тебе остаётся, и всё выкладываешь — жить-то охота.

   — И живут?

   — Если по делу что сказал, он всё твоё добро обратно запихивает, чего ж не жить?

   — А вдруг не так запихнёт?

   — Бывает. Один, слышь, до сей поры через пупок дух пущает, однако живёт.

Корчма взрывается гоготом.

   — Врёшь ты всё! — доносится с другого угла. — Не было никакого обоза, доподлинно знаю. Одни Князевы дружинники, с десяток, не боле.

   — А кто ж их порешил?

   — Вроде новгородские в отместку.

   — Вовсе н-не от Н-н-нова г-города, — нетерпеливо стучит ближняя кружка, — а от К-к-к...

Помогают:

   — Казани?

   — Крыма?

Бедолага машет головой:

   — К-к-казимира. Сто лыцарей — и все в ж-железах.

   — Зачем же крулю польскому на княжеских людей идтить?

   — П-п-п... — снова стучит кружка.

И снова помогают:

   — Попугать, что ли?

   — Полон взять?

Наконец справился:

   — П-плесните медку, с-скажу.

   — Тьфу ты! — плюются мужики и даже обижаются.

   — Не, братва, этот разбой без татарвы не обошёлся, — вплетается в гам новый голос. — У меня шуряк в Лопасне ям держит, так сказывает, что их недавно в наши места тучей налетело. Татарве же разбои учинить и кровь крестьянскую пролить — что нам водицы испить.

   — Это верно, — вздыхают мужики, — недавно опять Коломну пограбили и великий полон взяли. Никак не найдут наши князья управы на басурман.

   — Да им-то что? Денежки собрали и откупились, а вся истома нам достаётся...

На другом конце строения за глухой перегородкой гуляла чистая питейная половина. Близился Михайлов[2] день, когда по заведённому обычаю начинали отходить из Москвы торговые караваны на осеннюю ярмарку в Орду. Накануне собирались здесь купецкие артели для того, чтобы взять непременный посошок в дальнюю дорогу, а заодно и новых товарищей испытать: как пьют да как расплачиваются. Шли в Орду обычно по воде. Москва-река изукрашивалась на несколько дней разноцветьем парусов и неторопливо уносила суда, набитые хлебом, льном, кожей, меховой рухлядью и кузнечными поделками. У Коломны она передавала их своей старшей, коварной сестрице Оке. Та кружила купцов по извивам, ротозеев сажала на мели и топила в стремнинах, а умелых быстро доносила до матушки-Волги. Отсюда, если не перехватят по пути разбойные ватаги волжских ушкуйников, можно было уж прямиком добраться до Орды. Удачливые поспевали как раз к Покрову[3], когда открывалась ярмарка. Так и говорили: коли ласков Покров, даст прибыток под кров.

Торговые люди и в веселье о деле не забывают: похваляются своим товаром да купеческой смёткой. Те, кто меха везут, прихватили образчики для приценки. В Москве знатоков немало, но великокняжескому денежнику особая вера. Он, итальянец Жан Батиста дела Вольпе, а по-простому Иван Фрязин, не только государевы деньги чеканит, но и счастливый глаз имеет. Поднесут к нему образчик: «Погляди-тко, Ван Ваныч!» Тот встряхнёт шкурку, подует, на свет глянет. Коли в сторону отложит — плохи дела, коли к себе заберёт да деньгой звякнет — жди удачи. Спорить не смеют. Однажды кто-то заикнулся, так Фрязин тотчас бросил ему шкурку назад. А на следующий день купец со всем своим товаром в реке потонул. С той поры молчат купчишки, во что обрядит Фрязин, то и принимают, лишь смотрят украдкой, сколько насыпал, а друг с дружкой равняются. Радуются, как дети, у кого хоть на грош больше, и отсылают к столу итальянца дорогие заморские вина.

Вот, крепко зажав в ладонь полученные деньги, отошёл от него очередной приценщик. Княжеский приказчик Федька Лебедев дёрнул счастливца за полу кафтана:

   — Ну-ка, покажь!

На потной ладони блеснули три серебряные монеты.

