Миттермайер откинулся в своем кресле. Его внимательные глаза пробегали по собеседнику, как по тактической карте.

– А как у вас получают профессии?

Борислав пожал плечами.

– Ну… Как обычно, – он осекся. – Хотя да, система интернатов вам ведь незнакома… Обычно к последнему году обучения область интересов подростка уже сформирована. Это редко вызывает большие трудности: возможностей в интернатах полно, и любой интерес к любой науке всячески поощряется. Дальше комиссия по распределению знакомится с данными, ну и направляет выпускника туда, где он получит самое лучшее образование по выбранной теме…

– А если выпускник, скажем, не согласен с решением комиссии?

Борислав задумался.

– Он может апеллировать. Хоть бы и в региональный Совет Просвещения. Но, если честно, я не знаю таких случаев… Или почти не знаю.

Миттермайер пожевал губами. Сейчас было видно, что он все-таки стар.

– Решения… комиссии, – сказал он. – Апелляции. Все это сводится к тому, что профессию человек выбирает не сам. Мне интересно: это действительно ни у кого не вызывает протеста?

Борислав помотал головой.

– Как правило, нет. Это очень точный механизм. Движение за отмену распределения, правда, существует, но его мало кто воспринимает всерьез.

– Удивительно, – сказал Миттермайер. – Впрочем, понять это можно. Вы так привыкли к свободе, что уже и не замечаете ограду, за которой она кончается… Детская площадка. Вас такое сравнение не задевает?

Борислав глубоко вздохнул.

– Не задевает. Мне самому такое приходило в голову. Только… – он подумал и решил говорить откровенно. – Понимаете, вы ошибетесь, если будете думать, что те, кто внутри «детской площадки» – это в самом деле какие-то дети. Уэллсовские элои, если вы помните классику. Так вот нет. Это люди, способные очень на многое. Выжить на совершенно чужой планете, например. А если эта чужая планета обитаема, то и не просто выжить, а совершить революцию… Да-да, бывало и такое. Землянин есть боевая единица сама в себе. Поэтому, кстати, он и профессию может поменять довольно легко. У нас многие меняют профессии. Специальность не привязана к человеку на всю жизнь.

– Понятно, – сказал Миттермайер. – Итак, поскольку чинов у вас нет, обратиться к вам официально я не могу. Поэтому я просто спрошу: кто вы? Полномочный посол? Посланник? Разведчик? Или у вас есть свой вариант? С кем я сейчас говорю?..

– Прежде всего – с работником КОМКОНа, – сказал Борислав решительно. – Комиссии по контактам. Разведка здесь ни при чем – она предполагает столкновение интересов. А здесь наши интересы общие. Это контакт, а не конфликт.

– Любой контакт предполагает различие, – возразил Миттермайер. – А любое различие предполагает несовпадение интересов. Хотя бы части интересов. Абсолютно мирный контакт невозможен. Даже если вы говорите со своим зеркальным отражением, что-то все-таки будет отличаться. А потому и понятие «разведка» вполне уместно, не стоит его стесняться.

– Хорошо, – сказал Борислав. – Не буду. Господин адмирал, как вы лично относитесь к контакту?

– Положительно, – сказал Миттермайер. – Мне интересно. И я уверен, что не только мне. У вас есть чему поучиться. Ваша медицина, например, это вообще фантастика. И ваша пространственная техника – тоже. Я уж не говорю о вашем социальном устройстве – хотя вот здесь уже могут быть сложности. Я правильно понимаю, что ваша Земля лишена всяких следов сословного деления?

– Разумеется, – сказал Борислав. – Воспитываются ведь в интернатах, а там никакой разницы. А в Рейхе?..

– В Рейхе мы с этим боремся, но остатки пока есть, – сказал Миттермайер. – И долго еще будут. Я вот и удивляюсь, как вы справились. Общество – это ведь очень инертная махина. Быстро не сдвинуть. А вы – меньше чем за два столетия… Да ведь династия Гольденбаумов царствовала вдвое дольше! Как вы сумели изменить человечество… так быстро?

Борислав глянул на адмирала. Тот даже рот приоткрыл. Ему действительно было интересно – и интерес был жгучим.

