Я могу только в общих чертах обрисовать случившееся в первые часы после десантирования: трудно вспомнить все детали событий. Вскоре после моего приземления вынырнул из темноты мой адъютант Д. Фейс, прыгнувший в одной группе со мной, а на рассвете появился и сержант Кейси — мой ординарец и пулеметчик. Утро наступило серое и сырое, а вместе с ним пришел сильный голод. Я взобрался на высокую изгородь на краю поля и вскрыл паек — первую порцию из трехдневного запаса, который каждый парашютист имел при себе.

Завтракая, я прислушивался к звукам ожесточенного боя, доносившимся со стороны Сеит-Мэр-Эглиза, метрах в 400 к востоку от нас, — взрывам снарядов, трескотне винтовок и автоматов. Приблизившись к городу, я с радостью узнал, что немцы отступили и городок в наших руках. Проходя по разрушенным улицам, на которых сейчас можно было увидеть только десантников, я взглянул на часы: оставалось несколько минут до восьми часов утра дня Д.

В городке я встретил своего начальника артиллерии Энди Марча, живого и здорового, но исцарапанного и не без ушибов: его планер опустился на верхушку дерева.

Весь этот день я то и дело сновал из своего КП в яблоневом саду в различные пункты, где шли напряженные бои. Хорошо изучив дамбы, которые ведут через болото, немцы оказывали неорганизованное, но яростное сопротивление нашему упорному продвижению к дамбе через р. Мер дере, В этот первый день мне почти не пришлось по-настоящему командовать дивизией. Я мог только бывать там, где, как мне казалось, шли наиболее горячие бои, и помогать командирам батальонов, которые пробивались к дамбам.

Разумеется, у меня не было никаких транспортных средств, а мне целый день приходилось путешествовать от своего КП к р, Мердере и обратно. Едва успевал я вернуться в яблоневый сад, как оттого или иного подразделения, задыхаясь, прибегал ординарец с сообщением, что все летит к чертям, и мне снова приходилось тащиться туда.

Я был невредим, но за всю свою жизнь никогда не уставал так, как к концу этого первого дня в Нормандии. Уже около полуночи, едва держась на ногах, как и большинство солдат, сражавшихся! весь день, я завернулся в грузовой парашют и прилег вздремнуть — первый раз за сорок восемь часов. Я забрался в ров, так как Сент-Мэр-Эглиз был совсем рядом и немецкие самолеты всю ночь висели над нами, сбрасывая 220-килограммовые бомбы, а немецкая артиллерия вела непрерывный огонь.

Уже глубокой ночью кто-то разбудил меня, тряся за плечо. Это был связной от одного из батальонов, которые вели бои на подступах к переправе. Он сообщил, что немцы крупными силами контратакуют через дамбы.

Что я мог, черт побери, поделать с этим один, без всякой поддержки? Я отослал связного назад с приказом командиру батальона держаться до последней возможности. Отступить ему разрешалось только в случае крайней необходимости. После этого я снова завернулся в парашют и заснул. Батальон выстоял.

Едва забрезжил рассвет, я проснулся, разбитый, с ноющими суставами, но освежившийся. Налив в шлем горячей воды, я начал бриться. К этому времени у меня уже был полевой телефон в кожаном футляре, и едва я успел побриться наполовину, он зазвонил. Это командир батальона, занимавшего позиции у реки, доносил о ночных действиях своего подразделения. Когда, положив телефонную трубку, я снова потянулся за своей бритвой, она уже исчезла: какой-то мерзавец украл ее.

Чем больше десантников, рассеянных при выброске, собиралось в свои подразделения, тем сильнее мы теснили немцев. Начали действовать радиостанции, извлеченные из-под обломков планеров, и связь вскоре значительно улучшилась. Бой начал принимать уже какие-то определенные, организованные формы, хотя все еще ни в какой степени не напоминал обстановки, которую фельдмаршал Монтгомери любил называть «аккуратной».

К рассвету третьего дня счастье окончательно склонилось на пашу сторону. Отдельные подразделения 82-й воздушно-десантной дивизии установили контакт с патрулями 4-й пехотной дивизии, высадившейся с моря на плацдарм «Юта» [6].

