Сделав приглашающий жест, Джеймс прошел в комнату вслед за гостем и задраил дверь (Борислав мысленно употребил именно это слово – там даже штурвальчик какой-то пришлось повернуть). После чего улыбнулся остальным присутствующим.

Таковых, собственно, было всего двое: сам Борислав и человек за столом, одетый в легкую однобортную куртку. Кажется, такие когда-то называли «френчами». Человек учтиво кивнул вошедшим. Кто это – Джеймс сообщил еще в лифте. Зигмунд Ковальский, довольно известный физик-пространственник, а в последнее время, оказывается, еще и президент сектора «Европа» КОМКОНа-2 (со штаб-квартирой в Брюгге). Бориславу он напомнил то ли Пьера Кюри, то ли видавшего виды земского врача с прокуренной бородкой, описанного когда-то Михаилом Афанасьевичем.

– Джеймс, предложите нашему другу кофе, – попросил Ковальский. – И просветите меня: насколько он в курсе дела?

Джеймс виновато развел руками.

– Ну, кофе сейчас будет… А что касается дела – боюсь, что нинасколько. Мое письмо было очень кратким.

Ковальский кивнул.

– Ну что же, так даже лучше. Кто начнет?

– Я, – сказал Джеймс. – Вы дополните. Моя инициатива, мне и…

Ковальский кивнул и устранился. Борислав, оглядевшись, сел в ближайшее кресло.

Джеймс расположился напротив.

– А вот и кофе, – сказал он. – Прошу… Значит, так. Дело, по которому мы тебя вызвали, касается планеты Радуга. Ты наверняка знаешь, что после известной трагедии… ну, там же погибло несколько человек, и только чудом не погибло вообще все население. А с другой стороны, именно с работ на Радуге началась нуль-Т… Ладно, это все знают. Так вот, после той катастрофы проведение нуль-экспериментов на землеподобных планетах было строжайше запрещено. И полигон на Радуге, разумеется, закрыли. Сейчас нуль-физики работают только в необитаемых местах, чаще всего даже и не на планетах вовсе. Ну, а зачем, собственно, нужна Радуга, если на ней нет полигона? Размещать в такой дали обычные институты – глупость. Да и к тому же тяжелые воспоминания… это ведь тоже можно понять. Еще как. В общем, постепенно почти все физические учреждения, одна лаборатория за другой, были с Радуги выведены. Там осталось очень немногое. В частности… – Джеймс замялся и посмотрел на Ковальского, словно ища поддержки.

– Комплекс «Янус», – сказал Ковальский.

Джеймс кивнул.

– Да. Комплекс «Янус». На самом деле он находится не на Радуге, а на спутнике одной из больших планет той же системы. Сама большая планета, естественно, необитаема. Это газовый гигант. Спутник же похож на наш Титан: размером с Меркурий, достаточно холодный, с углеводородными морями на поверхности. Так вот, лет пятнадцать назад на этом спутнике построили стационар, принадлежащий Институту физики пространства… Принадлежавший… – он поморщился. – Там, видишь ли, вышла некая административная невнятица, которую мы пропустили. А когда заинтересовались – выяснилось, что нынешнее руководство ИФП почему-то не имеет к лаборатории на Лангмюре никакого отношения…

– Лангмюр – это спутник?

– Да. Планета-гигант называется Иверна, а ее спутники – Кольрауш и Лангмюр. Продолжаю… В «Янусе» работают достаточно крупные физики: Робийяр, например. И Сумароков. Они там ведут какие-то эксперименты – ведут в безлюдных зонах, по всем правилам, и, в общем, это не стоило бы нашего внимания. Но несколько месяцев назад, занимаясь совершенно другим делом, КОМКОН-2, а точнее, сектор «Европа», случайно обнаружил, что получить информацию о работах на Лангмюре почему-то очень трудно. Грубо говоря, там кем-то поставлен фильтр. Такой, что отчеты об экспериментах за пределы лаборатории не выходят. Конечно, мы все знаем, что в административной системе нашей науки бывают вещи самые причудливые, но ведь всему же есть предел. Так что КОМКОН-2 начал проверку, и начал ее с простого вопроса: кому база на Лангмюре фактически подчиняется? И, если я правильно все понял… – тут Джеймс опять замялся.