– Высокая теория воспитания, – сказал Борислав. – Я не смогу сейчас толком объяснить, что это такое… да и вообще – тут нужен специалист. Если же вкратце… Очевидно, что воспитывать, так же как и лечить, должны не случайные люди, а профессионалы. Квалифицированные прикладные ученые, педагоги. И наука эта очень сложная. Нужно поместить человека в благоприятную среду, где у него много возможностей, и каждый интерес находит отклик. Потому что только так можно не дать закрыться творческим потенциям – а закрываются они, как правило, навсегда… Нужно наблюдать буквально тысячи происходящих вокруг человека микрособытий, чтобы отслеживать их последствия и успевать скорректировать, если что. Дома это невозможно сделать.

Миттермайер задумчиво кивнул. Его белые волосы, видимо давно не стриженные, падали на свитер живописными львиными космами.

– У такой теории есть интересная особенность, – сказал он. – Ее применение может быть только всеобщим. Ведь это инструмент не столько воспитания отдельного человека, индивидуума, сколько перестройки всего общества. Радикальной перестройки. Представьте, что на планете живет десять миллиардов человек, и пять из них воспитываются по вашей теории, а другие пять – традиционно. Что получится? Неравенство, распад, война, конфликт культур… Видимо, это то самое место, где ваше общество не готово предоставить выбор. То самое заграждение. Я неправ?.. Только не думайте, что я ругаю вас и идеализирую Рейх. Я – последний человек, который стал бы стал так делать. Рейх, в основном, живет по более или менее устойчивым традициям, которые выглядят для меня… скажем, как берега спокойно текущей реки. Можно маневрировать в русле, можно, если очень повезет, даже прорыть новую протоку или канал… Или воспользоваться тем, что ее прорыл кто-то еще. Возможно, река течет под уклон и со временем вообще впадет в море. Естественный процесс.

Он помолчал.

– Вышли под ясное синее небо и разлились по равнине, – пробормотал Борислав.

– Что?

– Цитирую… Человечество сотни тысяч лет брело по ущелью, продиралось сквозь колючий кустарник, спотыкалось, падало, оставляя свою кровь… Десятки миллиардов людей прошли под косой времени. А ведь каждый – это жизнь… Но вот оно вышло – и, как я уже сказал, разлилось по широкой, гостеприимной равнине. Живи себе, осваивай, редиску выращивай. Или хмель, скажем… Только над равниной – небо. Этого невозможно не видеть. И тут оказывается, что человек небесный, гомо целестис – это нечто совсем новое. Качественно. Человек галактический…

На лице Миттермайера проступало недоумение.

– Да что в человеке галактическом такого нового? Я не понимаю. Мы заселили четверть Млечного Пути. Сотни планет в процессе освоения, десятки планет-миллиардников. И могу вас заверить: люди остались такими же, как были. Что в двадцатом веке, что в эпоху Сражающихся царств… Поймите верно: я не тупой скептик, по крайней мере надеюсь, что еще не стал таким, несмотря на возраст… Я не исключаю, что впереди – некий крутой поворот, взлет в небо, впадение в море, называйте, как хотите. Переход человечества на новую стадию, или даже в новую форму. Но я думаю, что он придет незаметно, а подгонять такое – все равно что подгонять ветер… Мне кажется, вы сделали из прогресса фетиш. Идола. А на самом деле прогресс вовсе не нуждается в том, чтобы ему молились… и тем более приносили жертвы.

– А вы – не приносите?

Миттермайер замер.

Нахмурился.

Борислав перевел взгляд на стену, где висели рядом два портрета. Два молодых мужчины: оба в адмиральской форме Рейха, оба – с тонкими спокойными лицами. И выражение похожее. Отличали их глаза. У одного они были разного цвета: голубой и карий. У другого – чисто серые, невероятно холодные.

– …Давным-давно, еще на Земле, одному полководцу приснилось, что в бой идут один против другого два Александра Великих. Войско одного ведет Афина, войско другого – Деметра. Тот полководец шел на стороне Деметры – и победил… Я тоже на стороне Деметры. Как и они, – Миттермайер тоже кивнул на портреты. – Могу даже сказать, что я рыцарь Деметры, опять же как и они… И не думайте, это не старческий маразм. Просто я много читаю.