Вскоре после этого заместитель командира 4-й дивизии Тэд Рузвельт прибыл на мой КП с предложением оказать нам помощь артиллерией и боеприпасами. Пожалуй, это была наша предпоследняя встреча. Я давно дружил с этим бравым офицером — еще с тех пор, когда он был губернатором Филиппин, а я, тогда молодой капитан, состоял при нем военным советником. Через несколько дней он умер — не от ран (хотя он всегда находился на самых опасных участках; казалось, еще не отлита была пуля, которая могла бы его поразить!), а от сердечного припадка». В последний раз мы на минутку встретились с Тэдом на перекрестке дорог после взятия Шербура. Большего храбреца я не знал.

В первые дни боевых действий всякая воздушно-десантная часть использует лишь стрелковое оружие. Поддержку тяжелой артиллерии и дополнительное снабжение она получает от пехотных дивизий[7]. Установив контакт с 4-й пехотной дивизией и получив от нее артиллерию, мы смогли приступить к выполнению нашей основной задачи. Она заключалась в том, чтобы захватить и удерживать дамбу, идущую вглубь берегового плацдарма «Юта», а, также переправы через реки Мер дере и Дув. Пока эти мосты и дефиле оставались в руках противника, наши войска на побережье находились под постоянной угрозой артиллерийского обстрела. 82-я воздушно-десантная дивизия вместе со 101-й воздушиодесантной дивизией, выброшенной близ Карангана, должны были блокировать прибрежные районы, захватив узлы дорог и центры связи. После этого штурмовые части 7-го корпуса, высадившиеся на береговой плацдарм «Юта», могли сделать бросок вглубь территории, отклониться вправо и очистить полуостров на всем пути до Шербура. Этому плану упорно противился командующий ВВС союзников главный маршал авиации Траффорд Ли-Меллори. Чрезвычайно храбрый и решительный человек, Ли-Меллори, однако, считал, что выброска здесь двух воздущнодесантных дивизий может окончиться только бесполезным истреблением этих боевых соединений. Он аргументировал свои утверждения в частности тем, что в этих районах дислоцировались немецкие ночные истребители, которые, по его выражению, накинутся, словно стая ястребов, на тихоходные транспортные самолеты и собьют их, как уток. Самолеты, спасшиеся от атаки истребителей, продолжал он, и снизившиеся до 200 метров для выброски парашютистов, будут уничтожены огнем зенитной артиллерии.

Генерал Брэдли и я с жаром возражали, доказывая ему, что эта задача нам по силам. Выброска десанта — колоссальный риск, соглашались мы, но ведь в конце концов вся операция по высадке в Нормандии является весьма рискованным предприятием. Генерал Эйзенхауэр согласился с нами. Нужно отдать должное Л и-Мел л ори: как только в Англию дошли известия, что обе дивизии высадились без особых потерь, он немедленно отправился к генералу Эйзенхауэру и заявил, что глубоко сожалеет о своих сомнениях. Далее он заявил, что никто больше него не радуется правильности решения Эйзенхауэра и ошибочности своих мрачных предсказаний.

Хотя предсказываемого Ли-Мсллори разгрома в воздухе не произошло, наземные бои оказались более ожесточенными, чем могли предвидеть даже самые отъявленные пессимисты. Особенно тяжелые бои происходили на дамбах. Дамбы — это высокие насыпи с узкой двухпутной проезжей частью и обочинами по обеим сторонам шириной не более полуметра, круто спускающимися прямо в трясину, которая с головой засасывала человека. Продвигаясь по одной из дамб в первый день сражения, мы поняли, почему многие из наших товарищей не присоединились и никогда уже не присоединятся к своим частям: в болотах мы увидели их трупы. Приземляясь, многие парашютисты попали в трясину и были затянуты ею, не успев освободиться от парашютов и тяжелого боевого снаряжения.

Место командира там, где, как он предполагает, может создаться критическая обстановка. Мне было совершенно ясно, что наибольшую опасность представляет собой преодоление дамб. Поэтому прежде чем решиться послать на подобную операцию то или иное подразделение моей дивизии, я отправлялся на разведку — чаще ночью, но иногда и днем.