– Ниточки сразу потянулись в большой КОМКОН, – сказал Ковальский. – И там затерялись. Только не удивляйтесь, хорошо? КОМКОН-1 – организация гигантская. Ее разные сектора могут вообще ничего не знать о действиях друг друга, так очень часто бывает. Связи «Януса» уходят в Транспортный сектор, который возглавляет Константин Астафьев – это довольно известный пространственник-прикладник, мы немного знакомы. Конечно, проще всего было бы послать ему запрос. Но формального повода не было, оснований для срочности тоже, и я решил повременить. Ошибочно решил, как теперь понимаю… Джеймс, простите, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.

Джеймс встряхнулся.

– Я-то вообще узнал обо всем неделю назад, – сказал он. – Как у вас в России говорят: пока жареный петух не клюнет… В прошлом месяце «Янус» запросил для своих целей звездолет. Технические требования были в заявке указаны, и в результате им достался тот самый «Нейтрон». Это заурядный, стандартный рейсовый ЗПЛ, правда, рассчитанный на довольно большую дальность – до ста световых лет. Ну, запросили и запросили, мало ли, зачем физикам понадобился корабль… Какое-то время он у них более или менее благополучно летал. А двадцать шестого мая пришло сообщение, что «Нейтрон» погиб со всем экипажем. Такие дела… Естественно, Земля потребовала всех подробностей. И в результате Совет звездоплавания получил так называемый «отчет Астафьева», копия которого сразу пошла к нам. Там сказано, что «Нейтрон», двигаясь в окрестностях системы Радуги, столкнулся с локальной флюктуацией мерности пространства. Это – простая и печальная физика. При вхождении звездолета в область, где мерность пространства становится дробной, деритринитационный двигатель идет вразнос и корабль может мгновенно аннигилировать. Бороться с этим мы пока не умеем, предсказывать такие флюктуации – тоже. На самом деле, об этом нечасто пишут, но похоже, что среди причин необъясненной гибели звездолетов эта – на первом месте… Так что звучит-то оно правдоподобно. Если бы не было сопутствующих фактов, вопрос о «Нейтроне» можно было бы закрыть. Но… Зигмунд, вот дальше – давайте вы. Это ваша область.

– Хорошо, – сказал Ковальский и встал. Бориславу показалось, что он хочет подойти к окну, но эта комната была без окон. Ровные кремовые стены. Ну и секретность…

Тут Ковальский повернулся.

– Ладно, – сказал он. – Астафьев, или кто там писал этот отчет, не учел вот чего. Из системы Радуги, конечно, выведена большая часть физических лабораторий, но уж станции дальнего контроля там остались точно. А флюктуации мерности, способные уничтожить звездолет, обязательно оставляют в пространстве след еще на несколько суток. Хотя бы одна из полярных станций Радуги такое бы заметила. Ну а поскольку ничего подобного не было, значит, «отчет Астафьева» – фальшивка. Не ошибка, а именно сознательная попытка ввести в заблуждение всех землян. Включая нас.

– Подождите, – сказал Борислав. – Астафьев же не мог не знать, что на Радуге есть станции дальнего контроля. Он же физик. На что он рассчитывал?

Ковальский вздохнул.

– О том, что на Радуге есть станции, он, конечно, знал. Он не знал о нашем интересе к этой системе. В нормальной ситуации перепроверять такой отчет никто не стал бы.

– Понимаю. Но тогда почему вы считаете неправильным, что не послали ему запрос?

Ковальский и Джеймс переглянулись.

– Прогрессор, – сказал Джеймс со странной улыбкой. – Все правильно, мы тебя потому и пригласили… Зигмунд имеет в виду, что прямой запрос насторожил бы Астафьева и, скорее всего, заставил бы физиков на «Янусе» прервать работу с кораблем, в чем бы она ни состояла. И экипаж остался бы жив.

Борислав посидел несколько секунд, унимая вдруг поднявшееся сердцебиение.

– Да, действительно. Дайте мне еще кофе, – попросил он. – И доскажите.

– Досказывать уже почти нечего, – сказал Джеймс. – Сразу после отчета Астафьева… точнее, сразу после того, как Зигмунд в нем разобрался, было заведено дело под названием «Линкор смерти». Предмет – гибель «Нейтрона». Пока только она. И вот тут я вспомнил о тебе.