   — Тьфу! — ругнулся Федька. — Недорого твой соболёк пошёл. Дурит вас фрыга, а вы, ровно щенята малые, только повизгиваете.

Купец отдёрнул ладонь и укорил:

   — Сам ты дурень. Зачин не ценой богат, а покупщиком — знать надоть.

   — Кто дурень, ещё поглядеть будем, — встал на защиту своего артельного товарища Митька Чёрный. — Федька вчера драного кота за два рубля продал, а ты за соболя три алтына поимел — и доволен...

   — Врё-ёшь! — послышались голоса, любопытные придвинулись ближе — Федька „был известен Москве своими проделками — и попросили: — Расскажи.

Митька промочил горло и начал:

   — Дело было вот как. Жил с ним по соседству мужик одинокий, помер он третьего дня, а перед смертью наказал Федьке дом свой продать и всё, что с него возьмёт, убогим раздать — по соседской душе молиться. Федька пообещал — грех умирающему отказать — и крест ему в том поцеловал. Но как помер сосед, стал думать: что толку добро на ветер пущать? Однако ж волю последнюю не исполнить и крестоцелование нарушить — ещё больший грех! Как тут быть? И вот что он удумал: пустил в соседский дом кота и пригласил покупщика...

Митька взял мочёное яблоко и вкусно хрустнул, брызнув по сторонам ядрёным соком.

   — Ну? — поторопили его слушатели.

   — Да... Видит покупщик, хорош товар, и спрашивает: «Сколь хочешь за дом?» Федька отвечает: «Два гроша». Удивился покупщик: «Продаёшь ты али глумишься?» — «Истинно отдаю за два гроша, — отвечает Федька, — только без кота дом не продам, понеже решил отдать их купно и в едино время». — «А что за кота возьмёшь?» — «Два рубля, не меньше». Покупщик размыслил: «Аще кот и дорог, но за-ради дома купить можно». И купил. Федька, как поклялся, всё, что за дом выручил, убогим раздал, а что за кота своего взял — здеся просиживает и дурь вашу высматривает...

   — Ай, ловко! — восхитились купцы. — Тебе, Федя, с этаким умом не тута, а за государевым столом сиживать.

   — А что? — важно надулся Федька. — И тама посидим. Завтрева как раз наша артельная братва в дом великого князя приглашена...

   — Ох и врать ты здоров! — смеются вокруг. — Как встретишь самого, так привет от нас передавай...

Позже, когда разошлись насмешники, к их столу сам Фрязин пожаловал. Угостил своим фряжским вином и спросил про приглашение.

   — Вот те крест, не вру! — широко перекрестился Федька. — Наш артельный голова с боярышней Морозовой дело торговое имеет, вот она и наказала приехать, зане сама тама обретается.

Фрязин всплеснул от радости руками и воскликнул:

   — Тебья сам Божий господино ко мне послал! Тама теперь и мой друг Просини. Передавай ему маленький письмецо для привета.

Он полез в привязной кошель и загремел серебром.

   — Ишь, — сказал Федька, увидев перед собой несколько монет, — поболе, чем за соболя, отвалил. Ладно уж, давай свой привет...

Неподалёку от государской корчмы, в самом начале Великой улицы, стояли богатые хоромы князя Оболенского-Лыки. Хозяин тяжко маялся после вчерашней гульбы, голова его трещала и должна была вот-вот развалиться на куски, как старый, прогнивший дощаник. Услужливый дворский ещё с утра поставил к постели кадку с огуречным рассолом, но испытанное зелье не помогало, от него только пуще мутнели глаза да глуше плескалось в обширном княжеском чреве. Страдало тело, маялась душа, в голове мелькали разные лица, обрывки разговоров, картины вчерашнего невесёлого застолья. Всё это переплелось, как нити в спутанной пряже. Князь тряс головою, напрягался мыслью, пытаясь восстановить вчерашнее, но дальше начала спутки она не шла, всё опять и опять возвращалось к обиде, полученной от великого князя.

вернуться

2

Михайлов день — 6 сентября (все даты по старому стилю).

вернуться

3

Покров — 1 октября.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: